– Интересная мысль, Рик.
Мой напускной преподавательский тон заставил Эмму и Алекс засмеяться. Рик сел, открыл банку пива, съел ломтик желтого перца, затем встал и вернулся на кухню, забыв про пиво; он даже полминуты не мог посидеть спокойно. Вскоре за ним последовала и Алекс.
– Не говоря уже о том, что НАСА было заинтересовано в щедром финансировании, – сказал я, но понятно было, что шутки пора прекратить. Эмма испустила в изменившейся атмосфере вежливый смешок. Мне пришлось бороться с желанием чем-то наполнить воцарившуюся тишину. Примерно минуту спустя она проговорила:
– Сколько это будет продолжаться – мы не знаем.
Под «этим» она имела в виду умирание. Я подавил побуждение произнести банальность насчет того, что никто из нас не знает, сколько ему отпущено. Я сказал:
– Мы будем с вами. На всех этапах пути.
Она посмотрела на меня ровным взглядом; я почувствовал в ее взгляде благодарность.
– Это, конечно, совсем не мое дело, – промолвила она через некоторое время, – но мне бы не хотелось, чтобы вы и Алекс… как бы получше выразиться. Я немного обеспокоена… тем, что вы с ней, возможно, из-за этого совершаете скоропалительный шаг.
Под скоропалительным шагом она имела в виду зачатие.
– Она давно хотела ребенка, – возразил я, но подумал о недолгом и неудачном браке моего отца с Рейчел.
– Она и хотела и не хотела. У нее была масса возможностей, были мужчины, готовые создать семью. По крайней мере, желавшие иметь с ней общих детей. Был Джозеф…
Я пренебрежительно хмыкнул.
– Они хорошо подходили друг другу во многих отношениях. Я думаю – и говорила ей, – что тут все дело в ее отце. Она не знает, хочет она или нет, чтобы у ее ребенка был отец. – Я почувствовал, что присутствую в теневом, колеблющемся режиме. – Мне просто хотелось бы убедиться, что вы с ней знаете, чтó делаете.
Мы не знали этого толком, но уже договорились о новых внутриматочных осеменениях, очередное – через несколько дней. Они рассчитывали, что сумеют эффективно промыть и прочистить мою сперму. «Если смогли отправить человека на Луну…» – пошутил я мысленно. Я сказал:
– Может быть, это… очень веская причина.
У меня были соображения о том, почему это так, но я счел за лучшее не продолжать. Она немного поразмыслила.
– Может быть.
Может быть, может быть. В подвале, где нам предстояло ночевать, имелась гидромассажная ванна – ее установили для сеансов гидротерапии, чтобы уменьшить боли, но мать Алекс никогда ею не пользовалась. Возможно, мы ошибочно предположили, что вода сыграет роль добавочной смазки; возможно, увидели в ней образ будущего, которое наследуем, или сочли, что она сделает очертания наших тел менее четкими и тем самым уменьшит странность происходящего; но вода, нам следовало знать, смывает естественную смазку, а силиконовые заменители не рекомендуются, если пара хочет зачать ребенка, – да у нас и не было их под рукой.
Все это, вероятно, было снято в Лос-Анджелесе в звуковом павильоне. Или в пустыне, а потом воспроизводилось в замедленном показе, чтобы имитировать невесомость.
Нет, парой мы не были. Мы вылезли из ванны и отправились в соседнюю комнату, где Рик разложил для нас диван-кровать. По пути к спальному месту я, однако, вышел из состояния мужской готовности. Я воспрепятствовал – не знаю уж, по каким причинам, – тому, чтобы она начала ласкать меня губами, и поцеловал ее со страстью, которой не испытывал, но которую эта симуляция мало-помалу во мне возбудила; вскоре, к своему облегчению и, если честно, к своему удивлению, я смог продолжать.
Смазка между тем по-прежнему была проблемой, и к тому же мы – может быть, ошибочно – считали, что куннилингус уменьшает вероятность зачатия, поскольку слюна снижает подвижность сперматозоидов. Поэтому мы ограничились ручной стимуляцией, Алекс мне помогала и через некоторое время, дополнительно возбудив себя чем-то, что, закрыв глаза, вызвала в воображении, была готова. Когда я лег на нее, она их открыла, темный эпителий и прозрачная строма, и сказала – несомненно, чтобы подбодрить и меня и себя: «Трахни меня». Но явная наигранность в голосе человека, меньше всех, кого я знаю, склонного к наигранности, заставила меня улыбнуться; и вот мы уже оба смеемся, и от смеха у меня в один миг полнокровие сменяется дряблостью. Я скатился с нее и лег рядом на спину. На фотографиях, сделанных, если верить подписям, в местах, отстоящих друг от друга на мили, видны одинаковые участки поверхности.
