че
го бу
дет в лав
ке за
купить в до
рогу, и на за
пас с лих
вой оста
нется.
— С организацией горных работ и при благоприятной добыче золота оплату повысим, золото пойдёт, и жалованье повысим. — Трубников на минуту задумался, а затем спросил: — Сидим, обсуждаем, а у меня из головы вопрос не сходит: как же вы первое время, до устройства бревенчатых избушек, при заморозках проживать будете?
— Ваша милость, не след беспокоиться. Поставим два чума, для десяти — двенадцати человек хватит. Со старостой договорился, как прибудем до места, шкуры за бесценок оленьи продаст, часть березовой бересты со своих чумов снимут, где сами надерём, всем этим чумы и накроем.
— Тоже верно. Удивляет меня, каким это образом тунгусы в таких жилищах зимы суровые выдерживают?
— Что вы хотите, кочевой народ, привыкший к таёжной жизни, а чумы, скажу вам, кров надёжный и от ветра хранит, и от морозов бережёт, даже фору даст избам.
— Охотно верю, коль издревле ими пользуются. Ладно, давай со средствами разберёмся, на том и закончим, время нам с Кузьмой Гавриловичем собираться, сколь времени предстоит потратить доплыть до деревни Жигалово, а там по тракту до Иркутска путь тоже небыстрый. И тебя время поджимает, пора людей собирать и снаряжаться в дорогу, раньше доберётесь до Хомолхо, скорее и к делам приступите, дорог каждый день — холода не за горами, не успеешь оглянуться, как зима со своим покрывалом пожалует. — Трубников достал саквояж, извлёк из него деньги и, рассуждая вслух, приступил отсчитывать: — Говоришь, двенадцать человек, стало быть, ты тринадцатый. Двенадцать рабочих по двенадцать на каждого, итого сто сорок четыре рубля и на восемь месяцев — всего одна тысяча сто пятьдесят два рубля. Твой аванс сто шестьдесят рублей. Общая сумма тысяча триста двенадцать рублей. Накину ещё сто восемьдесят восемь рублей для ровного счёта.
— А они для чего? — осведомился Севастьян.
— На непредвиденные расходы, но за каждый рубль и копейку отчёт держи, всё на бумаге пиши, когда истратил и за что. Вот тебе лист бумаги и черкани мне для сохранности расписку в получении денег, полторы тысячи.
— Не приходилось расписок писать, подсобите уж, Кондрат Петрович.
Севастьян присел к столу для написания, а Трубников принялся диктовать текст расписки.
Севастьян усердно выводил буквы, слова, а когда окончил писать, Трубников глянул ему через плечо и промолвил:
— Всё правильно, а теперь внизу распишись и напиши свою фамилию и имя, дату поставь.
Формальности на передачу денег были завершены, Трубников ещё раз акцентировал внимание Севастьяна на самом главном, положил остатки денег и расписку в саквояж, застегнул его и поставил подле ног.
В это время послышался лёгкий стук в дверь, Трубников подал голос:
— Да, да, входите, не заперто.
Вошёл Рачковский.
— Не помешал? Позволите?
— Что вы, Кузьма Гаврилович, проходите, вот только что с Севастьяном закончили, обговорили всё и вся, так что можем собираться и трогать.
— Замечательно. — Рачковский присел к столу. — Ты уж, Севастьян, с Окуловым поддерживай отношения, вдали от дома и дело-то общее, прииски не так уж и далеки друг от друга, так общайтесь при нужде, интересуйтесь, может, помощь какая нужна, совет уместный.
— Не извольте беспокоиться, меж нами завсегда всё складно было, а тут особливо поддержка нужна.
— Верим мы в вас, Севастьян, верим. Вы народ сибирский, а потому хваткий и до работы охочий, с таким народом прииски Спасский и Вознесенский поднимем, да так поднимем, о них молва широкая пойдёт, душой чую, — высказался Рачковский.
— А там и ещё поиски расширим, глядишь, и не только Хомолхо, но и другие речки откроем, — добавил Кондрат Петрович.
— Коль так сказываете, верю… — откровенно ответил Севастьян, на что Трубников и Рачковский рассмеялись.
Глава 21
В начале второй декады сентября Рачковский и Трубников отплыли вверх по Лене на маломерных судах. Пошли порожние две четырёхвёсельные лодки и два шестивёсельных каюка, на один из которых и погрузились со своим саквояжем иркутские господа — купец и статский советник. Эти суда должны были достичь села Жигалово, а если удастся, до шуги добраться до деревень Верхоленска или Качуга. По весне лодки и каюки обычно загружаются в этих населённых пунктах товаром или иным каким заказным грузом и спускаются до Олёкминска. Здесь товары всегда ожидают с нетерпением. Ждут не только лавочник Феофан Руснак и хозяин постоялого двора Фома Штырин, но больше селяне. Ведь мука, соль, сахар и другие повседневного спроса продукты и вещи первой необходимости за зиму истощатся, одежда и обувь поизносятся, и потребность в обновлении одеяний и обувок ставится во главе угла. Босиком, без портков, рубах и телогреек любой человек от малого до взрослого по земле не ходок. Многие покупают и ткани, всё дешевле при самодельном шитье одежда обходится.
Днём позже из Олёкминска отправились на Хомолхо два отряда. Один возглавляемый Севастьяном Перваковым, второй — Зиновием Окуловым.
Отряд Севастьяна, кроме него самого, насчитывал дюжину человек — двенадцать душ, среди них его друзья: Дмитрий Сохин и Павел Сушков. Они не раздумывая дали согласие включить их в этот поход, хотя знали, зимовка вдали от дома на совершенно необжитой местности, не имевшей жилья, сложна, предстоит положить много труда, чтобы не только выжить в зиму, но и быть весной готовыми к работам куда более сложным — перелопачивать породу, добывать золото. Вот это последнее их и подогревало, а вернее, влекло с необъяснимой силой, которую преодолеть или побороть никто не мог. Стремление добывать обнаруженный драгоценный металл было велико, оно просто притягивало своей неведомой страстью, тянуло к ожидаемому достатку, и этим одержимы были все. Жёны, уговаривавшие их не идти в зиму, остались ими не услышанными, мужчинам хотелось быть первыми в столь громком событии, обещавшем золотые горы, большие заработки, к тому же бросить Севастьяна даже не приходило на ум.
Что там говорить, местные, кто желал пойти в поход до Хомолхо, просили взять их с собой. Число людей росло с каждым днём, как только узнали об открытом богатом месторождении, подогревало и то, что Перваков, оставленный иркутским купцом, и Окулов, статским советником, доверенными лицами, внушали уважение и доверие к ним, каждому хотелось приобщиться к столь захватывающему делу, заработать на нём состояние. Но всех устремившихся включить в состав отрядов не представлялось возможным, почему появились и обиды. Но таким Севастьян и Зиновий отвечали: придёт добычной сезон, и непременно они походатайствуют перед своим начальством принять их на горные работы в числе первых, прежде чем тех, кто прибудет с закрывающихся приисков, и завербованных из других губерний, этим и были успокоены.
Отряд Окулова насчитывал больше на одного человека — четырнадцать
