Когда Феликсу исполнилось восемь лет, выяснилось, что гармония есть не только в маме с ее красотой и не только в бабушке и дедушке с их спокойным уютом, но и в нем самом. Выяснилось это неожиданно, но Феликс удивился не очень. Ведь он их – мамин, бабушкин, дедушкин. И почему же в нем не может быть того, что есть в них во всех?
Конечно, это проявилось в нем не так, как в них, а по-своему, но ведь так и должно быть, наверное?
В тот день мама привезла Феликса к бабушке и дедушке в Трехпрудный переулок, но сама к ним в квартиру не поднялась. Она торопилась на репетицию, поэтому дедушка встречал Феликса у подъезда, чтобы мама не выходила из такси. Заодно дедушка и заплатил за такси: у мамы на это денег вечно не хватало.
Феликс мечтал поскорее вырасти, чтобы научиться водить машину и возить маму самостоятельно, без всякого такси, и чтобы ей не приходилось то и дело спускаться в метро. Он считал, что ей там совсем не место: иногда ее узнавали пассажиры и начинали приставать с глупыми расспросами, и бабушка даже сказала однажды, что это может быть опасно, потому что неизвестно ведь, что взбредет людям в голову при виде красивой женщины, которую они видели по телевизору.
В общем, дедушка встретил внука у подъезда.
– А у нас часы сломались, – сообщил он.
Они с Феликсом уже поднимались по лестнице к лифту. Восьмиэтажный дом в Трехпрудном был старый, и подъезд был похож на церковь, такой же высокий и гулкий.
– Будильник? – поинтересовался Феликс.
Поинтересовался он этим с некоторой опаской, потому что в прошлый приход к дедушке с бабушкой потихоньку разобрал их большой синий будильник с шапочкой-звонком и собрал его снова. После этого будильник вроде бы звонил по-прежнему и даже громче – Феликс проверил, – но мало ли…
– Нет, часы с кукушкой, – ответил дедушка. – Боюсь, уже не починим. Это шварцвальдские часы. Их мой замечательный тесть привез из Германии вместе с бутылкой кирша, когда ездил туда учиться ремеслу.
– Давно? – деловито спросил Феликс.
– В тысяча девятьсот пятом году.
В школе Феликс шел по математике хорошо, поэтому сразу посчитал, что времени с тех пор прошло немало. Ну и что? Он сам читал в энциклопедии, что настоящие часы могут идти даже двести или триста лет.
А часы с кукушкой, которые висели в прихожей, были, конечно, очень даже настоящие. Особенно гирьки Феликсу нравились – они были сделаны в виде больших еловых шишек, и каждая металлическая чешуйка выступала на них отдельно.
Феликс с дедушкой позавтракали и приступили к кофе. Феликс вообще-то пил обыкновенный цикорий, но это было неважно. Дедушка любил этот ритуал, утренний кофе с внуком, и Феликс тоже его любил, особенно потому, что дома этого не было. Мама вечно торопилась и пила кофе на ходу, а если не на ходу, то разговаривая по телефону, а если не разговаривая, то вообще, бывало, не пила.
В общем, они пили кофе, и дедушка рассказывал о том, как прошла защита диссертации у его аспиранта. Дедушка преподавал историю в университете. Феликс знал, что его аспиранты всегда защищаются трудно, потому что у них неудобные темы. Как темы могут быть неудобными, ведь это не стулья, было ему не очень понятно, однако он доверял мнению дедушки.
Но сегодня Феликс пил кофе без удовольствия и слушал дедушку вполуха, потому что думал про часы с кукушкой. Больше всего именно про кукушку он думал. Жалко было, что она сидит в своем домике и не может даже выглянуть, ведь часы сломались.
И когда кофе был выпит и Феликс помог бабушке сложить посуду в раковину, то он не пошел вслед за дедом в его кабинет – вообще-то он любил сидеть там и читать, пока дедушка работает, – а выскользнул в прихожую.
Прихожая была большая, и часы были в ней очень заметны. И поэтому очень заметно было, что они неживые. У Феликса прямо в груди что-то вздрагивало, так сильно он чувствовал их оцепенение.
Феликс передвинул тумбочку для обуви, забрался на нее и снял часы со стены. Он был высокий – самый высокий в классе – и довольно сильный, так что это удалось ему без особого труда.
И сразу же ему стало весело. Это было вот именно веселье, как на новогодней елке! И происходило оно оттого, что, взяв часы в руки, он почувствовал: они не мертвые, просто спят, и их можно разбудить.
Феликс сбегал в чуланчик, принес ящик с домашними инструментами. Бабушка рассказывала, что эти инструменты принадлежали его прадеду. Да и так понятно было, что куплены они давно. Не только сами инструменты, но даже ящик, в котором они лежали, был особенный – из темного дерева, с медными уголками.
Инструменты и не могли бы принадлежать дедушке: они были многочисленные и замысловатые, а дедушка даже отверткой не умел пользоваться. Феликс научился этому не от него, а просто сам по себе.
Он выкрутил винтики, снял заднюю крышку часов и стал рассматривать их механизм. К его удивлению, механизм оказался довольно простой, даже проще, чем в обыкновенном будильнике. И сразу было понятно, что же в этом механизме разладилось. Феликс подтянул одну пружинку, подкрутил два колесика – и часы пошли.
Он еще несколько минут полюбовался тем, как слаженно двигаются в них шестеренки и рычажки, потом прикрутил крышку обратно, повесил часы на стену и перевел стрелки на нужные цифры.
Через пять минут раздался бой и кукушка распахнула дверцу над циферблатом с радостным «ку-ку».
Дед вышел из кабинета, удивленно посмотрел на часы, на внука. Бабушка ахала и всплескивала руками. Феликс снисходительно улыбался. Ему было приятно, что им восхищаются, но вообще-то он понимал, что ничего особенного не сделал: поломка-то была пустяковая.
– Да! – вдруг вспомнил он. – Дедушка, а что такое кирш? Ну, который из Германии вместе с часами привезли.
– Это просто водка из вишен, – ответил тот. – Надеюсь, она тебя впоследствии будет интересовать меньше, чем часовые механизмы.
Вечером, когда в кабинете Феликс в ожидании мамы делал уроки на завтра, он услышал, как за приоткрытой дверью, в столовой бабушка тихо рассказывает:
– Ведь я наблюдала за ним потихоньку. Это что-то поразительное! У меня такое впечатление, что он только взял эти часы в руки – и они пошли. Хотя, конечно, это все же не так, он немало с ними повозился. В кого все это, ума не приложу.
– В твоего отца, возможно, – ответил дедушка. – Инструменты-то его, и, надо думать, он был хорошим мастеровым.
– Надо думать, хорошим, – вздохнула бабушка. – Иначе, наверное, уцелел бы.
Феликс не очень понял смысл их разговора. Он вспомнил фотографию своего прадеда, бабушкиного отца. Лицо у этого прадеда на фотографии было напряженное, даже испуганное, и держал он в руке шапку, которая называлась «картуз», так, словно это была не шапка, а спасательный круг, и казалось почему-то, что он стесняется своих начищенных до блеска сапог.
