Про зверей сказано: «Денно и нощно они егерей / Ищут веселой толпой. <.. > Рыба погреться желает в жаровне». И так же будет вести себя лирический герой: «Когда он станет жечь меня и гнуть в дугу, / Я крикну весело: “Остановись, мгновенье!” <.. > “Будет больно — поплачь, / Если невмоготу”, - / Намекнул мне палач. / “Хорошо, я учту”» (С4Т-3-119) («егерей» = «палач»; «веселой» = «весело»; «в жаровне» = «жечь»). Сравним заодно строки «Денно и нощно они егерей / Ищут веселой толпой. <…> Рыба погреться желает в жаровне» со стихотворением Наума Коржавина «Ах, ты жизнь моя — морок и месиво…» (1946): «Как мы жили! Как прыгали весело — / Карасями на сковороде» («веселой» = «весело»; «рыба» = «карасями»; «в жаровне» = «на скороводе»). А начало этого стихотворения: «Ах ты, жизнь моя — морок и месиво.
/ След кровавый — круги по воде», — имеет явное сходство с «Песней Сашки Червня» (1980): «Под деньгами на кону — / Как взгляну — слюну сглотну! — / Жизнь моя, и не смекну, / Для чего играю. <.. > Кубок полон, по вину /Крови пятна — ну и ну!».
Вот еще несколько перекличек между «Заповедником» и «Палачом», которые подтверждают их личностный подтекст: «Звери, забыв вековечные страхи…» /3; 255/ = «И исчез к палачу / Неоправданный страх» (СЗТ-2-468, С4Т-3-293); «Каждому егерю — белый передник» /3; 257/ = «“А грязи нет — у нас ковровые дорожки”» /5; 140/. Такую же чистоту находим в «Сказочной истории», где речь идет о пиршестве в «белокаменных палатах»: «Чисто-бело на банкетах — / Там салфетки в туалетах» (АР-14146); и в «Марше футбольной команды “Медведей”», где главные герои, искалечив своих противников, навещают их в госпитале: «Ах, наволочки бело-снежные. / Больничный сон, кладбищенский покой! / А в общем, мы — ребята нежные / И юношески чистые душой» /4; 374/. Эти же «Медведи» говорят о своих лапах нежных, что вновь отсылает к «Палачу»: «Оказаться хочу / В его нежных руках» (СЗТ-2-468, С4Т-3-293).
Вышеприведенный черновой вариант «Сказочной истории»: «Чисто-бело на банкетах — / Там салфетки в туалетах», — напоминает также стихотворение «Много во мне маминого…» (1978): «Собралась умывшись чисто, / Во поле элита», — и раннюю редакцию «Палача» (1975), где палач, переодевшись, предстанет перед лирическим героем «весь в снежно-белом» (АР-16-190). Таким же снежно-белым окажется главврач в медицинской трилогии: «Раздался звон, и ворон сел / На белое плечо». А сам герой, прибыв в лагерь, увидел вокруг «ветроснежное поле — сплошное ничто, беспредел» («Райские яблоки»; АР-3-157), поскольку представители власти любят «наволочки белоснежные, / Больничный сон, кладбищенский покой» /4; 374/.
В «Палаче» лирический герой обращается к палачу: «Я ненавижу вас, [паяцы] шуты и душегубы!» (АР-16-188). И именно этих шутов, оказавшихся душегубами, он упомянет в стихотворении 1979 года: «Мой черный человек в костюме сером!.. / Он был министром, домуправом, офицером. / Как злобный клоун, он менял личины / И бил под дых внезапно, без причины» (впервые же этот образ встретился в «Песне Бродского», где о следователях сказано: «И будут веселы они или угрюмы, / И будут в роли злых шутов и добрых судей <.. > Но мы откажемся, — и бьют они жестоко…»). А если обратиться к рукописи «Масок» (1970), то и там можно найти «шутов», «паяцев» и «злобных клоунов», надевших на себя маску «душегуба» (палача): «Вот кто-то в ярко-рыжем парике <…> И парики напудрены и страшны. <…> Крюки носов — ртов до ушей оскал <.. > Сосед мой слева — грустный арлекин, / Другой сосед — палач и инквизитор» (АР-9-87). Причем альтернативные варианты названия песни «Маски»
— «Маскарад», «На маскараде» — вновь возвращает нас к ранней редакции «Палача», где лирический герой, обращаясь к палачу, говорит: «Противен мне безвкусный, пошлый ваш наряд, / Всё шутовской и не зловещий маскарад» (АР-16-188).
