— Не надо, — успокоил его Константин. — Молодежь. Жизнь научит.
Мы встали под светофором у Литейного. Дикий байкер оказался слева от нас. Он сидел на мотоцикле, как на унитазе, откинувшись назад, широко расставив руки на ветвях высокого, сверкающего на солнце руля. Боря хотел ему что-то сказать, но Константин взял его за плечо.
— Не надо. Не поймет. Жизнь научит.
Байкер словно почувствовал, что мы говорим о нем, и повернулся к нам. На секунду. Он, тупо жуя резинку, ждал светофора. Мне показалось, что я видел где-то это внимательное, чуть встревоженное молодое лицо. Включился светофор, и он первым сорвался с места.
— Не ломай голову, Ивас-сик, — отвлек меня Константин. — Скорей всего, генерал оставил тебя у них, чтобы ты не помешал им меня облапошить. Все на меня слить!
С Чайковского мы повернули на Фонтанку. Байкер будто ждал нас на углу. По почти пустой набережной мы понеслись к Михайловскому замку. Байкер летел, не отставая, справа от нас на фоне вечерней зелени Летнего сада.
— Что ему надо? сердился Боря.
На скорости ветер влетел в салон сквозь открытые окна. Константин прищурился и поправил синий шарфик на шее.
— Люблю ветер. Кайфую, как последний сучило…
Мы попали под красный у Пантелеймоновского моста. Байкер оказался справа от нас, прямо напротив нашего заднего окна. Константин выразительно посмотрел на меня и поглядел в окно на байкера. Тот не обращал на нас никакого внимания. Сосредоточенно жевал, скатывая во рту резинку в шарик. А когда включился желтый, он левой рукой вынул изо рта шарик и звонким шлепком всадил его прямо в лоб Константину. Я видел, как правая рука в кожаной перчатке рванула сектор газа, и через миг далеко впереди полоскалась на ветру черная футболка навыпуск.
— Догнать? — обернулся к Константину взволнованный Боря.
— Не надо, — сказал Константин и снял со лба резинку.
— Отморозок! — в сердцах ворчал Боря. — Ненавидит за то, что в хорошей машине едем!
Константин щелчком выбросил резинку в окно.
— Ты не прав. Боря. Его «харлей» стоит нашего лимузина.
А я вспомнил руки в черных перчатках. Бледное, встревоженное молодое лицо и руки в черных перчатках на ограде набережной, когда мы с Котярой проходили под ними на катере.
Константин оскалился:
— Ты все понял, Ивас-сик. Они меня предупредили. Выдали еще одну черную метку. Показали — в какое место меня застрелят…
Константин постучал пальцем себя по лбу, в то место куда байкер прилепил резинку.
— Они меня достали, падлы!
Мимо клодтовских коней мы повернули на Невский. Красная «восьмерка» не отставала. Константин тронул Борю за плечо.
— Заверни к «Европейской».
У Гостиного мы и завернули.
У широкого крытого подъезда «Европейской» машин было много. Боря еле воткнулся между черными «мерседесами» с эмблемой гостиницы. Охранник отеля угрожающе поднял руку, но, увидев выходящего из лимузина роскошного Константина, руку свою вежливо бросил к фуражке,
— Посиди, Ивас-сик. Я на секунду.
И швейцар в сером цилиндре почтительно поклонился Константину — местная обслуга знала его прекрасно.
Красная «восьмерка» пыталась пристроиться рядом с нами, но охранник сурово отправил их за угол филармонии. У «Европейской» махать пистолетом они не решились. Завернули за угол, и парень в черных очках тут же появился у афиш филармонии.
Неприятные меня одолевали мысли. Неприятные и тревожные. Я уже говорил, что верю в приметы. Уж если что не заладилось — лучше не напрягать, не насиловать судьбу. Еще у антикварного магазина я хотел остановиться. Затаились бы, обдумали бы все, разложили по полочкам. Ведь «тринадцатая страница» масонской рукописи была уже у меня в кармане! Не послушался я голоса судьбы… А там все круто повернул антиквар. Конечно, я сам, первый, подумал на профессора. Фигура он загадочная. Но ведь умный противник тоже мог предположить, что первый, на кого подумают, будет профессор. И использовать это в своих целях, и подставлять его специально…
Константин вернулся довольный. О чем-то потрепался со швейцаром, рассмешил его, так что у того чуть цилиндр с головы не слетел. Вразвалку Константин подошел к лимузину, еле протиснулся в щель между дверью и соседним «мерсом», грузно плюхнулся на сиденье, скомандовал:
— На набережную! На праздник! Будет дым столбом и простыни дыбом!
