— Он спекулирует картошкой, говорят.
— И как это он смеет к нам приходить!
— Он картошку в рюкзаке в Берлин возит, а оттуда привозит селедку, спички, американские сигареты. Все привозит, что закажут, только давай ему картошку или масло.
— Нечестно это — на чужой беде наживаться.
— Люди говорят, что он теперь честный стал. Все привозит, что пообещает.
Они сидят молча. На озере воркуют нырки.
— Меня спроси, дедушка Комарек, я сказал бы, что он капиталист.
— А что он про лошадь говорит?
— Украли, говорит. Все у него украли: и лошадь, и материю, и швейную машинку… Я так думаю: он все на черный рынок свез.
Следующий день выдался душный. Ласточки низко проносились над землей. А вечером солнце садилось с венцом. Комарек понял: ночь будет такая, как надо!
Снова у них завязался разговор о Портняжке. Нет уж, у них все будет по-честному. Никогда они не станут такими, как этот Портняжка.
— А если он масло берет, может, он и парочку копченых угрей возьмет? — высказывает предположение старый Комарек.
— Наверняка возьмет. Угрей он возьмет.
— Но руки у нас должны быть чистыми, — говорит Комарек.
Немного погодя он снова спрашивает о Портняжке:
— А он материю и такие вещи привозит?
Но мальчишка, оказывается, уже спит.
Комарек свернул свое одеяло и подложил Генриху под голову. «Каждую ночь он засыпает в это время», — думает он.
По небу ползут облака. С северо-запада. Но и на южном склоне поднимается черная стена. Постепенно она заполнила полнеба, и Комарек уже стал подумывать, не разбудить ли ему Генриха. Нет, лучше он его разбудит, когда угорь пойдет…
В камышах запела овсянка. Еще какая-то птичка откликнулась. Внезапно в птичьем мире поднялась тревога. Старому Комареку это хорошо знакомо. Такие птичьи концерты он слышал не раз перед непогодой. Знал он, что птицы так же внезапно умолкают. Пройдет еще несколько минут, нагрянет буря, не зная пощады начнет трепать ольшаник и так причешет камыш, что, кажется, там ни одного живого существа не осталось…
— Гроза, гроза! — выкрикивает, проснувшись, Генрих.
Комарек, не раздеваясь, вошел в воду и поднял вершу.
И тут же почувствовал — потяжелела! Разогнувшись, он выбрался на берег. Сверкнула молния, и они сразу увидели белое брюшко угря.
Поставив вершу на траву, они обнаружили не одного, а двух угрей, и тут же вытрясли их прямо в мешок.
— Угорь теперь путешествует, да, дедушка Комарек?
Снова они опустили вершу в речушку и так торопились, что даже не заметили, как припустил дождь.
— Ты крепко мешок завязал?
— Крепко, дедушка Комарек.
Посмотрев немного погодя на вершу, они даже испугались: до самого лаза верша была полна извивающимися угрями.
Генрих бросился за мешком.
— Ты хорошо завязал?
— Да, дедушка Комарек, очень хорошо завязал.
Гром грохотал над озером, над лугами. Но в сеть уже ничего не шло, хотя молния сверкала одна за другой и гром грохотал не переставая. Промокли они оба до нитки.
Комарек сложил тяжелые от воды одеяла и поднял вершу из воды.
Генрих, подойдя к мешку, думал, что не сумеет один взвалить его на плечо, и очень удивился: мешок был совсем легким!
Снова опустив его на землю, Генрих принялся его ощупывать и нашел небольшую дырку в углу — в нее-то и выскользнула рыба!
Генрих даже побоялся сказать что-нибудь Комареку, занятому вершей. Он стал лихорадочно шарить в траве — нет ли там угрей. Он все обшарил, ползая на коленях вокруг ивы и под ней.
— Не поднять тебе одному? — спросил Комарек, подходя, и нагнулся.
Стало очень тихо.
— В самом уголке, понимаете, дедушка Комарек, в самом уголке… Я уже завязал.
Они шагали по мокрому лугу. Изредка вдали еще ворчал гром.
Рассветало. Не меньше полуцентнера они ведь поймали, а теперь осталось килограммов десять, не больше… А чего бы они только не могли выменять на этих угрей, все думал старик.
Ветер постепенно утих. Дождь перестал. В зарослях камыша снова запела овсянка.
7
— Хороши угри! — говорит Комарек.
Генрих тоже считает, что все двенадцать угрей хороши.
Они выпотрошили и вычистили рыбу. Теперь она висит на ольхе — сушится.
А ведь нехорошо, что рыба так открыто развешана! Зайдет кто-нибудь — сразу угрей увидит.
Они сняли угрей и развесили их в самом конце сада, на сливовых деревьях.
