— Следствие как следствие, не хуже других, — сказал Валландер. — И потом, ты забываешь существенный факт.
— Какой?
— Что он действительно ограбил магазин. И уже не в первый раз.
— Так проведите следствие как положено.
— Мне не кажется, что рапорт так плох. Если мы отпустим Монсона, он совершит новое преступление.
— Но мы не можем хватать людей просто так.
Валландер пожал плечами.
— А ты подпишешь, если мы добавим свидетельских показаний?
— Это будет зависеть от того, что они скажут.
— Откуда такое упрямство? Клас Монсон виновен. Если мы его еще чуть-чуть прижмем, он признается. Но если он поймет, что может улизнуть, то не скажет ни слова.
— Прокурору положено быть упрямым, — улыбнулась она. — Иначе представляешь, что будет с правовыми гарантиями в этой стране?
Курт Валландер почувствовал, что выпивка придала ему строптивости.
— Этот вопрос с тем же успехом может задать любой деревенский полицейский. Когда-то я думал, что профессия полицейского заключается в том, чтобы охранять спокойствие и собственность граждан. Вообще-то говоря, я и сейчас так считаю. Но я вижу, что понятие «правовые гарантии» становится пустым звуком. Вижу, что молодых ребят, совершивших преступление, более или менее поощряют продолжать в том же духе. Никто не вмешивается. Всем плевать, что переживают жертвы насилия. И становится все хуже и хуже.
— Я как будто слышу своего отца, — сказала она с улыбкой. — Он судья на пенсии. Настоящий реакционный чиновник.
— Все может быть. Наверное, я консервативен. Но я говорю то, что думаю, и о том, что вижу. И я могу понять, почему иногда люди принимаются сами вершить правосудие.
— Ты хочешь сказать, что можешь понять фанатиков, которые ни с того ни с сего расстреливают невинного беженца?
— И да и нет. В стране растет неуверенность. Люди запуганы. Особенно на хуторах. Ты скоро поймешь, что у нас здесь есть национальный герой. Человек, которому аплодируют, спрятавшись за задернутыми гардинами. Человек, организовавший референдум в коммуне, и коммуна отказалась принимать беженцев.
— Существует же решение парламента. Политика в отношении беженцев определена, и мы обязаны ее придерживаться.
— Ты ошибаешься. Именно несовершенство этой политики и создает хаос. Сейчас мы живем в стране, куда может проникнуть кто угодно. И с каким угодно намерением. Как угодно, когда угодно и где угодно. Пограничный контроль практически отсутствует, таможни парализованы. Полно маленьких неохраняемых аэродромов, куда каждую ночь садятся самолеты с наркотиками и нелегальными беженцами. — Он поймал себя на том, что продолжает возмущаться. Убийство сомалийца поставило много вопросов. — Рюне Бергман получит, разумеется, максимальный срок. Но вина лежит и на правительстве, и на Иммиграционном управлении.
— Что за чушь!
— Вовсе не чушь. После казни Чаушеску в Швеции то и дело появляются люди, служившие в «Секуритате», кровавой тайной полиции Румынии. Они просят убежища. И что прикажете — им тоже его давать?
— Принцип надо соблюдать. Если человека преследуют, значит, он нуждается в защите.
— Да неужели? И что, это обязательно? Даже если принцип ошибочен?
Аннет Бролин поднялась с дивана и наполнила стаканы. Валландеру стало неуютно.
Слишком мы разные, подумал он.
Но выпивка придала ему смелости. Он смотрел на нее и чувствовал, что возбуждается все больше.
Когда он последний раз спал с Моной? Почти год назад. Год без женщины. От этой мысли он застонал.
— Что, больно? — спросила она участливо.
Он кивнул, хотя это было не совсем правдой. Ему просто захотелось сочувствия.
— Может, тебе лучше пойти домой?
Туда его тянуло меньше всего. После ухода Моны дома у него, похоже, больше нет.
Валландер залпом выпил джин и протянул пустой стакан. Он уже был настолько пьян, что тормоза не держали.
— Еще стаканчик, — попросил он. — Я заслужил.
— А потом пойдешь домой.
Он почувствовал холодок в ее голосе. Но не хотел его чувствовать.
