Но назавтра он послал двух священников к отшельнику Винтирю с просьбой, чтобы тот, как человек известный и святой, отправился к императору с посланием от князя да спросил бы о здоровье княжеского сына, которого Бржетислав еще прежде отослал в Германию ко двору императора, где мальчик должен был оставаться, пока Бржетислав не уплатит задержанную дань.
— В остальном, — наставлял князь священника, прислушиваясь к своему сердцу, — не могу сделать ничего из того, чего требует от меня Генрих. Если б я уступил ему больше, свет превратился бы во мрак, а всякая радость и удача обернулись бы для меня занозой и иглой, колющей беспрестанно.
Винтирь выслушал священников и, приняв от них княжеские знаки, с готовностью собрался в путь. Ибо по сердцу ему были послания и переговоры, которые ведут меж собою правители.
Князь и княгиня вручили ему еще подарки для своего сыночка, и Винтирь двинулся в дорогу. На семнадцатый день достиг он резиденции императора. Здесь он дал отдых своим сопровождающим, сам же предстал пред римским императором (как это сохранилось в летописях) и начал следующую речь:
— Пипин, сын короля Карла Великого, наложил на чешских князей ежегодную дань: сто двадцать волов да пятьсот гривен — а в нашей гривне мы считаем по две сотни денег; это, поколение за поколением, подтверждают наши люди, и каждый год князь выплачивает тебе это безропотно, и готов платить и твоим преемникам. Но если ты задумал сверх обычного наложить на него еще какое-либо ярмо, то он предпочитает умереть, чем нести непосильное бремя.
Император ответил на это:
— В обычае королей каждый раз прибавлять нечто новое к прежнему праву, ибо нет прав, установленных раз и навсегда, и каждый, кто наследует трон, умножает их число. Ибо те, кто следит за соблюдением прав, сами правом не руководятся, поскольку, как говорится в народе, у права нос из воска, а у короля рука железная и длинная, и он может протянуть ее, куда ему заблагорассудится.
Король Пипин поступил как хотел; но если вы не сделаете того, чего хочу я, то я покажу вам, сколько у меня расписных щитов и на что я способен в войне.
После этого император стал еще усерднее готовится к битве. Во все концы страны разослал он гонцов, и на их призыв съехалось несметное число воинов. И вскоре, распределив их по полкам, двинул император свои армии к границам.
То же самое происходило и на севере, там, где Саксонскую границу пересекает дорога, ведущая к крепости по названию Хлум.
Так с двух сторон надвигалась на Чехию беда.
Тем временем Бржетислав размышлял. Мысленно обходил он пограничные леса, искал место, которое выбрал бы для перехода границы человек, знакомый с военным искусством. Погруженный в думы, в бесконечные рассуждения, Бржетислав похож был на человека ленивого. Заложив руки за пояс, расхаживал он по замку.
Когда же спускалась ночь, он, словно во сне, видел очертания гор и вьющуюся по ним тропку. И мысленно бродя по ней, думал он свою думу. Ночь была глуха, словно дремучий лес, и князь искал звездное небо над этим сводом и, беседуя с призрачными голосами, пришел к решению. Тогда вышел он к полкам и разделил их на две части. Одной надлежало встать у северной границы, вторая должна была защищать Чешский лес, что тянется вдоль границ с Баварией.
Решение свое князь счел Божьим внушением и больше о нем не думал: отпустил от себя все заботы. С надеждой и твердой верой в удачу своего оружия выехал он к рубежам.
Добравшись туда на несколько дней раньше императорских полков, он укрыл своих воинов в укреплениях, неприметных человеческому глазу. Ощущение уверенности и радости окрылило Бржетислава. Люди видели, как проходит он по возвышенностям, как, взмахивая секирой, помечает деревья, которые следовало скатить вниз. Видели, как выбирает он подходящее место, откуда можно поразить неприятеля, идущего по долине, как испытывает он дальность полета стрел, как сбрасывает камни в ущелье.
Устроив настоящие укрепления, Бржетислав для виду занял старую крепость по названию Кобыла. Там он поместил малую горстку воинов, приказав им жечь костры.
От этой пограничной крепости, от Кобылы, внутрь страны вела дорога по глубокой долине, зажатой меж горами, и на тех горах залегли полки Бржетислава. Они были там уже пятеро суток. На шестые вернулся один из разосланных дозорных и сообщил:
— Кесарь подходит!
В последний раз оглядел своих ратников Бржетислав. Проходя мимо них, он касался плеча каждого, разговаривал с каждым. И воины отвечали, глядя в его мужественное лицо, глядя на его меч, на который он опирался.
