Ламоза — «ламоза» — в китайском просторечии «русский». Русские дети в Маньчжурии часто попадали в китайские семьи и воспитывались в них, однако кличка «ламоза» обычно так и оставалась с ними на всю жизнь; в Маньчжурии русских и сейчас называют ламозами.
В лодке — «… Юнкер Шмитт хотел из пистолета…» — полу-цитата из стихотворения Козьмы Пруткова «Вянет лист. Проходит лето./ Иней серебрится… / Юнкер Шмидт из пистолета / Хочет застрелиться».
«Ночью думал о том, об этом…» — эта часть диптиха была опубликована значительно раньше, нежели в сборнике «Белая флотилия»; в харбинском еженедельнике «Рубеж», 1932, № 43 имело заголовок («Орбита») и еще две строфы в начале; см. наст. изд.
Эпитафия — «желтоводная река» — Сунгари, река, на которой стоит Харбин (вода в реке насыщена лессовой взвесью).
Книга о Федорове — Федоров Николай Федорович (1828–1903), русский мыслитель-утопист, создатель философии «общего дела» (таковым общим делом, по Федорову, должно стать полное воскрешение всех когда-либо живших на земле людей). Среди учеников Федорова более других известен К.Э. Циолковский, из числа живших в Харбине ученых и поэтов — Николай Сетницкий (1888–1937) (писавший под множеством псевдонимов, но в поэзии известный как Яков Кормчий). Под «Книгой о Федорове» Несмелов мог иметь в виду какую-то книгу последнего, либо одну из книг А.К. Горского (1886–1943), жившего в Москве, но печатавшегося в Харбине под псевдонимом «Горностаев». Вероятнее всего, имеется в виду книга Н.А. Сетницкого и А.К. Горского «Смертобожничество» (Харбин, 1926), или один из очерков (всего вышло 4, все в Харбине) А.К. Горского «Николай Федорович Федоров и современность» (1928–1933) (очерки вышли под псевдонимом А. Остромиров).
Родина — «…почти через двенадцать лет» — если учесть, что Несмелов эмигрировал из СССР летом 1924 года, то стихотворение создано не позже 1936 года. Между тем описывает Несмелов — по всей видимости — не Москву, а Тихвин (см. одноименную поэму и примечания к ней, а также стихотворение, помещенное следом за данным) — так что стихотворение может быть отнесено и к 20-м годам.
Новогодняя ночь — фабльо — короткая сатирическая повесть во французской средневековой литературе.
Евгений Витковский (Москва) Ли Мэн (Чикаго)
ИЗ ЛИТЕРАТУРНОГО НАСЛЕДИЯ
“И отдельно необходимо сказать об Арсении Несмелове. Это действительно большой русский поэт, издание которого в “Библиотеке поэта” представляется необходимым. Несмелову при жизни повезло больше, чем его друзьям: его заметили на Западе, печатали в парижских изданиях. Пора и родине обратить на него самое серьезное внимание”, — пишет Владимир Александров в московском Ex Libris (27 июня 2002 года), рецензируя антологию “Русская поэзия Китая”, вышедшую в Москве в издательстве “Время” (составители — Вадим Крейд и Ольга Бакич, научный редактор — ваш покорный слуга). “Обидно, что над всеми возвышается ставший фашистом Несмелов <…> Как мог восхищаться фашизмом не итальянского, а именно немецкого образца человек, писавший такие стихи…” — пишет Анатолий Либерман, рецензируя ту же книгу (НЖ, № 227).
Мне, как человеку, видимо, дольше всех прозанимавшемуся собиранием творчества Несмелова (с 1968 года минуло уже полных 35 лет), надо что-то на эти слова ответить. Например — то, что двухтомник Арсения Несмелова (два тома по 560 страниц, в первом — поэзия, во втором — проза и воспоминания), у меня и моего соавтора Ли Мэн (Чикаго) к печати давно готов. Но “Библиотека поэта” не получит его: по определению, том прозы пришлось бы издавать где-то в другом месте, а мы — ну никак не согласимся.
