Не спорю. Пусть думает девочка, что Афродита ее выручила.
Спасибо, мама!
* * *
– Ай, Диомед, какая к тебе девушка приехала! Басилисса! Богиня! Не показывай ее мне, тебя зарежу, себя зарежу, ее зарежу! Ай, Тидид, ай, счастливчик!
* * *
Светильники горят ярко, ночная тьма убежала за толстый полог шатра, на ярком покрывале – недопитая серебряная чаша. Синие камешки на платье Амиклы пылают, светятся. Как и ее глаза.
Маленькая Афродита уже не плачет. Больше никогда она не будет плакать!
– Ты – не рабыня, Амикла, а я – не богоравный. Ты – самая красивая девушка в мире, а я болван, у которого вместо головы медный шлем – пустой, с дырками.
Она смеется, подходит ближе. Негромко звенят браслеты.
– Тогда я вызову тебя на бой, воин! Начну войну без предупреждения, без посольств и гонцов, войну страшную, безжалостную. На бой, воин, на сильный бой! А я тебе не уступлю, не дрогну, спины не покажу! Если ты муж – атакуй с фронта, нападай с жаром, отражай удары и к смерти готов будь. Потому что сегодняшняя битва – без пощады!
– Нанесла ты удар прямо в грудь, – улыбаюсь я в ответ. – Да только я боец сильный, боя не боюсь, вызов твой принимаю и удары твои отобью! Зовут меня копьеносцем, вот и попробуешь ты моего копья, и поражу я тебя за дерзость твою тем копьем не раз и не два. Будешь о жизни молить, но копье мое жалости не ведает, и ты ее не отведаешь, а отведаешь иного!
Смеется Амикла. Падает критское платье на покрывало. Сползает тяжелое ожерелье с тонкой шеи..
– Не нужен мне доспех, чтобы сражаться с тобой, копьеносец! Рази да знай, что обессилишь, на землю упадешь, пощады запросишь, потому что копьецо твое маленькое, копьецо твое кривенькое, а я боя не боюсь, насквозь проткнешь – не испугаюсь... Рази!
Показалось или нет, но блеснуло перед глазами не золото критское – серебро. И словно дальний ветер лесной – налетел, унес меня, развеял туманом над ночной поляной...
«...Одна несравненная дева желаннее всех для меня, – та, что блистает под стать Новогодней звезде в начале счастливого года. Лучится ее красота, и светится кожа ее...»
– Что с тобой, Амикла? Ведь все хорошо! Все хорошо!
– Все хорошо, господин мой Диомед. Хорошо, что ты смог увидеть меня. Все-таки смог! Но я – раба Киприды, беглая раба! А боги мстят.
– Боги? Но ведь Киприда – это Любовь! Она – добрая! А твоего жреца я куплю вместе с храмом. Он тебе руки лизать станет!
– Жреца купишь, волю богини – нет. Боги не бывают добрыми, они мстят, они не прощают. Но мне уже все равно, мой Диомед, все равно. Ты тут, ты во мне... За это – не жалко. Пусть накажут, пусть убьют!..
«...Горделивая шея у нее над сверкающей грудью. Кудри ее – лазурит неподдельный. Золота лучше – округлые руки ее. С венчиком лотоса могут сравниться пальцы...»
А когда она заснула, я все лежал, руки за голову закинув, слушал, как она дышит (быстро-быстро!), и все думал, думал... А мне-то что надо? Что мне еще нужно? Родина, дом, друзья, Амикла...
Чего еще желать?
Мы лежали рядом, она уткнулась в мое плечо, а я вдруг вспомнил совсем другое, забытое. Тогда, десять лет назад, когда папа был жив, и все были живы...
Ветер в ушах – прохладный, пахнущим близким морем. Бежать легко, тропинка ведет вниз, под гору, луна уже взошла...
Хорошо!
Вниз, вниз, мимо вековых платанов, мимо полуразрушенных алтарей, где уже давно не приносят жертвы, мимо темной пещеры, мимо старых уродливых камней, которые кто-то вкопал прямо в землю...
Дальше, дальше!
Бежать легко, мы оба хорошо бегаем, только ветер свистит, только Селена-луна с небес смотрит...
...Почему мне вдруг кажется, что лучше уже не будет? Что добрые боги послали эту ночь...
Добрые боги послали эту ночь...
АНТИСТРОФА-II
Никогда еще не сидел на троне. Не сидел, да и не собирался. Даже если трон – и не трон вовсе, а несколько холодных камней – и такая же холодная плита за спиной.
Но все-таки – трон. Сейчас он – настоящий. Как и фарос, как и венец на голове, и золотой жезл.
Мертвая желтая трава, костры, слева и справа – молчаливые куреты...
– Я, Амфилох Амифаонид, сын Амфиарая Вещего, прошу у тебя, богоравный Диомед сын Тидея, наследник Калидонский, защиты и милости...
Амфилох Щербатый падает на колени, склоняет голову. Хочется вскочить, схватить за плечи, поднять...
Нельзя!
Можно лишь брови насупить, плечи расправить.
– Радуйся, брат мой, Амфилох Амфиарид! Радуйся – и в благоволении нашем уверен будь. Моя земля – крепость, и в той крепости найдешь ты покой и защиту...
