изучая напечатанные на картоне буквы, хлопнул дверью и тут же открыл ее уже без цепочки.
– Тимофей Карпович Севрюгин, отставной губернский секретарь, – тряхнул он одиноким завитком на плешивой голове. – Чем могу быть полезен?
– Тимофей Карпович, скажите, позавчера вечером, часов около половины девятого, вы были дома?
Старик кивнул:
– Я в эту пору всегда дома, молодой человек.
– А не слышали ли вы шума у вашей двери?
Севрюгин задумался, пожевал губы:
– Позавчера в половину девятого? Да, признаться, странная история приключилась. Как раз об эту пору кто-то несколько раз сильно приложился в дверь. Но когда я доковылял – вы же понимаете, годы не радуют, колени как неродные, – на лестнице никого не было. А потом где-то час спустя шум подняли уже ваши коллеги. Ужас! Говорили, что этот юноша наложил на себя руки!
– Вы были знакомы? Часто общались?
– Увы, мой круг общения ограничивается приказчиком из продуктовой лавки да почти таким же старым котом. Но иногда встречались на лестнице, здоровались.
– Это он? – Маршал протянул фотокарточку из личного формуляра Отрепьева.
Севрюгин снова усадил на переносицу пенсне, поднес фото почти к самым глазам, долго вглядывался в изображение.
– Нет, – решительно покачал он головой, из-за чего выяснилось, что седой клок надо лбом может двигаться не только по вертикали. – Не похож.
Константин Павлович поблагодарил бывшего губернского секретаря, дождался, пока тот закроет дверь и прошаркает подальше от глазка, подошел к квартире Радкевича. Решительно сорвал печать, открыл дверь.
Комната была совсем маленькая – шагов пять в длину и никак не больше четырех в ширину. Узкая кровать со скомканным одеялом, подтекающий рукомойник в углу, зеркало и одно окно. Константин Павлович распахнул желтоватые шторы, выглянул на улицу. Харьковская – Невский за углом, пять минут хода до Знаменской площади, минутой дольше до Калашниковской набережной. До дома на противоположной улице далековато, да и шторы были задернуты. Но опросить жильцов все-таки стоит, мало ли.
Он обернулся, еще раз обвел взглядом комнатку. Кровавая надпись на стене с подтеками, почти добежавшими до пола. «Смерть красавицам». Ах, милые красавицы. Крутнула какая-нибудь юная вертихвостка точеным носиком, поморщилась на ухаживания несуразного долговязого юноши, рассмеялась подаренному букетику ромашек – и получите маниакальную идею. Добрый романтик бегает с ножом за привлекательными брюнетками, пытаясь запечатлеть на их милых лицах вечную улыбку. Константин Павлович тряхнул головой, отгоняя эти мысли – эдак недолго начать сочувствовать кровавому монстру и искать оправдания его зверствам.
На полу, прямо посередине миниатюрного жилища, на потертом ковре кровавое пятно. Справа от него отпечаталась пятерня – видно, пытался опереться, встать, теряя силы. Больше крови нет.
Константин Павлович приподнял одеяло, заглянул под кровать – ничего. В шкафу висит черное пальто, в карманах пусто, на полке широкополая шляпа – это он все уже знал от Филиппова. На комоде пыльно, но остались продолговатые узкие следы. Видно, стояли фотографии. На стене напротив окна тоже выгоревший прямоугольник на обоях и гвоздь. Явно висела рамка. Погремел носиком рукомойника – пусто, но на пальцах осталось что-то маслянистое. Подошел к свету – кровь. Внимательно осмотрел рукомойник и раковину, еще раз пристально, дюйм за дюймом, на корточках, изучил ковер, поднялся и вышел за дверь.
Глава 22. Не тот!
В прозекторской Казанской полицейской части находились трое мужчин. Павел Евгеньевич Кушнир, что-то мурлыча себе под нос, колдовал за столом со стеклышками и длинными трубочками с резиновыми грушами, время от времени заглядывая в микроскоп и царапая карандашом результаты своих наблюдений. Николай Антипович Отрепьев молча лежал на металлическом столе с ножками на колесиках, мертвый, беспомощно обнаженный, укрытый лишь снизу до пояса. И Константин Павлович Маршал, склонившийся над открытой верхней частью тела Отрепьева, внимательно осматривающий рану в правом боку самоубийцы.
– Павел Евгеньевич. – Маршал обернулся к доктору, прервав его напевы. – Как вы с Владимиром Гавриловичем объяснили себе эту рану?
Доктор Кушнир поднял глаза, поморщил лоб, соображая, чего от него хотят:
– Мы предположили, что господин Отрепьев ткнул себя в бок ножом, чтобы иметь достаточно крови для написания на стене своего девиза. Кстати, мог бы и не успеть – он себе печень продырявил.
Маршал удовлетворенно кивнул, подошел к столу, вытащил из стакана карандаш и вернулся к трупу. Осторожно, будто боясь причинить боль лежащему человеку, двумя пальцами раздвинул края раны и медленно начал вводить в открывшуюся щель тупой конец карандаша. Засунув чуть не целиком, оценивающе прищурился, снова кивнул своим соображениям, выдернул карандаш и выбросил его в корзину.
– Что с кровью, доктор? – снова обратился он к Кушниру.
Тот, с удивлением до этого наблюдавший за манипуляциями с карандашом, отодвинулся от микроскопа, заложил большие пальцы за отвороты жилета:
– Ну что я могу сказать с уверенностью? Две вещи. Первое: та кровь, которую вы мне принесли, совершенно точно не ваша. Когда я смешал ее с взятым из вашей вены образцом, эритроциты слиплись. Значит, это не с орудия покушения на вас накапало. А вот при смешивании ее с кровью господина Отрепьева агглютинации не произошло. Так что предположить, что возле двери вы нашли его кровь, вполне допустимо. Во всяком случае, это одна и та же группа крови. Это второе.
Маршал снова кивнул, нахмурил брови. За спиной его скрипнула дверь.
– Значит, не нафантазировал дежурный. Что вы здесь делаете, голубчик? Не рановато вам в морг?
Константин Павлович обернулся на Филиппова, продолжая хмуриться.
– Беда, Владимир Гаврилович. Нас опять провели. Отрепьев не тот, кто нам нужен.
Филиппов затворил за собой дверь, подошел к Маршалу, пристально посмотрел снизу-вверх в глаза помощника. Оглянулся вопросительно на доктора Кушнира, но тот лишь развел руками – понимаю, мол, не больше вашего. Константин Павлович раздраженно поморщился на эти немые переговоры:
– Я в своем уме, если вас это интересует. Садитесь, сейчас все объясню. – Владимир Гаврилович уселся рядом с доктором, подпер подбородок ладонью. – Факт номер один. Сегодня я обнаружил следы крови у двери соседней квартиры. В двух шагах от того места, где напали на меня. Доктор только что подтвердил, что кровь не моя, а, вероятнее всего, Отрепьева. Факт номер два. Рана в боку убитого. Да, именно убитого. Нанести ее себе правой рукой Отрепьеву было бы крайне неудобно. Посмотрите на угол входа и направление удара. А мы все помним, что Отрепьев – правша.
– Как и убийца, – тихо вставил доктор.
– Да, – мотнул головой Маршал, – как и убийца. Но нанести такой удар другому человеку правой рукой возможно. Самому себе – затруднительно. Факт номер три – кровь на полу в квартире, где нашли труп.
