И ещё восемь дней напряженно прождали северяне. С надеждой ждали появления своих на горизонте, с тревогой - неминуемого штурма.
Все эти дни Заряна мало показывалась на стене. Она с утра до ночи ковала и ковала в жаркой Поляновой кузне, а защитники городища получили сотни тяжелых железных наконечников стрел.
На девятый день после сожжения вражьего гуляй-города в неприятельском стане было особенное оживление. Кричали и пели воины, пугая, ревели боевые рожки. Северяне понимали - это пир перед битвой, перед штурмом.
Но вот шум затих, и северяне увидали, как из вражьего стана на горячей черной лошади выехал вождь осаждающих. За ним двое воинов.
Вождь был в длинной светлой кольчуге, в толстых кожаных шароварах и высоких красных сапогах. Выехал из-за плетней, осадил на миг нетерпеливого скакуна, снял с головы горящий яркими медными узорами шлем, передал его одному из воинов и снова тронул поводья.
Северяне сквозь щели бойниц и просветы между острыми бревнами частокола смотрели на смелого всадника. А тот остановил коня всего лишь в тридцати шагах от стены. Остановил, не торопясь, явно рисуясь своим бесстрашием, потрепал скакуна по шее и только тогда поднял голову, глянул на высокую ограду.
Заряна тоже была в этот миг на стене. Она оглянулась вокруг, увидела растерянные лица стариков… Она должна показать пример непокорности врагу.
Девушка натянула лук, быстро поднялась над частоколом и спустила тетиву.
«Берегись, Могун!» - крикнул один из всадников, устремляясь на помощь своему вождю. Но тот и сам вовремя заметил опасность. Резким рывком поднял левую руку с большим красным щитом. Стрела тяжело ударилась в щит против головы вождя и глубоко застряла в крепкой ясеневой доске. Могун вырвал стрелу, легко, как былинку, переломил её пальцами и бросил наземь. Так с презрением давят и бросают бессильного комара.
«Старики! - крикнул он громко и властно. - Перестаньте упрямиться, открывайте ворота. Все живы будете. До утра сроку даю… Чтобы хуже не было!…»
Плеткой, как напроказившим школярам, пригрозил упрямым защитникам городища и медленно, нарочито медленно, отъехал за плетни.
Заряна стояла бледная, безмолвная и, не отводя глаз, смотрела на отъезжающего всадника.
Что-то неслышное прошептали холодные, дрожащие губы. Потом повернулась к старикам, и те изумились: видят - ясной радостью светятся темно-синие глаза, улыбается, ликует дочь колдуна!
ГЛАВА XXIX. ПЕСНЯ ЗАРЯНЫ
Настал вечер. Ясный, розовый… Утомились, перестали стучать топоры во вражьем стане. Тихо стало вокруг обреченного городища, ещё тише - на городище.
Заряна снова поднялась на стену. Со страхом, удивлением и надеждой глянули на неё северяне.
На девушке была длинная белая рубашка из тонкого византийского полотна, красными, серебряными и золотыми нитями прошитая у рукавов и ворота, расшитым поясом перехваченная у бедер. В волосах у висков укреплены были яркие, хитрой работы височные кольца - по три с каждой стороны. На лбу, на тонкой золотой цепочке - серебряный диргем. Волосы заплетены в две толстые и длинные, до пояса, косы. На смуглой шее ожерелье из круглых хрустальных бусин вперемежку с длинными красными сердоликовыми.
Девушка взошла на высокое место на бревенчатом помосте - здесь лежала приготовленная для отпора врагу груда камней, - села на камни и медленно повернулась лицом к неприятельскому стану.
Минуту сидела молча, хорошо видная из городища и из вражьего лагеря, а потом громко запела, положив руки на острия частокола.
«Колдует», - решили защитники городища.
Но мало походила песня Заряны на колдовские заклинания. Задушевная, ласковая, тревожная, неслась она с высокого вала, со старой дубовой стены… Грустная, просящая девичья песня:
Ты унес, Днепро,
струги славянские,
Унеси им вослед
слезы девичьи.
Пусть догонят они
струги тесаны,
Пусть плывут впереди
струга большего,
А на большем струге
мой желанный друг.
