Вот слово о трудах Бржетислава.
Он рос на победах и на поражениях.
Ему так же, как и Болеславу Храброму, не дано было сотворить из собственной земли и из земли соседней единое государство; но окрепла эта невысказанная идея, усилилось и обрело форму то чувство, что вместе с другими причинами позволило в конце концов возникнуть двум нациям: нации польской и чешской нации.
КОСМАС
В капитульном доме возле пражского костела жило двадцать пять каноников. Одного из них звали Космас Он не был ни высок., ни низок, и, когда сидел, локти у него приходились как раз на уровне стола. Так что ему не нужно было особенно тянуться к миске или письменным принадлежностям.
Дело в том, что Космас обладал славным аппетитом и с не меньшей охотой копался в различных латинских свитках. Ел он что подадут, но насчет чтения был разборчив, и нравилось ему то, что отличалось какой-нибудь уж особенной прелестью. Произведений косноязычных или топчущихся на одном месте он не любил.
— Это напоминает мне, — сказал он однажды по поводу такой рукописи, — собаку, гоняющуюся за своим собственным хвостом. Честное слово, у меня нет ни малейшего желания смотреть, как она вертится, понапрасну щелкая зубами. Все известно! Всегда одно и то же, и меня тошнит, когда я вижу эти бесплодные усилия.
— Ты прав, — ответила ему супруга, которую звали Божетеха, — ты совершенно прав. Ну что это такое: развлекаться рассказами обо всяких происшествиях? Разве не довольно, что они совершились? Как могу я поверить, что Господь Бог, властелин всех происшествий, мирится с тем, чтобы какой-нибудь ледащий магистр Бруно перевирал их и пережевывал? Это дурная затея, и ты, мой друг, появившийся на свет довольно давно и ставший каноником довольно поздно, а священником — еще позже, не можешь в этом отношении следовать за магистром. Никогда в жизни не пойму, что заставляет тебя уподобляться глупому переписчику, просиживая целые дни над чепуховинами, которые либо уже были и с ними покончено, либо их вовсе не было. Тогда это попросту бесстыдная ложь.
— Иисус Христос, — ответил Космас, — научил нас прекрасным притчам и поведал ученикам Своим о бесчисленном количестве происшествий, совершившихся только на словах и в мысли. Значит, есть две правды: одна, на которую можно положить руку, как на очаг, а другая, которую не схватишь за крылышко. Эта правда напоминает мне тень летящей птички.
— Тень, тень, тень! — возразила супруга. — Хотела бы я знать, на каких лугах она клюет зерна и сколько ей этих зерен требуется.
Подобные споры между мужем и женой не влекли за собой отчуждения. Ни малейшего! Они любили друг друга и в старости, но нежность, выражающаяся на тысячи ладов, подходя к их двери, надевала маску беспрестанных разногласий, колкостей и язвительности. Отчего? Оттого, что кровь с великой силой устремлялась в них к сердцу, а от сердца к рукам, ногам и к лицу; оттого, что дыхание у них было лучше, чем у иного юноши или девушки; оттого, что они жили припеваючи, оттого, что им не приходилось думать о том, сколько уродится ржи или льна. Канониковские амбары были чрезвычайно просторны, и всего там — в достатке. Это — насчет зерна. А что до мяса, так в погребе висели вверх тормашками преотличные телята. Каждую неделю — глядь, на крюке новая туша; да шесть поросят и двенадцать кур в придачу; и меда, и пива — сколько душа ни попросит. В перечислении не следовало бы опускать вина (ведь это венец пира!) и других даров Божьих, но не довольно ли будет сказать, что яств и питий было у Святовитского капитула предостаточно и что каноник этого капитула не знал нужды?
Космас жил беззаботно, но хорошая жизнь мешала ему жить по-хорошему. Вместо того чтоб с утра до ночи славить сытыми устами своими Господа Бога, он думал о суетном. И притом был страшно упрям, так что, если б Бог не дал ему веселого, легкого нрава, пани Божетеха, конечно, не могла бы любить его.
И коль зашла уж речь о его недостатках, нужно прибавить, что он до смерти любил слушать всякие были и небылицы. Зазывал к себе в дом молодцов, у которых язык хорошо подвешен, и еще — старожилов, умеющих про старину рассказывать.
В год от Рождества Господня 1114 стали ходить к Космасу четверо.
Один — язычник звериного образа, состарившийся на полевых работах на бесплодной почве и потерявший во время чумы всех своих родных.
Вторым в этой четверке был увечный воин. На войне с Польшей ему отрубили руку, и с тех пор он стал ни к чему не пригоден.
