В дневниках Паке переплетаются, переходя друг в друга, революционные и контрреволюционные видения будущего, причем не просто вследствие свойственной писателям отстраненности: «Ситуация — просто футуристическая… Перспектива, которую видит Фридлиб, описывающий сеть телеграфных и телефонных проводов, корреспондентов-информаторов… — и перспектива, которую видит Радек, рисующий Западную Европу, где уже не будет той трагической внутренней границы, что вот уже тысячу лет разделяет Галлию и Германию. Способствующий фактор: возможность для нижнерейнского 8-миллионного города стать мировым европейским городом»{401}.
В действительности это были собственные «видения будущего» Паке, которые он за три дня до этого описывал в разговоре с Радеком. В этой беседе речь шла (если судить по записной книжке) о значении Фридриха Листа для развития социализма и прежде всего о «борьбе между континентом и Англией». Кучку мелких европейских государств можно слить в объединенную Центральную Европу, сделав Нижний Рейн сердцем Европы: «Восьмимиллионный город, не обращающий внимания на голландскую и бельгийскую границы, они отпадут. Как и граница между [Германией] и германо-французской Лотарингией! Это будет означать конец Англии»{402}. Радек как будто соглашался с ним настолько, что Паке три дня спустя вложил ему самому в уста эти планы. Но и сам Паке приблизился к взглядам своего партнера. Так, он записывает: «Европа [нуждается] либо в покое и полном истощении, либо в общности социализма… Колоссальные перспективы для освобожденной Европы, возможно, стоит приобрести ценой социализма»{403}.
Паке теперь все чаще, чуть ли не ежедневно, ходил к Радеку, который в стиле революционной богемы расположился в бывшем отеле-люкс «Метрополь» между Кремлем и Лубянкой. За чаем, а то и за ужином он постоянно участвовал в разных дискуссиях. Паке прямо ставил себя в один ряд с Радеком: «Удивительно: Р[ицлер], П[аке], Радек, Боровский — все четверо — политические писатели»{404}. Однако роль Радека здесь в Москве, по-видимому, значительно выросла по сравнению с прежними временами. Теперь Паке видел в нем уже фигуру совсем иного калибра — «пролетарского еврейского Наполеона»{405}, который вполне мог бы стать вождем революции в Центральной Европе, в Европе, «освобожденной» от Англо-Америки. Это обещало континентальную перспективу, открывающуюся в сторону Азии. «Радек полагает, что мы [немцы] хотим через Кавказ попасть в Индию… Нам следовало бы открыто заявить об этом, высказаться по этому поводу»{406}. Всего, казалось, можно было достичь путем переговоров, все дороги были широко открыты. «Радек обещает германскому капиталу огромную долю участия в Туркестане при осуществлении там проектов мелиорации». Это было время берлинских переговоров в июле — августе 1918 г., касавшихся обширного экономического сотрудничества, — и даже военная кооперация не представлялась невозможной: «Радек полагает, что империалистическая Германия и социалистическая Россия могут весьма хорошо уживаться рядом друг с другом»{407}.
Эпитет «еврейский» также имел здесь существенное значение. В московских заметках Паке, как и в стокгольмских, встречаются пассажи об исторической роли и функции евреев, не попавшие в печатную редакцию дневников, — например, философско-религиозное рассуждение о «мистике мировой войны», которое завершалось следующим замечанием: «Подлинная роль (триумф, неудача, гибель) еврейства: его грех, его наказание; в России его господство». И сразу после этого: «Справлюсь у А. А. [хозяин московской квартиры, где жил Паке. — Г. К.] об одной книге. Она, кажется, вышла несколько лет назад и называется “У дверей”, автор Нилус».
В ней речь вдет о «базельской сионистской] программе», согласно которой евреи с помощью масонов стремятся «целенаправленно разжигать войну и революцию во всех странах, чтобы затем создать сильную мировую монархию»[82].{408}
Мысль о еврейском мировом господстве как будто не отпугнула Паке, напротив, она составляла часть очарования, исходившего от большевистской верхушки, притяжение которой он все сильнее ощущал. Радек все чаще возил его в своем автомобиле на съезды советов или публичные мероприятия, где выступали Ленин, Троцкий или сам Радек. И когда Паке в свою очередь рассказывал что-нибудь интересное, Радек хватался за телефон, чтобы немедленно сообщить новость Ленину в Кремль. 22 августа Паке написал жене, что сейчас в Москве он благодаря своим «связям и т. п.» входит в круг «могущественных людей»; его статьи читаются и цитируются, и почти ежедневно к нему обращаются с просьбами и ходатайствами{409}.