Дядя Андремон (рядом сидит, тоже в венце, тоже с жезлом) кивает, и Фоас кивает, а Щербатый все так и стоит на коленях.
– Поднимите его, – повелеваю я. – Поднимите и окажите милость...
Жезл в правой руке свинцовым кажется. Впрочем, золото, говорят, тяжелее свинца...
– Она... Она долго умирала, Тидид! Он окна все камнем заложил, дверь заложил, только окошко возле двери оставил. И каждый день приходил – слушать, как она умирает. А она... Она только воды просила, воды глоток, всего один глоток! Тогда дожди шли, вода сквозь камни сочилась, она камни лизать пыталась...
Плачет Амфилох, Амфилох Щербатый. Плачет, кулаком слезы вытирает. И мне не по себе. Тети Эрифилы, его мамы, больше нет...
– А она все жила, Тидид, все не умирала. Ей служанка кувшин воды передала – в окошко просунула, и лепешку передала... А он каждый день приходил, слушал, ждал, потом приказал камни раскидать, взял меч...
Плачет Щербатый...
– А мама все еще жива была, Тидид! Все не умирала. И плакала... Кровь по лицу льется, а она плачет. Он маму приказал у ворот бросить, стражу поставил, чтобы мы похоронить ее не смогли. Она долго лежала, черная стала, птицы глаза выклевали...
Заячья Губа отомстил матери. Запер, морил голодом, но не дождался – перерезал горло...
Как бы ты ни провинилась, тетя Эрифила, что бы ни сделала...
За что же тебя так?
– А потом объявить велел, что мама убить его хотела. И что тогда, десять лет назад, она нарочно отца погубила, за ожерелье, которое ей дядя Полиник дал. И что все в Аргосе праздновать должны мамину смерть, и жертвы богам принести...
Щербатый бежал. Бежал, за ним гнались, стрелы вдогон пускали.
Ушел!..
– Тидид! Ты... Ты внук дяди Адраста! Ты – последний! Кроме тебя – никого больше, понимаешь? Мы все... Все тебя ждем. Приходи! Возвращайся!
В руках у Щербатого – алебастровая табличка. Внизу – знакомые оттиски красной краски. Все поставили печати – и Сфенел, и толстяк Полидор, и Эвриал Смуглый, и Промах Тиринфец, и дядя Эвмел. И даже маленький Киантипп.
Шесть печатей – одна на другую налазят. А выше знакомое слово: «Возвращайся!»
– Твоей печати нет, Амфилох, – замечаю я.
А на душе... Одни боги ведают, что на душе. И думать не хочется!
– Ты прав, Тидид, моей печати здесь нет...
Щербатый рвет фибулу, лезет рукой за пазуху. Вот и печать – резного камня, на прочном шнурке. Шнурок не поддается, Амфилох вынимает нож...
– Краска... Нет, не надо!
Острая бронза режет руку. Щербатый морщится, долго машет кровью камень.
– Вот...
Кровь расползается по табличке, капает на землю.
– Моя кровь... Кровь Амифаонидов, кровь потомков Мелампода. Я один теперь остался! Тот, кто был моим братом, отныне вне рода, вне фратрии, он больше – не человек. Убийце матери нет прощения, Тидид! Если ты не придешь, я убью его сам. Погибну – но убью. Но есть еще Аргос...
Да, Аргос... Алкмеон заперся за древними стенами Лариссы, окружил себя пьяным зверьем, его пеласги хватают людей прямо на улицах...
– Есть Сфенел, – напоминаю я. – Он – басилей Аргоса, он – Анаксагорид...
– Нет, – Амфилох мотает головой, снова морщится. – Сфенел не будет ванактом, мы не допустим. Анаксагориды слишком сильные, слишком гордые...
Щербатый не договаривает, но я понимаю. Капанид свой, я – чужак. Чужак – и внук Адраста Злосчастного. Я удобен, настолько удобен, что на мне сошлись все.
«– Дядя, кто должен править в Аргосе? На самом деле?
– Тот, кто сильнее, Диомед. И тот, кого поддержат гиппеты.»
И теперь им нужна Дурная Собака. Дурная Собака – против Алкмеона Убийцы...
– Я должен подумать, Амфилох, подумать...
– Нет! – Щербатый скалится, в глазах – ночная тьма. – Нельзя думать, надо начинать войну! Надо убить его, убить, убить, убить, убить! У тебя есть конница, у тебя много воинов, поспеши, Тидид!..
– Подумаю, – повторяю я. – Подумаю...
А самому бежать хочется. Да только не в Аргос, а куда подальше. К гипербореям, к хеттийцам, в Кеми...
...«Кур-р-р-р-р!» Мчится конница через Микенские ворота. И через Диркские, и через Трезенские. Стучат копыта – гореть проклятому Аргосу!..
Нет, нет, нет!
* * *
– Э-э, о чем думаешь, брат мой Тидид? Что горюешь? Ты – вождь, ты – койрат. Фивы взяли, Аргос возьмем!
– Помолчи, Фоас! Помолчи! Тебе кажется, Диомед, что ты вернешься домой завоевателем? С чужим войском?