Мы подышали еще немного травкой из ингалятора, который я заранее поставил у стенки, – хотя кто знает, как это могло подействовать на мою сперму, – и в конце концов она попыталась начать сызнова; на этот раз я не стал ей препятствовать. Я смотрел в потолок и старался не думать о ее матери, спящей двумя этажами выше; не плохо ли, в свой черед, сказываются на зачатии такие старания? Вскоре благодаря мысленному образу рыжеволосой с вечеринки в Марфе я опять обрел готовность. Она села на меня. Прежде чем я успел оглядеть ее спортивное тело, она, вероятно, не желая видеть моего лица или стремясь избежать моего взгляда, с силой надавила нижней частью ладони мне под подбородок, откидывая мою голову назад, так что я смотрел теперь на стену позади себя; я прикусил язык, и мятное послевкусие пара соединилось во рту с металлическим вкусом крови.
Специалисты, однако, не рекомендуют поз, при которых струя спермы должна преодолевать силу гравитации, и поэтому мы легли на бок. Я лежал сзади нее и пытался понять, что делать руками, в которых ощущал небольшое онемение. Хотя мы тесно соприкасались, я почему-то стеснялся дотронуться ими до ее грудей или гениталий, как мне подсказывали инстинкты. Наконец я спросил ее, куда бы она хотела, чтобы я их положил, и учтивая официальность вопроса до того не соответствовала ситуации, что мы опять засмеялись. Но мы были твердо настроены не дать веселью помешать нам во второй раз. Она повернулась ко мне и, переплетя ноги с моими, открыто, бесхитростно посмотрела мне в глаза. Я отвел ее волосы назад, обнажая шею, уткнулся в ее шею лицом и, после многомесячных стараний, кончил.
Клетки в организме ее матери неконтролируемо делились двумя этажами выше. Океаны, как ящики Джадда, расширялись по мере потепления на планете. Поймете ли вы меня, если я скажу, что самым сильным в этом переживании было то, что оно ничего не изменило? Флаг, похоже, колышется на ветру, но на Луне нет воздуха. Девочка Алекс спала в комнате по соседству со спальней ее мамы, на потолке светились зеленые пластиковые звезды, и она дышала в лад с тридцатишестилетней Алекс подле меня. То, что событие не углубило сколько-нибудь ощутимо наших отношений, было весомым свидетельством глубины этих отношений. Тем не менее все было теперь чуть-чуть по-другому.
Пролежав не знаю как долго, я бесшумно поднялся по ступенькам, покрытым ковром, чтобы взять из холодильника бутылку газировки; я шел на цыпочках, хотя разбудить кого-либо не мог никак. Собираясь спускаться обратно с бутылкой зеленого стекла, я почувствовал, что на веранде кто-то есть, повернул голову и увидел свет жидкокристаллического экрана: там сидел Рик. Несомненно, он меня увидел; я понял, что надо задержаться, и подошел к нему.
– Что читаете? – спросил я, садясь в плетеное кресло.
– Ничего особенного. Просто я подсел на эти доски объявлений. Джонса Хопкинса. Мэйо[96]. – Он погасил экран, и мы остались в темноте. – Хотя пользы – ноль. Сообщество отчаявшихся супругов.
– Как вы вообще? – спросил я.
– Пока есть чем себя занять – все более-менее, – ответил он. – Но по ночам жуть как тяжело.
Я кивнул, хотя было слишком темно, чтобы он это увидел.
– О ком я не могу перестать думать – хотя знаю, что это дурь полнейшая, – я не могу перестать думать об Эшли, – сказал он.
– В этом есть смысл, – заметил я. – Почему же дурь?
– Потому что я все время жду, чтобы Эмма мне сказала: «Я хочу тебе кое в чем признаться, но обещай, что не рассердишься».
– Признаться, что симулировала.
– Да. И знаете – иногда, если я не спал до четырех утра, закрадывается мысль, что, может быть, она и правда симулирует. Я начинаю ее подозревать. Это трудно объяснить: я знаю, что это дурь, что такого быть не может. Я не верю в это на самом деле, но переживания из-за Эшли – они в меня впечатались. То, что я почувствовал, когда до меня начало доходить.
– Вам хотелось бы, чтобы это была симуляция. Я это понимаю.
– Не так все просто. Я воображаю, как она мне говорит, как я осознаю́, что это был обман. Но облегчения своего у меня вообразить не получается. Что я воображаю – это как я в ярости разношу весь дом, как ухожу от нее, чтобы никогда больше не видеть. Если бы я узнал, что она симулирует умирание, она была бы для меня мертва.
Я задумался, можно ли мне включить рассказ Рика об Эшли в свой роман, не воспримет ли он это как предательство.