Ладно, если я должен рассказать вам эту историю, то начну с самого начала. Мы с Каньясом познакомились не тогда, когда Гамальо снова объявился в Жироне: были знакомы и раньше. У Каньяса всегда имелись клиенты, находившиеся в тюрьме, и он регулярно посещал их. Мы не раз сталкивались с ним у входа и останавливались перекинуться парой фраз. Этим, собственно, и ограничивались наши отношения — обычные отношения начальника тюрьмы и адвоката, навещающего сидящих в ней клиентов. Каньяс не очень мне нравился, хотя по всеобщему признанию он был самым компетентным адвокатом по уголовным делам в провинции. В Каньясе чувствовалась спесь человека, сделавшего стремительную карьеру, и к тому же его лицо по любому поводу постоянно мелькало в газетах. Журналисты обожали его, и он обожал журналистов, а я не доверяю людям, которых любят журналисты. Когда Гамальо поступил в нашу тюрьму и мне стало известно, что Каньяс собирается защищать его, я решил поговорить с ним.
— Для чего?
— В конце 1999 года, когда Гамальо вновь появился у нас в Жироне, он уже не являлся самым знаменитым заключенным Испании, но все равно продолжал оставаться «тем Сарко», легендой молодежной преступности. Его физическое состояние было довольно плачевным, однако он по-прежнему мог доставить немало проблем. Я был уверен, что Каньяс согласился защищать Сарко, предполагая нажиться на его славе, потому что сам Гамальо вряд ли мог заплатить ему и к тому же он был известен конфликтами со своими адвокатами. Я решил поговорить с Каньясом, прежде чем Сарко начнет бунтовать, как делал во всех тюрьмах. Я рассчитывал, что он убедит Гамальо вести себя тихо. Мне хотелось, чтобы мы договорились и стали союзниками, а не противниками или врагами, и, поскольку это было выгодно нам обоим, я надеялся, что задуманное удастся легко осуществить.
Однако я ошибся, и это была первая неудача, постигшая меня с Каньясом.
3
— После моей первой встречи с Сарко в тюрьме я взял на себя два обязательства: выступать его адвокатом на суде по делу об инциденте в «Бриансе» и разработать процессуальную стратегию для вызволения его из-за решетки. К моей радости от встречи с Тере и Сарко прибавилась и эта встряска. Внезапно все стало по-другому. Я почувствовал, что моя серая жизнь обрела смысл и в ней появилась страсть вызова: защищать Сарко и вытащить его на свободу как можно скорее.
На следующее утро после встречи с Сарко я вручил двум своим компаньонам копии его досье и материалов дела по происшествию в тюрьме «Брианс», велев как следует ознакомиться с документами, и сам тоже вернулся к их изучению. Еще раз углубившись в бумаги, я начал думать, что чаяния Сарко относительно своего будущего были не столь фантастическими, как мне показалось сначала, и два дня спустя, снова встретившись с Кортесом и Губау, убедился, что они тоже разделяли мое мнение. Никто из нас не был настроен столь же оптимистически, как сам Сарко, но мы считали, что при грамотно выстроенной стратегии он мог выйти из тюрьмы через три или четыре года. Разумеется, никто из нас не задавался вопросом, был ли готов Сарко к тому, чтобы так скоро выйти из тюрьмы. Кроме того, нам с Кортесом и Губау не удалось в тот день выработать решение, какие именно шаги следовало предпринять для его освобождения и каким образом это можно было осуществить.