Когда Аннет Бролин подошла со стаканом, он потянул ее за руку.
— Посиди со мной, — сказал он и положил руку ей на бедро.
Она вырвалась и влепила ему пощечину. Обручальное кольцо царапнуло его по щеке.
— Сейчас же иди домой! — воскликнула она.
Он поставил стакан на стол.
— А если не пойду? Что ты будешь делать? Позвонишь в полицию?
Аннет не ответила, и он вдруг понял, что она вне себя. Его качнуло, когда он вставал со стула.
— Прости, — сказал он. — Я очень устал.
— Забудем это. Но иди наконец домой.
— Сам не знаю, что на меня нашло. — Он протянул ей руку.
Аннет Бролин пожала ее.
— Все забыто, — сказала она. — Спокойной ночи.
Он лихорадочно придумывал, что бы еще сказать. Подкоркой он понимал, что совершил опасный и непростительный поступок. Как в тот вечер, когда ехал пьяный после встречи с Моной.
Он вышел и услышал, как за ним захлопнулась дверь.
Надо кончать с выпивкой, подумал он яростно. Под градусом я начинаю делать глупости.
Он глубоко вдохнул холодный воздух.
Как я мог быть таким идиотом, удивлялся он. Как пьяный подросток, ничего не знающий ни о самом себе, ни о женщинах, ни об окружающем мире.
Он пошел пешком к себе на Мариагатан. Вспомнил пощечину и застонал, как от зубной боли.
Завтра предстоит вплотную заняться убийством в Ленарпе.
13
Утром в понедельник 15 января Курт Валландер заехал в оранжерею на выезде из Мальмё и купил два больших букета. Ему пришло в голову, что он проезжал это место ровно неделю назад, когда ехал в Ленарп. Убийство двух стариков по-прежнему занимало все его внимание. Еще он подумал, что у него никогда не было такой сумасшедшей недели за все годы его службы в полиции. Он глянул в зеркало и подумал, что все эти царапины, шишки и черно-лиловые синяки еще долго будут напоминать ему о второй неделе января.
На улице было безветренно и слегка морозно, несколько градусов ниже нуля. В гавань медленно входил белый паром из Польши.
Сразу после восьми он вошел в управление полиции и первым делом вручил Эббе букет. Она принялась отказываться, но он видел, что ей приятно. Второй букет он взял в кабинет, нашел в ящике стола подходящую открытку и стал размышлять, что бы ему такое написать прокурору Аннет Бролин. Он думал долго, но удачных формулировок так и не нашел. В конце концов он просто попросил извинения за вчерашнее непростительное поведение, ссылаясь на усталость.
«Вообще-то я очень застенчив», — приписал он в конце, сознавая, что это не совсем правда.
Таким образом он как бы подставлял Аннет Бролин другую щеку.
Только он собрался идти к ней, как в кабинет вошел Бьёрк. Он, как всегда, постучал так тихо, что Валландер не услышал.
— Ты получил цветы? — спросил Бьёрк. — Что ж, по заслугам. Я доволен, что ты так быстро раскрыл дело с мертвым негром.
Курта Валландера покоробило, что шеф назвал сомалийца мертвым негром. Словно это было всего лишь мертвое тело, лежащее в грязи под брезентом. Но вступать в спор, естественно, не стал.
На Бьёрке была цветастая рубашка, купленная в Испании. Он уселся на шаткий стул у окна.
— Я хотел обсудить, что у нас с Ленарпом. Все материалы я прочитал. Много дыр. По-моему, тебе стоит передать дело Рюдбергу, а самому заняться Рюне Бергманом. Должен же он расколоться, в конце концов.
— А что думает Рюдберг?
— Я еще с ним не говорил.
— Лучше сделать наоборот. У Рюдберга больная нога, а там предстоит еще много беготни.
Что вообще-то было правдой. Однако дело было вовсе не в больной ноге Рюдберга.
Он хотел продолжить охоту сам.
Работа в полиции всегда предполагает взаимодействие, но эти убийцы — его, Валландера.
— Есть еще вариант. Бергманом займутся Сведберг и Ханссон, — предложил Бьёрк.
Валландер кивнул. Это ему на руку.
Бьёрк осторожно поднялся, боясь, что стул под ним сломается.