Третий тоже принадлежал к военному сословию. Слыл когда-то несравненным лучником, да эти времена давно миновали! Теперь, на старости лет, он еле ноги волочил. Был одышливый: сделает десять шагов — и губы посинели, а сам воздух ртом хватает, как рыба, из воды вытащенная. Да к тому же ноги у него отекали. Утром еще с грехом пополам сапоги натянет, — ну, а коли днем разуется, чтоб минутку ногам отдохнуть, так на белом свете такого силача не найдется, который бы несчастные ножищи его обратно в сапоги вправил. Так они дьявольски распухали.
К вышеперечисленным нужно добавить еще одного: раба, которому бежать удалось. Старый хозяин его, скаред отъявленный, держал его впроголодь, а заставлял лен сучить. Сучил он лен с кудели, да пустячная работа эта не по нраву ему пришлась. Испугался он, что большой палец себе вывихнет и постоянным трением кожу на указательном совсем сдерет. Чувствовал он себя среди товарищей своих несчастным, и так как непоседливость стала побуждать его к перемене жалкой судьбы своей на лучшую, то в один прекрасный день убежал он в Прагу. Казалось ему (и в таких же мыслях были его новые знакомцы), что в Пражском граде, где столько вельмож, где часто народ собирается, куда купцы приезжают, легче будет хоть с хлеба на воду перебиваться.
Одушевленные этой надеждой, сошлись все четверо в Град. Забрались туда, как крысы в дымоход, где мясо коптится. Ан, ничего не вышло: лучше не стало! Совсем животики подвело, и пришел бы им конец, кабы не Космас: выдернул у них занозу из ноги!
Вот как это было.
Сидят раз голубчики у реки. Старик, бобылем ставший, болтал над водой ногами, человек с рукой обрубленной шапкой мух отгонял, другой воин клевал носом, а раб в кустах шарил, не найдется ли объедков каких. Всем четверым до смерти хотелось жареной баранины, и они за отсутствием еды коротали время в разговорах.
— Ты, — сказал безрукий воин старику, — наверняка будешь в аду на какой-нибудь осине болтаться.
— Почему? — спросил старик.
— Потому, — ответил воин, — что некрещеный и в потемках живешь, подобно скотам и дьяволам… А насчет осины — оттого, что это древо Иудино.
Началась длинная перебранка. Старик молчать не стал, а принялся спорить, что, дескать, надо той веры держаться, в какой рожден. Потом заявил, что совсем не боится дьявола, которого никогда в жизни не видал, но больно не любит вспоминать о встречах с ужасными духами умерших, с домовыми и русалками.
— И не знаю, братеник, что хуже! — прибавил он. — Послушал бы я, как ты заверещишь, коль им вдруг взбредет тебя куда-нибудь в болото загнать.
Разговорился старый язычник, и пришло ему на память одно старинное преданье. Не дожидаясь просьб, повел он речь о том, как один овчар к служанке ходил, которая в одном крестьянском дворе жила.
Когда старик дошел до самого интересного места — стал рассказывать, как этой девке помогали лесные мавки и как она, хлестнув овчара прутиком, превратила его в кабана, — за спиной у слушателей хрустнула веточка. Оглянувшись, они увидели каноника Космаса. Поздоровались с ним, пожелали ему успехов в трудах и после смерти — Царство Небесное, а в жизни — такую твердость, чтоб во всякое время греха чураться. Проговорили все это наспех и хотели поле очистить. Отступить, поскольку совесть у них была не так уж чиста, да и в отношении прав имелись кое-какие изъяны.
Когда они приготовились задать лататы, а безрукий воин уж пустился бежать, Космас, порывшись у себя в мошне, нашел красивую блестящую монетку. Положил ее себе на ладонь и несколько раз подбросил кверху. Это было чудное зрелище, какого воины еще никогда не видели. А о рабе со стариком и говорить нечего: ведь они с самого рождения жили только по хлевам да скотным загонам.
После того как монетка три раза подскочила и три раза упала канонику на ладонь, старый хитрец сделал вид, будто хочет спрятать ее обратно в мошну. Старики смотрели на эту забаву открывши рот. И нетрудно догадаться, что они думали.
— Это, — начал Космас, — листочки с самой что ни на есть Иудиной осины, и Боже сохрани, чтоб я вам хоть один из них ни за что ни про что даром дал.
— Сударь, — ответили они в один голос, — уж немало годов прожили мы на свете, а ни разу ни одной монетки не видали. Покажи, ради Бога, ближе; а о том, чтоб ты дал нам ее, сам видишь, и просить не смеем, хоть голодны, голы и босы.