— Копченый угорь всегда в цене был, а ныне… что и говорить! — рассуждает старый Комарек.
— А у нас их двенадцать! — шепотом подсказывает Генрих.
— Но сперва надо прокоптить. Как ты думаешь, может, на островке?
Этого они никак не могли решить. О списке распределения угрей они больше не заговаривают.
— Этот твой Портняжка не показывался в деревне?
— Вчера его видел.
— Тоже мне выискался, дармоед такой! Ни чести у него, ни совести! Знаешь, если мы ему закажем сетевую нить, понимаешь, два мотка сетевой нити…
— Привезет, — уверенно отвечает Генрих.
— И сотню крючков для угрей, а?
— Все привезет. Чего хочешь достанет. Фрау Раутенберг он ковер привез.
— Да это я так просто… — произносит дед.
Оба они стоят в саду и смотрят на угрей…
На остров они так и не поехали.
Генрих набрал толстых сучьев прелой ольхи, они намочили мешковину и повесили рыбу в коптильную бочку.
— Вот был бы у нас, к примеру, перемет на сотню крючков!.. Да, без сетевой нити нам о рыболовецком деле и думать нечего, — сказал Комарек.
— Да, без нити ничего у нас не получится, — подтвердил Генрих.
Многое им предстояло хорошенько обдумать — у них ведь был угорь! Сохрани они весь улов, они могли бы и поделиться, а уж о себе подумали бы в последнюю очередь. Да вот незадача — дыра в мешке.
— Меня бы спросить, дедушка Комарек, я бы сказал: надо отдать Портняжке.
Комарек промолчал.
— Будет у нас перемет — мы поделимся с беженцами, — произнес он в конце концов.
— Будет у нас перемет — мы с ними еще как поделимся!
Они сидели на земле. В бочке-коптильне потрескивало, над мешковиной поднимался густой дым и рассеивался в листве бузины.
8
— Вы не знаете, матушка Грипш, когда он опять в Пельцкулен приедет?
Портняжка, оказывается, рано утром укатил в Берлин. Неизвестно, когда вернется.
— Чем это от тебя пахнет, сыночек?
— Илом. Я по берегу бегаю — надо красноперок ловить, — ответил Генрих. Но ему было неприятно сидеть тут, рядом со старушкой, и врать. Он сказал: — Может, я вас скоро порадую, матушка Грипш. Правда, скоро.
…Не раз они с дедушкой Комареком спускались в подвал — посмотреть на угрей. Однажды старик щелкнул перочинным ножом, выбрал самого маленького угря, разделил его пополам, и они съели его. И осталось у них одиннадцать угрей.
— Ох уж этот Портняжка! — говорил Комарек. — Когда надо, нет его. — Старик опасался, как бы угри не испортились. На следующий день они снова спустились в подвал и съели еще два угря.
Как-то зашла к ним фрау Кирш. Им бросилось в глаза, что не было в ней прежней веселости. Может быть, она только зашла, чтобы погладить Генриха по головке?
«А вдруг правда у нее будет ребенок? — подумал Генрих. — Может быть, она потому и тихая такая, что у нее скоро будет ребенок?»
Они ни слова не сказали об угрях, а когда фрау Кирш ушла, спустились в подвал и съели еще одного. И осталось у них только восемь копченых угрей.
И тогда-то и объявился Портняжка.
Напевая себе под нос, он прошел прямо через сад.
— Брось ты свои штучки! — заметил ему Комарек, доставая из подвала угрей.
Увидав рыбу, Портняжка даже присвистнул — должно быть, жадность обуяла его!
— Прокоптили мы их по всем правилам, — сказал Комарек.
— Один лучше другого! — сказал Генрих.
— И просим немного, — сказал Комарек.
— Мы можжевельника в коптильню подложили.
— Риск велик, — сказал, отвернувшись, Портняжка.
— Ничуть не больше, чем когда ты маслом спекулируешь.
— Нет, риск тут больше, — сказал Портняжка, перестав даже смотреть на угрей. — Копченого угря в твоем рюкзаке любой за десять метров учует. А у этих полицейских нюх, как у диких кроликов. Нет, нет, риск чересчур велик. — Портняжка всем своим видом давал понять, что угрей не возьмет.
— Ты послушай меня, — сказал Комарек. — Достань нам моток сетевой нити и… сотню крючков.
— И пятидесяти хватит, дедушка Комарек.
— Ладно, пятьдесят крючков и нить, — согласился Комарек. — На меньшее мы не пойдем.
До чего ж неопытны они были в подобных делах! И до чего им хотелось поскорей поставить перемет!
— Риск! Риск-то какой!
— Отнимут у тебя угрей — можешь ничего не привозить, — сказал Комарек, — а постараться обязан.