Московские метаморфозы
Идейные и психологические метаморфозы, которые претерпел «романтический европейский империалист» Альфонс Паке летом 1918 г., были парадоксальными, но вполне объяснимыми. 8 августа германские войска пережили на Западе «черный день». Прорыв английских танковых соединений в их боевые порядки, приведший к отступлению, похожему на бегство, одним ударом похоронил надежды на победу в мировой войне. С тем большей энергией Радек завлекал его картинами германо-российского альянса, которые отнюдь не сводились к вопросам сотрудничества, обсуждавшимся на текущих переговорах в Берлине.
Отдавая визит Паке 18 августа, Радек — они осушили тогда «последнюю бутылку старого “Шато Бадетт”» — даже возвестил: «[Если бы] послали его [Радека] в Берлин… он бы проводил иную политику, чем этот “помешанный жид” Иоффе; он бы работал с германской воюющей стороной (он питает колоссальное почтение к германским военным) — как сейчас с Обостом[83] в миниатюре, — поставлял бы им материалы для военных нужд, говорил бы с ними начистоту. Он верит в поражение Англии (духовное и политическое), в две восходящие державы: Германию (ее партия войны, ее милитаризм [есть] лишь выражение ее научности, поставленной на службу политическому взлету) и Америку. Если бы он не был на стороне интернационального пролетариата, то боролся бы за дело Германии»{410}.
Нельзя утверждать с уверенностью, что Радек действительно сделал это поразительное признание, которое практически созвучно «идеям 1914 года», но и исключать этого нельзя. Во всяком случае Паке услышал его в таком виде и записал. Его московские корреспонденции все еще передавали, правда лишь в крошечных дозах, обмен мнениями между ними. Они рисовали, порой с весьма грубоватым красноречием, социальный и экономический распад и все более обострявшиеся гражданскую войну и террор. А поскольку «Франкфуртер цайтунг», будучи «газетой биржевиков» (Ленин[84]), особенно внимательно прочитывалась московским руководством, у Радека с Паке возникали постоянные журналистские стычки.
Паке отметил 27 августа в дневнике, что Радек написал против него статью в «Известиях» под названием «Нос по ветру», «где он назвал меня близким другом Рицлера, буржуазным официозом и талантливым писателем, который, однако, ничего в России не понимает». Тем не менее, добавил он, «мы ходим вместе в кафе; я вполне доволен этим». Нельзя не отметить польщенной интонации. Ведь в конечном счете «Радек не может ожидать от меня, что я стану апологетом Советской республики в еще большей мере, чем я им уже являюсь, публично заявляя, что буду изображать… дела без прикрас, не в официальном правительственном духе»{411}.
В написанной несколько позднее статье «Вопрос совести» Паке сам в значительной мере заимствовал — пусть и в осторожной форме реферата — аргументы Радека в своей критике противоречивости германской политики. С одной стороны, Берлин ведет переговоры с представителями советского посольства о дополнительном соглашении к Брестскому договору — которое, «в том числе и в интерпретации советского правительства, содержит в себе основу для будущего деятельного сотрудничества германского духа предпринимательства в экономическом строительстве России». Но наряду с этим ведутся переговоры также с представителями «белых» казацких республик на Дону и Кубани и в целом фактически развивается политика гиперимпериализма против России. В результате Германский рейх, вместо того чтобы развязать этот узел, все глубже втягивается в войну. Скорее всего, дело может дойти до того, что «стихийные исторические процессы, которые разыгрываются в настоящее время в России», перекинутся на Германию и превратятся, в соответствии с пророчеством Ленина, в европейскую гражданскую войну. Неудивительно, что это единственная статья Паке, которую сократила цензура — именно в этом пассаже{412}.