Парень в очках прямо у афиши, не стесняясь, доложил в «трубу» обстановку и бросился за угол. Мы выехали на площадь Искусств, и красная «восьмерка» тут же пристроилась за нами. Константин, покашливая, ждал, когда я поинтересуюсь его достижениями, но я молчал, настроение у меня было мрачное. И тогда он сам взял мою руку и крепко пожал.
— Если бы не ты, мне бы и в голову такое не пришло! У тебя волчий нюх, советник! У тебя большое будущее! Твою «Тайную историю России» я издам на свои деньги! Если, конечно, ты закончишь свой фундаментальный труд и не сопьешься по дороге.
Он смеялся, а я молчал. И тогда он, не дожидаясь вопросов, сам объяснил свой визит в «Европейскую».
— Профессор постоянно только в «Европе» останавливается. На третьем этаже. В триста тринадцатом номере! В тринадцатом! Прикидываешь? С горничной третьего этажа, дамой приятной во всех отношениях, как говорится, они друзья. Он ей подарки из Парижа привозит. Ну, и мне ей кое-что приходится подкидывать… За информацию о деловом партнере, так сказать… Так вот! Слушай меня внимательно, Ивас-сик, и сознание не теряй. Итак! Информация первая: вчера профессор ушел из гостиницы в половине десятого утра! Ты подсчитываешь в уме? Это как раз после нашего звонка моему небольшому розовому другу… Информация вторая: вернулся он часа в два, к обеду, один, усталый, чем-то встревоженный… Но самое главное! Не падай, Ивас-сик. Вечером он своей знакомой горничной брошку подарил! Ты слышишь? Она и сейчас в ней сидит. Я ее разглядел внимательно. Красивая вещица. Зеленый камешек, а вокруг алмазная крошка. А на обратной стороне, на булавочке, фирменный знак «Фаберже». Прикидываешь? Не теряй сознания, Ивас-сик! А то тебя откачать нечем. Волшебный напиток мы дома, к сожалению, оставили… Не жалей, Ивас-сик! Сейчас на катере все компенсируем! За здоровье равноапостольного Константина и матери его Елены!
Я его почти не слушал, я думал о «тринадцатой странице».
17
Цирк
«Волшебные» цифры, высчитанные когда-то неизвестным астрологом, просто околдовали меня. Конечно же, не сами цифры, а та кровавая реальность, которую они предсказывали с математической точностью. Та периодическая система, в которую укладывалась судьба России…
Константин толкнул меня коленом.
— Уснул? Приехали. Вылезай, Ивас-сик.
На маленьком причале у Строгановского дворца нас уже ждали. У причала ошвартовался украшенный цветочными гирляндами знакомый белый катер. И у гостей в руках были цветы. Я узнал всех. На причале стояли трое французов и, к моему удивлению, Людмила. Она, в длинном бирюзовом облегающем платье с ниткой жемчуга на щее, стояла между профессором и белокурым красавцем. Натали, в темной короткой юбочке, держалась как-то с краю. Ножки у нее были длинные, ровненькие, чуть худоватые в бедрах, почти мальчишеские. С катера золотозубо улыбался Котяра, приставив руку к козырьку мелкой морской фуражки. Я помахал ему рукой, но он сделал вид, что меня не заметил.
Когда Константин появился на гранитном спуске, гости по команде Людмилы дружно крикнули:
— По-здра-вля-ем!
А белокурый красавец затянул по-английски:
— Happy birthday to you…
Константин вразвалку спустился на причал.
— Извини, Жорж. Твоя песенка не к месту. У меня сегодня именины. И-ме-ни-ны! Я понятно излагаю?
— Что такое «имя Нины»? — спросил белокурый. — Почему Нины?
Людмила захохотала, схватила его за руку, другой рукой подхватила профессора.
— Становитесь в круг! Покажем Жоржу, что такое именины!
Гости на причале образовали круг. Натали встала между мной и Константином. Людмила потащила круг против часовой стрелки.
— Как на Костины именины испекли мы каравай, во-от такой вышины, во-от такой нижины…
Мы сначала вскинули руки, показывая высоту каравая, потом присели на корточки. Пела одна Людмила, французы подчинялись ей как-то настороженно.
— Во-от такой ширины, во-от такой ужины…
Мы сначала разошлись на вытянутые руки, чуть не свалившись с шаткого причала, а потом устремились в центр, столкнувшись носами. Французы захохотали и уже хотели выйти из круга, но Людмила потащила круг дальше.
— Каравай, каравай, кого любишь выбирай! Я люблю вас всех…
— Я люблю вас всех! — дружно подхватили человеколюбивые французы.
Людмила откинула руки профессора и красавца и подошла к Константину. На набережной уже собралась небольшая толпа.
Людмила, подобрав у живота бирюзовое длинное платье, в пояс поклонилась Константину и сказала:
