Пары уже закружились по залу. Один танец сменялся другим. Курочкин поискал глазами Нину и увидел её одиноко сидящей возле стоявшего в углу пианино. Ещё дома, думая о предстоящем вечере, он твёрдо решил окончательно поговорить с Ниной.
«Подойду сейчас, — подумал он. — Или лучше позднее? Нет, сейчас, пока она одна».
Он направился к Нине, но его опередил Сергеев, шумно шлёпнувшийся на стул возле неё.
— О чём грустишь, прекрасная царевна?
— Жду заморского королевича,
— А тут вместо него Иванушка-дурачок.
— Это уж из другой сказки, — грустно улыбнувшись, ответила Нина. — К тому же у него своя царевна-несмеяна есть.
— Пойдем потанцуем?
— Иди с Ириной танцуй. Вон она какими страшными глазами на нас смотрит.
— Не пойму я вас, девчонок, — простодушно признался Иван. — Ирина говорит: иди с Ниной потанцуй, она чего-то заскучала, а ты меня обратно гонишь.
Он встал, потоптался на месте и несмело спросил:
— Так не пойдёшь?
— Иди уж, вижу, что не терпится тебе.
И, глядя ему вслед, горько прошептала:
— Не поймешь, ничего ты не поймешь, Иванушка-дурачок.
Она не сразу заметила, как рядом с ней очутился Женька Курочкин,
— Нина, — глухо начал он, — я хочу с тобой поговорить.
Нина взглянула на него: опущенная голова, глухой голос, беспокойно двигающиеся пальцы рук — да разве это Женька Курочкин? Куда девалась его наглая самоуверенность? И впервые ей стало жалко его. Может быть, сказалось на этом и её безответное чувство.
— Не надо, Женя, — тихо произнесла она, — не надо об этом. Не будем портить вечер ни тебе, ни мне. А мне и так сегодня невесело. Да и разговор этот совсем ни к чему. Ведь я завтра уезжаю.
— Уезжаешь? Куда?
— Вот, не хотела никому говорить, а всё-таки сказала. В Куйбышев. Отца опять переводят. Так что у меня сегодня вдвойне прощальный вечер.
Оба замолчали, погружённые в свои мысли.
— Я-то думаю: откуда это холодком потянуло! — подлетел к ним Серёжка Вьюн. — А, оказывается, здесь две мумии в ледяном молчании.
— Остришь? — сухо спросила Нина.
— Стараюсь, — в тон ей ответил Серёжка и испуганно округлил глаза. — А разве заметно?
— Не очень.
— Только не говорите никому, — ещё испуганнее проговорил Серёжка и, заметив приближающуюся сзади Лиду Норину, добавил: — особенно, Лидке.
— Что, что? — грозно выросла та за его спиной. — Вы на мой счёт тут проезжаетесь?
— Ой, пропал!
Серёжка в притворном страхе поднял руки над головой и съежился. Нина рассмеялась, подхватила его и закружилась с ним в вальсе.
Вечер потерял всякий интерес для Женьки. Он вышел во двор школы. Ночная темнота рассеялась, но вокруг всё было ещё серо, хотя небо на востоке уже пылало алой зарёй.
Заря с зарей встречаетсяИюньской ночью светлою, —
продекламировал сзади подошедший Толька Коротков.
— Ты что по литературе получил? — не оборачиваясь, осведомился Женька.
— Тройку, — махнул рукой Толька и беспричинно рассмеялся.
— Надо было пять поставить. Цитатами так и сыплешь!
Молча покурили. В одних рубашках — пиджаки остались в зале на спинках стульев — становилось свежо.
— А ведь сейчас самые короткие ночи в году, — задумчиво произнёс Толька. — И знаешь, мне кажется, что есть особый смысл в том, что именно в эти дни выпускные вечера делают. Чтобы во всей нашей последующей жизни светлого было в десять раз больше, чем тёмного.
— Философствуешь, старик, — хлопнул его по плечу Женька, и оба снова замолчали.
Потом, поёживаясь от утренней свежести, Толька неожиданно предложил:
— Хочешь выпить по маленькой? Пойдём в радиоузел, у меня там припрятано.
Они поднялись на второй этаж, в радиоузел,
А в зале продолжалось веселье. Пели, плясали, танцевали и ребята, и учителя. Даже Владимира Кирилловича заставили пройти в паре с Лидкой Нориной под задорные звуки «Барыни». А под утро, когда уже начала сказываться усталость и некоторых стало клонить в сон, Иван Сергеев одним прыжком вскочил на подоконник и широко распахнул окно навстречу свету. Свежий воздух ворвался в зал.