Размышляя обо всем этом в следующие несколько дней, я пришел к выводу, что в нашем случае требовалось воскресить медийный образ Сарко, поскольку это был единственный способ привлечь общественное мнение на свою сторону и завоевать расположение властей. А через расположение властей добиться послаблений в плане отбывания срока, вплоть до получения помилования. Однако проблема заключалась в том; как воскресить медийный образ Сарко, то есть привлечь внимание СМИ к фигуре, затасканной и преданной забвению этими самыми СМИ? Как убедить их, что данный персонаж из прошлого интересен и в настоящем? Как заставить СМИ сделать так, чтобы они помогли читателям поверить в то, что Сарко заслуживал последнего шанса, раскаивался в совершенных им ошибках и от прежней легенды не осталось и следа? В реальности существовал лишь Антонио Гамальо, сорокалетний человек с бурным и трудным прошлым, который стремился начать новую жизнь на свободе. Для чего же ему требовалась поддержка общества и политической власти?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Эти и другие подобные вопросы задавал я себе после нашей встречи с Сарко. В пятницу вечером, как обычно, мы с Кортесом и Губау зашли выпить пива в «Ройаль», кафе на площади Сан-Агусти. Когда мы покинули «Ройаль», было уже темно. Начался дождь. У меня не было с собой зонтика, и Губау отдал мне свой. По дороге я зашел в арабский ресторан на улице Бальестериес, чтобы купить порцию фалафеля с йогуртовым соусом и питой и пару банок пива, после чего отправился домой. Улицы старого города опустели, и мокрая от дождя брусчатка блестела в свете уличных фонарей. У подъезда своего дома я замешкался, стараясь удержать в одной руке зонтик, портфель и пакет с ужином, а другой — отпереть дверь. Мне еще не удалось это сделать, когда я услышал за своей спиной: «Черт возьми, Гафитас, ты поселился почти в «Ла-Фоне». Это была Тере. Она только что вышла из противоположного подъезда и стояла в нескольких метрах от меня — с мокрыми волосами и поднятым воротом куртки, держа руки в карманах. Насчет «Ла-Фона» она верно заметила: моя квартира располагалась на верхнем этаже в том же блоке домов, где тридцать лет назад находился «Ла-Фон». «Что ты здесь делаешь?» — спросил я. «Жду тебя», — ответила Тере. Затем, указав на зонтик, портфель и пакет с ужином, произнесла: «Тебе помочь?» Пока Тере держала мои вещи, я открыл дверь и предложил ей подняться ко мне.
В квартире я оставил свои вещи в прихожей и сразу направился в ванную за чистым полотенцем, чтобы Тере могла обсушиться. Вручая ей полотенце, спросил, ужинала ли она. «Нет, — ответила Тере, — но я не голодна». Я не стал ее слушать. Пока готовил салат и искал бутылку вина, а она накрывала на стол в столовой, мы разговаривали о моей квартире — мансарде, которую я купил пару лет назад у бразильской пары — мужа-архитектора и жены — режиссера документального кино. Лишь положив Тере салат и фалафель, я сообщил, что уже виделся с Сарко. «Ну, и как он?» «Хорошо, — солгал я. — Постарел, потолстел, но с ним все в порядке, Сказал, что сыт по горло тюрьмой и попросил, вытащить его оттуда». Тере улыбнулась: «Как будто это так просто». «Он думает, что просто». «А ты?» Я задумчиво взглянул на нее и ответил: «Посмотрим».
Тере не стала настаивать на развитии этой темы, а мне показалось преждевременным обсуждать с ней свои соображения и планы. За ужином она спросила меня о моей жизни, и я в общих чертах рассказал ей о своей дочери, о бывшей жене, о своих компаньонах и адвокатской конторе. Потом задал ей встречный вопрос, и Тере тоже поведала мне о своей жизни, причем ее история оказалась такой связной и стройной, словно она готовила ее заранее. Так я узнал, что Тере прожила в Жироне до семнадцати лет, когда ее задержала полиция за участие в налете на банк в Бланесе, на следующее лето после нашего знакомства. Потом состоялся суд, и Тере приговорили к пяти годам тюрьмы, из которых впоследствии отсидела лишь два, в женской тюрьме «Вад-Рас». В тюрьме она подсела на героин и после освобождения прожила десять лет в Барселоне, где обитала в основном в Ла-Вернеде, добывая деньги на жизнь на временных работах и периодически — кражами, из-за чего снова оказывалась за решеткой. Во второй половине девяностых годов Тере попала в больницу «Валь-д’Эброн», где несколько дней находилась между жизнью и смертью из-за передозировки героина. После выписки согласилась отправиться в реабилитационный центр для наркоманов. Там она провела долгое время, и ей удалось вылечиться. После реабилитационного центра Тере решила начать новую жизнь или, во всяком случае, то, что под этим подразумевают. Она покинула Барселону и вернулась в Жирону, не прикасалась больше ни к героину, ни к кокаину, ни к таблеткам. Тере доводилось работать в разных местах, у нее было много мужчин, но не было детей. Два года назад она устроилась на фабрику в Касса и в том же году стала учиться на медсестру. Работа ее особо не вдохновляла, а учиться нравилось. В общем, Тере была довольна своей новой жизнью.