Вскоре подошел еще какой-то отряд, и князь дал знак людям, засевшим в крепости Кобыла, уходить оттуда. Они вышли и скрылись в глубокой лесной чаще, оставив на месте своего лагеря горящие костры и разбросанное оружие. На пути, по которому они уходили, валялись сорванные ветки и прочие вещи, указывающие опытному глазу направление, по которому прошло войско.
Увидев эту истоптанную тропку и вообразив, что всего чешского войска уже и след простыл, первые отряды императора остановились, хватаясь за животы от смеха при виде такой трусости. Одни даже валились на спины от хохота, другие в великом веселии хлопали себя по бокам.
Вернувшись в свой стан, лазутчики рассказали о виденном:
— Ах, зачем медлить, зачем готовиться к битве, если нашему войску довольно показаться из-за дерев, и этот сброд удирает! Как нам догнать их? Где? Остановятся ли хотя бы у Пльзени? Да если они не помрут от страха, мы переловим их, как птиц, сетями!
Эти насмешки достигли ушей императора. Выслушав их и убедившись, что пограничная крепость Кобыла действительно оставлена на произвол победителей, велел он трубить в рога. Трубачи собрались в кучу и подняли такой рев, какой услышат люди пред Страшным Судом. Когда умолк этот гром, снова заговорил император:
— Нынче двадцать второе августа, седьмой день после праздника Вознесения Девы Марии. Лишь краткое время отделяет нас от условленного дня. Я дал неделю сроку слуге и другу моему Отто из Норгау, чтобы обошел он горы другой дорогой и ударил сзади на стан чехов, которые больше смахивают на голубей, чем на воинов. Неделю сроку дал я ему, но теперь, увидев горы и хорошие тропы, могу судить, что Отто давно углубился в ту сторону и находится теперь где-то вблизи Кобылы.
— Государь, — молвил кто-то из маркграфов, — да если б он плелся, еле передвигая ноги, и то давно должен был добраться до места, назначенного тобой. Но даже если он припоздал, если задержала его какая-нибудь неблагоприятная случайность, или он сбился с дороги — разве наше войско недостаточно сильно? Поколеблется ли оно перед кучкой этих вспугнутых мышей? Повели наступленье!
— Государь, — подал голос другой человек. — Этим сусликам не откажешь в осторожности! Я ходил в передовой караул и издали разглядел высокие засеки.
— Ха! — махнул рукой император. — Да построй они засеки выше леса, возведи они башни до облаков — разве может жалкий обреченный народец выстоять против императорского меча?
Генрих разгневался на осторожных советников, от гнева вздрагивала его борода. Он немного помолчал, озирая свое блистательное войско, и отдал приказ наступать. Двинулись воины в своих ярких доспехах, и блики от их оружия, от их шлемов скользили по листве и искрились в глазах императора. И этот блеск, это буйство красок, видимо, ослепляли его. И он смеялся в уверенности, что победа за ним.
С невиданной быстротой в полном порядке императорские полки поднялись на гору Кобыла. Но на вершине ее нашли только брошенный лагерь, угасающие костры, раскиданное оружие да сорванные ветки. И поверили они, что лазутчики сказали правду: неприятель бежал. Издавая радостные крики, осыпая чехов насмешками, двинулись воины дальше. Спустились в долину, углубились в чащу леса, спотыкаясь о камни, и, утомленные — ибо дорога вела то круто в гору, то в глубокие ущелья, — достигли теснины. Там, у подножья гор, не росло ни кустика, зато выше по склонам стояла непролазная чаща. А солдаты, то взбираясь вверх, то сбегая с горы, уже порядком выдохлись. Однако задние ряды напирали на передние, подталкивали усталых, ободряя их криками. Ибо заложено в естестве человека, что тот, кто в середине толпы, всегда ведет себя храбрее того, кто шагает впереди.
Так, продвигаясь вперед отчасти по принуждению и уже в беспорядке, шло войско все дальше и дальше. Одни опирались на копья, другие перебросили щиты за спину, третьи расстегнули ремни…
Но не будет им ни минуты роздыха, ибо наступающий час — это час Бржетислава, а теснина эта — теснина погибели. В этом урочище назначено быть сражению.
Это — место, выбранное Бржетиславом. Это — ущелье смерти. И — гора победы.
Раздался крик, и на императорские полки обрушился дождь каменных глыб. И пали многие наземь, ужас объял их, охватило смятение. Многие были убиты сразу. Кое-кто пытался спастись бегством. Были и такие, что тщились построить войско к бою, но слишком тесно было в этой западне. Задние ряды не знали, что случилось, и продолжали напирать, возникла давка, все сбились в беспорядочную толпу. И толпа эта крутилась на одном месте. В такой толчее невозможно было выхватить меч, сорвать с плеч лук и выбраться отсюда невозможно.
