что я хотела, чтобы ты понял: как важны для нас принципы. Мы умираем, защищая идеологию, умираем в поддержку идеи. – Она указала на стену: – Эти люди, эти пятьдесят восемь тысяч человек, сражались за то, во что верили. Им сказали идти воевать, сказали идти спасать слабый народ от того, что считалось страшной коммунистической угрозой, и они сделали, как им сказали. Большинство из них было молодо – восемнадцать, девятнадцать, двадцать, двадцать один год. Многие впервые покинули дом.
– И теперь они мертвы.
Мэри кивнула:
– Но не забыты. Мы вспоминаем их здесь. – Она украдкой показала рукой вдоль стены. Охрана Понтера – теперь это были агенты ФБР, которых организовал Джок Кригер, – не подпускала народ близко к нему, но стены были невероятно длинны, и в отдалении кто-то стоял, прислонясь к чёрной поверхности. – Видишь вон того человека? – спросила Мэри. – У него листок бумаги и карандаш, и он переносит на бумагу отпечаток имени кого-то, кого он знал. Ему… ну, в общем, он выглядит на пятьдесят-шестьдесят, так ведь? Вполне возможно, он сам был во Вьетнаме. А имя, которое он копирует, возможно, принадлежит другу, который погиб там.
Понтер и Мэри молча смотрели, как человек заканчивает то, что делал. А потом он свернул листок, положил его в нагрудный карман и начал говорить.
Понтер недоумённо качнул головой. Потом указал на компаньон у себя на левом предплечье.
– Я думал, ваш народ не пользуется коммуникационными имплантами.
– Так и есть, – подтвердила Мэри.
– Но я не вижу у него никакого внешнего устройства – как вы его называете? – сотового телефона.
– Его нет, – тихо сказала Мэри.
– Но с кем он тогда говорит?
Мэри слегка пожала плечами:
– С товарищем, которого потерял.
– Но он мёртв.
– Да.
– Но ведь нельзя разговаривать с мёртвыми, – сказал Понтер.
Мэри снова указала на стену; отражение в обсидиановой поверхности повторило её жест.
– Люди считают, что можно. Некоторые утверждают, что здесь чувствуют себя ближе к ним.
– Здесь хранятся останки мёртвых людей?
– Что? Нет, нет.
– Но тогда я…
– Это имена, – сказала Мэри, немного сердясь. – Имена. Здесь их имена, и через эти имена мы вступаем в контакт с теми, кто их носил.
Понтер нахмурился:
– Я… прости, я не хочу показаться тупым. Но ведь это не может быть правдой. Мы – мой народ – устанавливаем взаимоотношения посредством лиц. Есть множество людей, которых я знаю в лицо, но никогда не знал по имени. И, в общем, я устанавливаю взаимоотношения с тобой, но хотя я и знаю твоё имя, я не могу его правильно произнести даже мысленно. «Мэре» – это лучшее, на что я способен.
– Мы считаем, что в имени есть… – Мэри пожала плечами, сознавая, как смехотворно прозвучит то, что она сейчас скажет, – …некая магия.
– Но вы же не можете общаться с мёртвыми, – не унимался Понтер. Он не упрямился, вовсе нет – он просто не понимал.
Мэри на мгновение прикрыла глаза, словно собираясь с силами – или, подумал Понтер, словно обращаясь к кому-то, кого здесь нет.
– Я знаю, что твой народ не верит в жизнь после смерти.
– «Жизнь после смерти», – повторил Понтер, словно откусывая кусочек мяса на пробу. – Оксюморон.
– Не для нас, – сказала Мэри. Потом, с бо́льшим чувством: – Не для меня. – Она огляделась вокруг. Поначалу Понтеру показалось, что это лишь экстернализация её мыслей: она будто ищет путей объяснить, что чувствует. Но потом её глаза сверкнули, и она пошла вдоль стены. Понтер поспешил за ней.
– Видишь эти цветы? – спросила Мэри.
Он кивнул:
– Конечно.
– Их оставил здесь один из живых для одного из мёртвых. Для кого-то, чьё имя вырезано на этой секции. – Она указала на участок полированного гранита прямо перед собой.
Потом Мэри нагнулась. Цветы – красные розы – были с длинными стеблями, связанными друг с другом нитью. К букету была прикреплена лентой небольшая карточка.
– «Для Вилли, – сказала Мэри, очевидно, прочитав написанное на карточке, – от любящей сестры».
– Ах, – сказал Понтер, не найдя лучшего ответа.
Мэри прошла дальше. Она подошла к желтовато-коричневому листу бумаги, прислонённому к стене, и подняла его.
– «Дорогой Карл», – прочитала она и замолчала, осматривая гранитную панель перед собой. – Это, должно быть, он, – сказала она, протягивая руку и касаясь одной из надписей. – Карл Боуэн. – Она продолжала смотреть на вырезанное в граните имя. – Это тебе, Карл, – произнесла она – по-видимому, от себя лично, поскольку не смотрела на бумагу. Потом она опустила глаза и начала читать вслух с самого начала:
Дорогой Карл,
я знаю, что должна была прийти раньше. Я хотела. Честно. Но я не знала, как ты воспримешь эту новость. Я знаю, что была твоей первой любовью, и у меня не было больше такого замечательного лета, как лето 66-го. Я думала о тебе каждый день, пока тебя не было, и когда пришло известие, что ты погиб, я плакала и плакала. И я снова плачу сейчас, когда пишу эти слова.
Я не хочу, чтобы ты подумал, будто я перестала скорбеть по тебе, потому что это не так. Но у меня была своя жизнь. Я вышла за Бакки Сэмюэлса из Истсайда. Помнишь его? У нас двое детей, оба сейчас старше, чем был ты, когда погиб.
Ты бы сейчас меня ни за что не узнал. У меня в волосах пробивается седина, и приходится её прятать, и все мои веснушки пропали много лет назад, но я всё равно думаю о тебе. Я очень люблю Бакки, но тебя я тоже люблю… и я знаю, что когда-нибудь мы снова увидимся.
С вечной любовью, Джейн
– «Снова увидимся»? – повторил Понтер. – Но он мёртв.
Мэри кивнула:
– Она имеет в виду, что они увидятся после того, как она сама тоже умрёт.
Понтер нахмурился. Мэри шла в нескольких шагах от него. Ещё одно письмо было прислонено к стене, в этот раз заламинированное прозрачным пластиком. Мэри подобрала его.
– «Дорогой Фрэнки», – начала она читать. Пошарила взглядом по стене. – Вот он – Франклин Т. Малленс, третий. – Она продолжила читать:
Дорогой Фрэнки,
говорят, что родители не должны переживать своих детей, но кто ожидает, что смерть заберёт ребёнка, когда ему всего девятнадцать? Я скучаю по тебе каждый день, и папа тоже. Ты знаешь, какой он: у меня на глазах старается выглядеть сильным, но я до сих пор слышу, как он плачет, когда думает, что я сплю.
Обязанность матери – заботиться о сыне, и я старалась, как могла. Но