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Надо сказать, что сам Высоцкий нередко выступал в образе шута, однако мы знаем, что одни и те же образы в его произведениях могут наполняться диаметрально противоположным содержанием и, соответственно, приобретать позитивную или негативную окраску. Так произошло и с образом шута: в вышеприведенных цитатах шуты, паяцы и злобные клоуны являются олицетворением власти или их приспешников. И еще в двух произведениях они фигурируют в негативном контексте — в «Моей цыганской» и в «Сказочной истории»: «В кабаках — зеленый штоф, / Белые салфетки,
- / Рай для нищих и шутов, / Мне ж — как птице в клетке!» = «Чисто-бело на банкетах
- / Там салфетки в туалетах» (АР-14-146), «Как во городе во главном, / Как известно — златоглавом, / В белокаменных палатах, / Знаменитых на весь свет, / [Из Парижа и Гвине<и>] Воплотители эпохи — / Лицедеи-скоморохи, — / У кого дела неплохи, — / Собралися на банкет» (АР-14-150) («белые салфетки» = «чисто-бело… салфетки»; «шутов» = «лицедеи-скоморохи»); «Чистый рай для дураков» (АР-4-34) = «Чистобело на банкетах»; «Рай для нищих и шутов» = «Жизнь — малина — на приеме» (АР-
14-147) (об этом же «рае для дураков» пойдет речь в «Райских яблоках»: «Здесь малина, братва, — нас встречают малиновым звоном!»).
Однако, при всех отмеченных сходствах, наблюдается малозаметное различие: в «Моей цыганской» шуты объединяются с нищими, а в «Сказочной истории» лицедеи-скоморохи причислены к тем, «у кого дела неплохи», поскольку их позвали на банкет, чтобы они развлекали высокопоставленных гостей, как и в стихотворении «В царстве троллей — главный тролль…» (1969): «И созвал король — вот смех! — / Конкурс шутов: / Кто сострит удачней всех — / Деньги и штоф. / Что за цель? А в шутке — соль, / Доля правды там: / Правду узнавал король / По мелочам».
Следует отметить еще одну общность между «Моей цыганской» и «Сказочной историей»: «Чистый рай для дураков, / Пьянь все однолетки» (АР-4-34) = «Но узнал один ровесник: / “Это тот, который песни… / Пропустите — пусть идет!”» (АР-14-152).
Вероятно, к «однолеткам» лирический герой причислил и своего соседа по кабаку: «Эй, ты рядом, кто таков! / Есть себе миногу. / Я от этих кабаков / Потянулся к богу» (АР-4-38). Сразу обращает на себя внимание характерное для Высоцкого безымянное обращение к представителям власти: «Вы — как вас там по именам? — / Вернулись к старым временам…»(«Ошибка вышла»).
Причем если «однолетка» назван пьянью, то таким же будет выведен и другой сосед-ровесник («однолетка») — в «Смотринах»: «Сосед другую литру съел — /И осовел, и опсовел. / Он захотел, чтоб я попел, — / Зря, что ль, поили?!». Как видим, в последнем случае лирического героя тоже позвали на пиршество в качестве шута — чтобы он развлекал гостей своими песнями.
Что же касается миноги, упомянутой в черновиках «Моей цыганской»: «Эй, ты рядом, кто таков? / Есть себе миногу», — то она, так же как лососина с лимоном, входила в обязательное меню на кремлевских банкетах[2357] [2358]. Поэтому лососина будет упомянута в черновиках «Сказочной истории»: «На приеме, на банкете, / Где с лимончиком в буфете / Лососина… / Посетите, будет случай, — / Там — как дома, даже лучше: / Дармовщина!» /4; 295/. Это же касается и такой редкой по тем временам рыбы, как кета: «Я пел и думал: “Вот икра стоит, / А говорят, кеты не стало в реках”» («Случай», 1971). А в черновиках «Заповедника» (1972) один за другим перечисляются разные деликатесы, которыми питались чиновники («.дорогие высшие существа»): «Вот — лосятина и кабанятина, / И зайчатина. Замечательно! <…> Вам обязательна / Только свежатина — / Вот медвежатина — / Очень питательна! <.. > Вот — икорочка, вот вам и корочка, / И горбушу Вам? Вся докушана. / На здоровье! / Если, к примеру, у вас — / Малокровье / И, не дай бог, ишиас, — / То, без сомнения, / Вам нототения — / Без опасения. / Ах, объедение! <…> И гусятина, и фазанятина, / И утятина — обаятельна! <.. > Ешьте с ребятками / Суп с куропатками, / Кушайте рябчиков / Прямо десятками!»/3; 462–463/.