— На улицу! — крикнул кто-то из учеников, и все шумной толпой высыпали наружу. Взявшись под руки, двумя шеренгами перегородили дорогу.
Ты надела беленькое платьице, —
звонким голосом запела Нина.
В нём сейчас ты взрослая вполне, —
немедленно подхватили девчата.
Лишь вчера была ты одноклассницей.А сегодня кем ты станешь мне? —
нестройно вплелись в песню неокрепшие юношеские баски.
Грустное раздумье слов не доходило до сознания ребят, и они пели почти весело:
С детских лет стать взрослыми спешили мы.Торопили школьные года.Для того, чтоб детством дорожили мы,Надо с ним расстаться навсегда.
А Нина продолжала вести песню:
Нам скорей уйти из школы хочется;Мы о том не думаем с тобой,Что минута эта не воротится,Час не повторится выпускной.Вспоминаю прошлое старательноИ тревожной думою томлюсь:Расставаясь с детством окончательно,Может, и с тобой я расстаюсь!..
Скрытое значение последних двух строчек песни было особенно понятно ей и, пожалуй, Женьке. И она, помедлив, негромко повторила:
Расставаясь с детством окончательно,Может, и с тобой я расстаюсь!..
Всем классом проводили они учителей по домам. Последнего — Владимира Кирилловича. Один, с букетами цветов в руках, стоял он у подъезда своего дома. Ребята, обернувшись, махали ему, а он грустно кивал им. Потом выпускники снова взялись под руки и пошли по широкой дороге, а навстречу им уже поднималось солнце следующего дня, солнце новой, пока ещё неизвестной жизни.
А через неделю, в тот самый день, когда Иван Сергеев впервые вышел на работу в локомотивное депо, Женька Курочкин, уложив на дно чемодана щупленькую тетрадочку со своими стихами, отправился в купейном вагоне в столицу искать счастья в Литературном институте, чтобы в конце августа безрезультатно вернуться под родную крышу.
Лето для Ивана Сергеева пролетело совсем незаметно. И вот уже подкралась осень.
Усталый, шагал он с работы. Ах, чёрт, здорово! Он заново переживал события сегодняшнего дня. Началось с того, что утром подошёл к нему мастер, озабоченно посмотрел, как он работает, и произнёс:
— Вот так, Сергеев. Стало быть, комиссовать тебя сегодня будем. М-да.
Потоптался, потом, не сказав больше ни слова, ушёл.
В этот день работа валилась из рук Ивана. Правда, он давно уже самостоятельно работал на токарном станке, но разряд ему всё не присваивали. И вот сегодня…
Комиссия пришла после обеда. В неё входили два мастера, представитель от месткома и секретарь комсомольского комитета депо. Он подбадривающе подмигнул Ивану из-за спин других членов комиссии.
Задание было несложное. Иван не раз уже точил подобные детали. Не спеша он заменил резец, закрепил деталь, включил мотор и забыл о комиссии — работа целиком захватила его.
Через полчаса он остановил станок, вынул деталь и протянул её членам комиссии. Мастер взял её, перекинул несколько раз из руки в руку — деталь была ещё горячая, — достал из верхнего кармашка спецовки штангенциркуль, тщательно со всех сторон обмерил ее и, удовлетворённо хмыкнув, передал другому мастеру.
— Ну что ж, ещё одну?
— Хватит, — запротестовал было секретарь комитета, но мастер, не взглянув на него, уже доставал из кармана чертёж и новую заготовку.
— Вот, Сергеев, покажи-ка, что не зря тебя в школе десять лет учили, выточи-ка эту штучку.
Задание было гораздо сложнее первого. Минут десять разбирался Иван в чертеже, а когда всё уяснил, поднял глаза и радостно улыбнулся. Мастер тоже ответил ему неожиданно тёплой улыбкой,
Через полчаса и эта деталь была готова. Так же придирчиво измеряли её оба мастера и скучающе посматривал на них представитель месткома. Наконец мастер сказал:
— Ну, будем считать, что наша семья токарей пополнилась ещё одним и, вроде бы, неплохим. Второй разряд вполне можно присвоить.
— Второй? — высунулся вперёд секретарь комитета. — Такая сложная работа — и второй?
— Эка, какие вы все молодые торопливые, — усмехнулся мастер. — Вам бы сразу да самый высокий! Ничего, у него ещё всё впереди. Руки рабочие и глаз зоркий, только вот твёрдости настоящей не хватает. Ну да это дело наживное. Вот так, Сергеев. Поздравляю!
