— Постольку поскольку экзамены предназначены выявлять знания отдельных личностей, а не коллектива, то и готовиться к ним нужно сугубо в индивидуальном порядке.
— Индивидуалист! — фыркнула Лида Норина. — Кустарь-одиночка без мотора.
Но Женька не удостоил её даже взглядом.
Время, лучший лекарь, постепенно залечивало его душевные раны. С матерью отношения понемногу наладились, не было уже той остроты и боли, да и завуч больше не показывался в доме Курочкиных.
С Мишкой за всё прошедшее время Женька встретился только два раза, и оба раза обошлось без выпивки. В первый раз — это было примерно через полторы недели после ограбления — Мишка отдал ему 30 рублей — его долю. Вторая встреча была менее мирной. В один из последних дней мая Женька пошёл в клуб на танцы и там в курительной комнате нос к носу столкнулся с Мишкой.
— Пойдём, потолкуем, — хмуро предложил Мишка.
Они вышли в пустой коридор, и здесь, круто повернувшись, Мишка схватил его за грудь:
— Отшиться, гад, хочешь? Смотри, к нам дорога широкая, а от нас узкая.
— Пусти, — высвободился Женька. — Чего ты хочешь? Чтобы я школу бросил, на экзаменах провалился? Сразу причину будут искать и докопаются.
Мишка недоверчиво посмотрел на него.
— Горбатого к стенке лепишь? Заложить нас хочешь?
— Дурак! — спокойно ответил Женька. — Думаешь, мне свобода не дорога? Вот кончу школу, тогда другое дело.
Его спокойствие подействовало на Мишку.
— Ты, вижу, парень не дурак. Но смотри: продашь, не я, так другой кто-нибудь, а найдём тебя. От нас никуда не спрячешься.
На этом они и расстались.
А учебный год между тем неотвратимо приближался к концу. Вот уже прозвенел традиционный последний звонок, торжественная линейка, на которой был зачитан приказ о допуске десятиклассников к экзаменам, причём каждого из них чуть ли не впервые в жизни официально называли по имени-отчеству, и начались предэкзаменационные каникулы. Странно: были они, как и весенние, целую неделю, а всем показались по крайней мере раза в три короче.
И вот наступил этот день — 1 июня, день первого экзамена. Женька Курочкин проснулся в этот день необычно рано, в шесть часов. Нет, он не очень боялся первого экзамена — уж сочинение-то меньше, чем на четвёрку он не напишет. А всё-таки бередило душу смутное беспокойство. Позавтракал без особого аппетита, только кофе выпил с удовольствием — мать для бодрости и работы мысли заварила на этот раз покрепче. Взял учебник по литературе, перелистал несколько страниц и отбросил в сторону — нет, не читается. Да и всё равно перед смертью не надышишься.
Промучавшись так часа полтора, Женька не вытерпел и отправился в школу. Он думал, что заявится раньше всех. Но когда он пришёл в школьный двор, то увидел, что он почти целиком заполнен и его одноклассниками и учениками параллельного десятого класса. В руках у девушек были большие букеты цветов.
— Это они нарочно, — подумал Женька. — Чтобы списывать можно было. Отгородятся от комиссии цветами — и сдувай себе, сколько душе угодно.
К нему подошёл Толька Коротков.
— Ты знаешь, какой сегодня день? — поздоровавшись, мрачно спросил он.
— Первое июня — день первого экзамена.
— А кроме этого? Не знаешь? День защиты детей. Я в календаре прочитал.
— Где же справедливость! — картинно вскинул вверх руку Женька. — Одних защищают, а нас — мучают!
— Вот именно, — подтвердил Коротков.
— Темы бы узнать, — вздохнула подошедшая к ним Лида Норина.
— Обещал Вьюн. Да вот что-то его не видно.
Серёжка Абросимов пришёл без пятнадцати минут девять, когда десятиклассники уже уселись за парты. Не обошлось при этом без шума и спора. Их неприятно удивило, что они должны были сидеть по одному за партой, и каждый стремился сесть подальше от учительского стола. Только Ира Саенко и Нина Чернова без всяких споров сели за первые парты. А на третьем ряду осталось место для Серёжки.
— Есть, — закричал он, едва войдя в класс.
— Ну? — повернулись все к нему.
— Первая: «Роман „Мать“ как произведение соц. реализма», вторая: «Изображение войны у Толстого» и третья: «Боевой путь комсомола».
— А это точно? — подозрительно покосился на него Толька Коротков. — Откуда узнал?
— Мать у меня в отделении дороги работает. Так они по селектору Хабаровск запросили. Там же на семь часов раньше пишут. А темы одинаковые по всей РСФСР.
Девчонки уже торопливо листали учебники.
— Не мог раньше сказать! — упрекнул Толька.
— Мне самому-то мать только в пять часов сказала! Я к соседке побежал, она два года назад школу с медалью кончила. На моё счастье, оказалось у неё сочинение о комсомоле, они его в школе писали. Вот я его почти три часа и учил наизусть. Зато теперь пятёрка обеспечена!
