– Забирайтесь.
Пиппа ступила на подножку, прежде чем обернуться. На этот раз их глаза оказались на одном уровне.
– Не понимаю. Что же такое соблазн?
– Соблазн…
Он поколебался, и Пиппа подалась вперед, впитывая этот любопытный, будоражащий урок.
– Соблазн превращает вас в другого человека. В то, о чем вы никогда не мечтали. Требует, чтобы вы отказались от всего, что любили, и призывает вас продать душу за одно мимолетное мгновение.
Слова казались тихими, мрачными и исполненными правды, и оба молчали, не отрицая прозвучавшего в них приглашения. Кросс стоял так близко, защищая ее от падения с подножки, и его жар окутывал Пиппу. Невзирая на холод.
– В душе все ноет, – прошептал он. – Вы готовы дать любой обет, принести любую клятву. За один… совершенный… чистый… беспримесный… вкус соблазна.
О господи.
Пиппа выдохнула. Мысли беспорядочно метались. Она закрыла глаза, сглотнула. Вынудила себя открыть глаза, отвела взгляд от него и… манеры, в которой Кросс ее соблазнял.
Почему он так спокоен, холоден и полностью владеет собой?
Почему его не одолевают подобные… чувства?
Он кого угодно способен лишить самообладания.
– Это должна быть совершенно необыкновенная меренга.
Мгновение тишины сопровождало глупые, абсурдные слова… слова, которые нельзя взять обратно. Как смехотворно!
Кросс хмыкнул. Зубы блеснули в темноте.
– В самом деле, – согласился он серьезно.
И прежде чем Пиппа успела опомниться, добавил:
– Тротула, домой.
Собака повернулась и потрусила домой.
– Садитесь, – повторил он Пиппе.
Она послушалась. Не задавая вопросов.
Переулок за «Ангелом» выглядел ночью иначе. Более зловещим.
Ей стало не по себе, когда он потребовал надеть маску. Экипаж остановился, и Кросс соскочил на землю без помощи слуги или подножки.
Пиппа, не колеблясь, сделала, что он приказал, и с волнением надела маску. Впервые в жизни.
Маска обещала нечто необыкновенное. Наконец она что-то узнает.
Ее первый выход инкогнито. Первая возможность быть кем-то, кроме самой странной из сестер Марбери.
В маске Пиппа казалась себе не странной, а таинственной. Не просто ученым, а овеянной скандальной славой настоящей Цирцеей.
Но, пытаясь поудобнее приладить маску, она понимала, что воображение – не реальность. И маски предназначены не для спектаклей.
Сначала она завязала ленты слишком слабо, и маска соскользнула вниз, на очки, не давая видеть и угрожая свалиться на пол экипажа при малейшем неосторожном движении.
Второй раз она завязывала ленты куда увереннее и поморщилась, когда прихватила несколько волосков в неряшливый узел. Результат оказался не лучше. Теперь маска вдавливала очки в глаза, так что дужки врезались в кожу. В таком виде она совершенно не чувствовала себя Цирцеей.
Но, полная решимости идти до конца, она скользнула к открытой дверце, где ждал мистер Кросс. Пиппа не позволит таким пустякам, как плохое зрение, испортить ей вечер. Маска косо сидела на очках. Она слепо ступила вниз, каким-то чудом нащупав ногой подножку. Повезло. Но второй шаг не удался.
Пиппа споткнулась и с громким визгом широко раскинула руки, пытаясь сохранить равновесие. Но пошатнулась и рухнула влево, прямо на мистера Кросса, который, с чем-то похожим на стон, прижал ее к груди.
Теплой, твердой груди.
Длинными опытными руками.
Он втянул в себя воздух, еще крепче сжал руки, и на какое-то мгновение ее тело прильнуло к его телу, и она посмотрела прямо ему в глаза. Ну, не совсем прямо, поскольку проклятая маска, конечно, успела сбиться, и Пиппа почти ничего не видела.
Зато могла чувствовать и была уверена, что Кросс смеется. И опять на нее нахлынула неловкость, стыд, жаркий и неизбежный, за секунду до того, как он ее отпустил.
Оказавшись на твердой почве, Пиппа подняла руку, до этого вцепившуюся в лацкан его пальто, и попыталась поправить маску. Но сбила и ее, и очки, которые свалились с носа. Кросс поймал их в воздухе.
Она снова подняла глаза на его лицо, хорошо видное в свете фонарей экипажа.
– Не такого продолжения вечера я ожидала.
Кросс, надо отдать ему должное, не смеялся.
Наоборот, внимательно рассматривал ее, прежде чем отступить и вынуть из кармана платок.
– Уверяю вас, я тоже, – кивнул он и тщательно протер очки, прежде чем отдать ей.
Пиппа надела их и нетерпеливо вздохнула:
– Не могу носить маску. Я ничего из-за нее не вижу.
Она ненавидела капризные нотки в своем голосе. Очень похоже на Оливию.
Пиппа наморщила нос и встретилась с ним взглядом.
Кросс молча поправил ей очки, не касаясь кожи, и признал с неожиданной мягкостью:
– Мне следовало подумать об этом.
Пиппа покачала головой:
– Уверена, таких проблем у вас раньше не возникало…
Перед глазами вдруг промелькнула Салли Тассер – красивая, совершенная женщина, которая без труда надела бы любую маску и стала олицетворением безупречной таинственности. Единственное, что без труда удавалось Пиппе, – непохожесть на нормальных людей.
Она вдруг с неожиданной ясностью поняла, что этот мир, эта ночь, это приключение – не для нее. Она совершила ошибку. Орфей, оглядывающийся на ад.
– Мне не следует здесь быть, – сказала Пиппа, ожидая увидеть удовлетворение в его глазах. Облегчение оттого, что она наконец сдалась.
Но облегчения она не увидела. Увидела нечто другое. Жесткое и неумолимое.
– Нам просто придется принять другие меры предосторожности.
Кросс направился к клубу, явно ожидая, что она последует за ним.
Когда они подошли к массивной стальной двери, служившей черным входом в казино, в переулке показался второй экипаж, остановившийся в нескольких ярдах от того, в котором прибыли они. Слуга опустил подножку, и из открытой дверцы донесся женский смех.
Пиппа повернулась на звук.
Мистер Кросс выругался, тихо и непристойно, схватил ее за руку и, прежде чем она успела опомниться, прижал спиной к стене, загораживая собой от любопытных взглядов.
Пиппа пыталась пошевелиться, но он только крепче прижал ее к стене, не давая увидеть женщин, выходивших из экипажа. Все громко переговаривались и хихикали. Пиппа вытянула шею, чтобы хоть что-то увидеть. Любопытство сделало ее неосторожной, но Кросс предвидел ее действия и подвинулся ближе, так что ей даже мельком не удалось увидеть женщин.
Ничего, кроме него.
Он был очень высок. Пиппа никогда не встречала мужчину такого роста. И когда он находился так близко, становилось трудно думать о ком-то, кроме него.
О нем и его тепле. О том, как сидит на нем расстегнутое пальто, и он сразу становится похож на того мужчину в рубашке с засученными рукавами, которого Пиппа видела накануне в «Ангеле».