Пусть хранят его
слезы девичьи
На порогах твоих
от пучинушки,
А во смертном бою
от стрелы-меча,
А в степи-ковылях
от змеи от злой…
Много песен пела Заряна на древнем лесном городище, но этой никогда не слыхали от неё северяне. И, кажется, никогда не пела девушка с такой мольбой и силой.
Видно было - слушают её осаждающие. Изумленные, тихие столпились враги за плетнями, ни стука, ни крика. Кончила петь девушка, встала высоко над частоколом, молодая, светлая, и протянула к врагам обнаженные до локтей руки.
Кто-то сильный рванул плетень во вражьем стане, и пал плетень на траву. Могун вышел из лагеря один, опять без шлема, теперь и без кольчуги, безоружный, побежал к городищенскому валу. Подбежал, остановился у рва, поднял голову.
«Кто? - спрашивает. - Кто ты?» - пристально смотрит на девушку, и видят северяне - дрожит грозный вождь.
«Любенький… - громким шепотом зовет девушка, - родимый!»
«Заряна! - кричит славянин. - Заряна!»
- Всё-таки приворожила, значит, - вставил дед, пользуясь долгой паузой в рассказе археолога. Старик, видимо, был доволен тем, что дело кончалось благоприятно для городищенцев.
- Нет, тут не то, вы не поняли, - возразил Игорь, - тут…
На него зашикали Глеб и Вера. Мальчик смолк не договорив. Дед протянул Дмитрию Павловичу кружку квасу. Тот благодарно кивнул головой.
Огненной плетью полоснула небо ещё одна падающая светилица. Как тихая молния. Все проводили её глазами, глянули снова наверх, словно проверить хотели, какой не стало в выси. Но в выси по-прежнему были все до единой.
- Эх! Звезд сегодня у ночи, - прошептал дед, - как у щуки зубов.
- Дальше! - в один голос негромко попросили профессора Вера и Игорь.
Дмитрий Павлович поставил кружку.
- Не надоело?
Светлана Сергеевна пальцами осторожно коснулась руки профессора.
- Рассказывайте.
- Приворожила, заколдовала, - продолжал Дмитрий Павлович, - так и северяне посчитали и враги. И что другое могли они подумать? Особенно когда Заряна велела опустить со стены стремянку - длинное бревно с нарубкой вместо ступенек - и крепкую веревку.
Могун, держась за веревку, взобрался по земляному склону к подножью стены и по стремянке поднялся на стену.
Заряна жестом приказала северянам отойти. Вождь перешагнул через край частокола и встал на помосте перед девушкой.
Северяне видели, как Заряна, сложив на груди украшенные браслетами руки, покорно склонилась перед воином.
А он, взяв в сильные руки русую девичью голову, долго смотрел в большие ясные глаза.
«Заряна… Зарянушка…» - и прижал к груди давно, безнадежно потерянную дочь.
- Но ведь она же Полянова! - возразила удивленно Вера. - Вы же говорили: её Полян принес на городище?
- Принес-то Полян. Но отцом девочки был грозный Могун. Лет восемь назад, когда налетело злое кочевье на приднепровские поселения, в одном из них заполонили они девочку, а мать убили. На следующий день захватили Поляна. Это уже в другом селении.
Полян нарочно никому не сказал на городище, что не его она дочь, и девочке велел не говорить. Знал: больше внимания и почета будет Заряне, если будут считать девочку его, Поляновой, дочерью.
А его дочь тогда больна была, не взяли её с собой кочевники, так и погибла бедняжка в сожженном селении. Потому, быть может, и привязался так осиротевший угрюмый кузнец к спасенной им Заряночке.
- А как Могун узнал, что пела его дочь? - негромко опять спросила Вера?
- Как узнал? - Дмитрий Павлович помолчал минуту, вороша веткой догорающие в костре угольки.
- Чтобы рассказать, надо опять назад возвратиться. Славяне издавна песнелюбцами слыли, а приднепровская родина Заряны и сейчас песнями особо славится. Ну и тогда тоже нигде лучше не пели, нигде лучше песен не складывали. И жила ещё до рождения Заряны в одном из селищ над Днепром девушка, Добравой звали. Собой красивая, разумная, с голосом звонким и мастерица песни складывать.
Увидал её Могун (он тогда тоже ещё молодым был), полюбил. Не знаю, с родителями договорился и по доброй воле взял или выкрал, а только поженились.