— Смотри, ошибок не насей! — предупредил Женька.
— А если забудешь? — спросил Коротков. — Ты бы хоть подстраховался как-нибудь.
— Учи учёного! — самодовольно улыбнулся Серёжка. — А это на что? — он похлопал себя по карману. — Я то сочинение с собой захватил.
— Не засыплешься на первой парте-то?
— Ха! Я проконсультировался. Учителя только два первых часа внимательно следят, а потом и внимания не обращают! А я сперва то, что помню, писать буду!
Он расположился поудобнее, вынул из кармана и засунул поглубже в парту шпаргалку.
— Вот бы правда эти темы были! — сказала Ира Ивану. — На любую написать можно.
— Ты и на другую любую напишешь на пять, — убежденно ответил Иван.
Прозвенел звонок, и тут же в класс вошли Владимир Кириллович, его ассистент и незнакомый мужчина, очевидно, представитель из Гороно или Министерства просвещения. Все встали без обычного шума и хлопанья крышками парт.
— Садитесь, — проговорил Владимир Кириллович. Дождавшись, когда все уселись, и ученики, и пришедшие с ним, он полез во внутренний карман пиджака, достал оттуда обычный почтовый конверт, но запечатанный пятью сургучными печатями, поднял его над головой и показал всем целостность и нерушимость конверта. Потом он достал из другого кармана ножницы, взрезал нитку под центральной печатью, вскрыл конверт и достал оттуда небольшой, сложенный вчетверо листок бумаги.
— Так вот где таилась погибель моя!.. — трагическим шёпотом на весь класс проговорил Женька Курочкин.
Владимир Кириллович повёл на него глазом, но ничего не сказал. Медленно, очень медленно, как показалось ребятам, развернул листок, пробежал его глазами и удовлетворённо улыбнулся.
— Ну что ж, — проговорил он, — темы относительно лёгкие, думаю, что вы с ними справитесь.
Он взял кусок мела, повернулся к доске и каллиграфическим почерком написал:
1. Тема Родины в поэзии А. Блока и С. Есенина.
Неясный шумок пробежал по классу. Владимир Кириллович, не обращая внимания, написал вторую тему:
2. Обличение пошлости и мещанства в творчестве А. П. Чехова.
Шумок в классе усилился. Владимир Кириллович обернулся лицом к классу и успокаивающе проговорил:
— Ну, а третья тема, свободная, как вы говорите, совсем лёгкая: «Человек трудом своим славен».
Ответом ему был громовой взрыв смеха. Владимир Кириллович несколько растерялся. Он повернулся лицом к доске и быстро пробежал глазами написанное: уж не сделал ли он какую-нибудь ошибку, вызвавшую этот смех ребят. Нет, вроде всё правильно. Снова повернулся к классу, увидел отчаянно-безнадёжное лицо Серёжки Абросимова и всё понял.
— Что, Абросимов, — улыбнувшись одними глазами, проговорил он, — промахнулись?
— Владимир Кириллович, — давясь от смеха, сказал Курочкин, — у него совсем другой, матерный вариант.
— Курочкин, не забывайтесь! — постучал предупреждающе по столу Владимир Кириллович.
— Да я не в том смысле, Владимир Кириллович, — продолжал смеясь Женька. — Просто ему мать предсказала, что будет тема по роману «Мать». Ну и остальные две темы с такой же точностью. А он и поверил.
— Так ведь в Хабаровске… — взвыл было Серёжка, но Владимир Кириллович прервал его:
— Хорошо, Абросимов, о том, что было в Хабаровске, вы нам в другой раз расскажете, после экзаменов. А сейчас не будем терять драгоценного времени: выбирайте тему, какая вам больше нравится, и приступайте к сочинению.
Постепенно в классе стихло. Владимир Кириллович молча посматривал на склонившихся над сочинениями учащихся и думал о том, как сказывается их характер даже в манере письма. Вот нетерпеливый, порывистый Курочкин, ручка так и летает над листком бумаги. Видно, что мысль часто опережает руку, и он гонится за ней, боится упустить. А вот полная противоположность ему, Анатолий Коротков. Эдакая кажущаяся нарочитой медлительность. Напишет слово — остановится, подумает, ещё слово напишет. Своей основательностью и взрослой солидностью похож на него Иван Сергеев. Только нет у него той медлительности, которая так характерна для Короткова. Абросимов целиком оправдывает своё прозвище Вьюн. Так и ёрзает по парте взад и вперёд. Интересно, сможет ли он угадать, какие темы они выбрали. Саенко? Вероятно, вторую, обличение пошлости и мещанства. Курочкин? Ну, тут сомнения нет, конечно же, первую. Владимир Кириллович вспомнил: «Возвышенная, поэтическая душа», — и улыбнулся. Абросимов? Этот в зависимости от того, какую шпаргалку достал. Сергеев и Коротков — те наверняка о труде пишут. Отгадал или нет?
