дурацкую оду; мало того: в особом еще послании опровергает мои правила стихосложение. "За наилучшие, — говорит, — велелепейшие стихи почитаю, которые из анапестов и хореев состоят: поднимаяся тихо вверх, материи блогородство, великолепие и высоту умножают…" Ну, и прочая тому подобная ахинее!
"Уж не зависть ли тебя, батюшка, гложет? — пробежало в голове y Самсонова. — Посмотрим, каковы-то будут завтра твои собственные вирши…"
— Не могу ли я вам, Василий Кириллыч, еще чем служить? — спросил он вслух, озираясь в убогой каморке, всю обстановку которой, кроме некрашенного тесового стола да табурета, составлял грязный мешок, набитый соломой. — Больно уж y вас тут неприютно.
— Претерпевый до конца — той спасется. ноговорились с тобой — и будет. Спасибо, друг, и проваливай. Печенку мне только разбередил, эх!
IV. Ледяная свадьба
В свадебное утро, 6-го февраля, многих ожидало некоторое разочарование: оказалось, что венчать шута и шутиху в дворцовой церкви (как предполагалось вначале) признано неудобным и что они сейчас после заутрени уже повенчаны в ближайшей к Слоновому двору приходской церкви Симеона Богоприимца и Анны Пророчицы, в присутствии двух лишь свидетелей от маскарадной коммиссии, посаженной матри — царицыной камерфрау Юшковой, посаженного отца — шута Балакирева и дружка-шута Педрилло.
Зато любители невиданных зрелищ были вполне вознаграждены свадебным поездом, который, незадолго до полудня, тронулся от Слонового двора по Караванной на Невскую першпективу и к адмиралтейству, а оттуда, через Дворцовую площадь, мимо Зимнего дворца по Миллионной.
Впереди величаво шествовал громадный слон, покачивая на своей спине железную клетку, а в клетке — празднично разряженных «молодых». За слоном тянулись непрерывной вереницей разноплеменные поезжане на верблюдах, конях, оленях, ослах, волах, собаках, козлах и свиньях, с принадлежащею каждому роду (как говорилось потом в оффициальном отчете) музыкалиею и разными игрушками, в санях, сделанных на подобие зверей и рыб морских, а некоторые в образе птиц странных".
Так как окна Зимнего дворца, обращенные на Дворцовую площадь, — стало быть, на юг, — не обледенели от мороза, то стоявшая y одного из этих окон, в свите принцессы Анны Леопольдовны, Лилли Врангель могла любоваться свадебным поездом на всем его протяжении. Но взоры ее внимательнее всего останавливались на трех самоедских санях, запряженных рогатыми бегунами Полярного круга. Когда тут первые сани поравнялись с ее окном, сидевший в них с своей самоедкой самоед поднял голову, как бы ища кого-то глазами в ряде окон дворца, и вдруг, в знак приветствие, взмахнул своим меховым треухом.
— Кому это он кланяется? — заметила стоявшая около Лилли Юлиана.
— Конечно, нам с вами! — засмеелась в ответ Лилли, но самое ее не охватило при этом не бывалое волнение: "Неужто это Гриша? Ведь он обещал прокатить меня потом на оленях… Да нет, быть не может…"
Однакож сердце ее продолжало учащенно биться.
Как только "национальная процессие" скрылась из виду, императрица, а за нею и весь Двор спустились на главное крыльцо, чтобы сесть в поданные туда парадные кареты. Дело в том, что кульминационный пункт свадебного празднества предстоял в бироновском манеже. Маскарадный поезд, двигаясь шегом среди необозримой толпы народа, взял путь с Миллионной на Царицын луг, обошел его дважды и затем через Симеоновский мост завернул уже по той стороне Фонтанки к манежу. Придворный же поезд выбрал кратчайший путь по набережной Невы и таким образом прибыл на место еще за несколько минут ранее.
От одного конца манежа до другого были расставлены накрытые столы с приборами и скамейки для «молодых» и трехсот персон поезжан. Пройдя на другой конец манежа к амфитеатру, государыня заняла свое тронообразное кресло под балдахином, а принцесса с супругом, цесаревна, представители иностранных держав и все придворные разместились кругом на амфитеатральных сиденьях, откуда свободно можно было обозреть весь манеж.
Тут входные двери широко распахнулись, чтобы впустить «молодых», снятых со спины слона. Ожидавший их y входа с другими членами маскарадной коммиссии Волынский махнул платком, — и из угла манежа грянул приветственный туш трубачей. Новобрачные, как пара гномов, приходились рослому и статному председателю коммиссии едва по пояс, а потому по всему амфитеатру пронесся легкий смех, когда он с преувеличенною почтительностью проводил их через весь манеж на верхний конец ближайшего к амфитеатру стола и усадил там на почетную скамью, покрытую турецким ковром. По мере появление остальных участников маскарадной процессии, члены коммиссии указывали им точно так же предназначенное каждому место за столами.
Глаза Лилли искали, однако, только представителей одной национальности — самоедов.
"Ну, конечно, это он, он! На целую ведь голову выше остальных, да и куда их красивей. Как-то он станет есть их национальные кушанья, приправленные, говорят, ворванью?"
Вот прислуживавшие столующим придворные лакеи поставили перед шестью самоедами и самоедками большую мису с какой-то похлебкой. Самсонов хлебнул ложку, хлебнул другую — и скорчил такую гадливую гримасу, что Лилли с трудом удержалась от громкого смеха.
"Но голодать же он не станет. Как-то он дальше поведет себя?»
А повел он себя очень практично: отнесся к сидевшим насупротив великорусским молодым мужикам и молодкам, и те охотно поделились с ним своим обильным обедом, состоявшим из щей с ватрушками и пряженцами, из жареной баранины с кашей и из оладьев, а потом угостили его еще и своими напитками: брогой и медом. С своей стороны Самсонов старался, видно, отплатить им забавными шуточками, потому что молодицы то-и-дело фыркали в рукав. Лилли даже досада взяла:
"Как им с ним весело! Хоть бы раз сюда глянул".
Вначале трапезующие стеснялись, должно быть, присутствие матушки-царицы и были заняты главным образом утолением голода и жажды, к концу же обеда, блогодаря хмельным напиткам, ободрились, и весь манеж загудел как улей.
Тут из боковой двери появился долговязый субект в "потешном" платье и в маске. С подобострастными поклонами в сторону императрицы, он подошел к новобрачной чете и принял торжественную позу.
— Кто это чучело? — шопотом спрашивали друг друга зрители на амфитеатре.
Некоторые же узнали его по журавлиной походке.
— Да это стихотвор де сиенсе Академии Тредиаковский!
— Но для чего он в маске?
— Свадьба маскарадная, так как же иначе?
— Нет, господа, лицо y него еще в синяках от тяжелой руки Волынского.
— Ч-ш-ш-ш! Дайте ж послушать, господа.
И среди всеобщого молчание раздался патетически-гробовой голос «стихотвора», ни мало не соответствовавший «гумористичному» содержанию его стихов:
— Здравствуйте, женившись, дурак и дурка,
Еще …тота и фигурка!
Теперь-то прямое время нам веселиться,
Теперь-то всячески поезжанам должно беситься.
Ну, мордва! ну, чуваши! ну, самоеды!
Начните веселье, молодые деды!
Балалайки,