Может, и мне обидно вместе с Либерманом, что Несмелов “записался” в Харбине в фашисты, — только если б стал он восхищаться “немецким” фашизмом, то и антисемитом, наверное, тоже стал бы. А откуда тогда стихотворение 1944 года “Старый часовщик”, одно из лучших стихотворений еврейско-русской темы?.. Покуда предмет не изучен со всех сторон, давать оценки ему рано. А время приносит все новые находки, связанные с творчеством поэта, взявшего во Владивостоке весной 1920 года псевдоним Арсений Несмелов.
От рождения он был Арсением Митропольским; под этим именем выпустил в Москве первую свою журналистскую книжку “Военные странички” — рассказы и пять стихотворений (1915). После участия в восстании юнкеров осенью 1917 года покинул Москву, и продолжил войну уже в рядах Белой армии. В короткой автобиографии сам Несмелов по этому поводу написал в 1940 году: “Уехав из Москвы в 1918-м году в Омск, назад не вернулся, а вместе с армией Колчака оказался во Владивостоке, где и издал первую книгу стихов”. Несколько раньше, в письме к П. П. Балакшину (1936), Несмелов изложил эту историю чуть иначе: “Когда я приехал в Курган с фронта, в городе была холера. <…> Из Кургана я уехал в Омск, назначили меня адъютантом коменданта города”.
Для исследователя это означает немногое: оказывается, в творчестве поэта существовал еще и какой-то неведомый нам “омский” период. Неважно, длинный или короткий — “берлинский” период в творчестве Марины Цветаевой тоже занял всего несколько месяцев, но о нем есть отдельные работы. Архива Несмелова не существует, поэт пережил столько бегств и арестов, а умер и вовсе на полу в советской пересыльной тюрьме в декабре 1945 года — уж какие там архивы.
Как всегда — там, где может быть. Фазиль Искандер в наше время изящно дополнил ставшую классической формулировку Булгакова: рукописи не горят — особенно тогда, когда они напечатаны. И приходится перелистывать страницы очень плохо сохранившихся омских газет осени 1919 года… И вот — находишь. В газете “Наша армия” неоднократно появляются стихи человека, подписывающегося Арс. М-ский. Половина стихотворений знакома по более поздним публикациям, это стихи Арсения Несмелова, но есть и неизвестные, — вероятнее всего, просто забытые автором на путях, ведших во Владивосток, позднее — в Маньчжурию.
Покуда двухтомник так и ждет издателя. А я предлагаю читателям “Нового Журнала” несколько стихотворений, в саму возможность отыскать которые никогда бы не поверил.
Евгений Витковский
ВИНТОВКА № 5729671
Две пули след оставили на ложе,Но крепок твой березовый приклад.…Лишь выстрел твой звучал как будто строже,Лишь ты была милее для солдат!
В руках бойца, не думая о смене,Гремела ты и накаляла стволУ Осовца, у Львова, у Тюмени,И вот теперь ты стережешь Тобол.
Мой старый друг, ты помнишь бой у Горок,Ялуторовск, Шмаково и Ирбит?Везде, везде наш враг, наш злобный ворогБыл мощно смят, отброшен и разбит!
А там, в лесу? Царапнув по прикладу,Шрапнелька в грудь ужалила меня…Как тяжело пришлось тогда отряду!Другой солдат владел тобой два дня…
Он был убит. Какой-то новый воинНашел тебя и заряжал в бою,Но был ли он хранить тебя достоин,И понял ли разительность твою?
Иль, может быть, визгливая гранатаРазбила твой стальной горячий ствол……И вот нашел тебя в руках солдата,Так случай нам увидеться привел!
Прощай опять. Блуждая в грозном круге,Я встречи жду у новых берегов,И знаю я, тебе, моей подруге,Не быть в плену, не быть в руках врагов!
НОВОБРАНЕЦ2
Широк мундир английского солдата,Коробят грудь нескладные ремни…Старик-отец, крестьянин бородатый,Сказал, крестясь: "Господь тебя храни!"
Мальчишка хлиб, а пули жалят больно(Сам воевал и знает в этом толк).— Прощайся, мать, наплакалась… Довольно.И шапку снял, нахмурился и смолк.
Ушли. Один. Когда-то ночь настанет,Когда-то смолкнут звуки голосов,И сладкий сон усталого заманитВ родную глушь, в родимый гул лесов.
Неделя-две тоски, борьбы и ломки,А там, глядишь, коль все идет на лад,И грудь вперед, и шаг, и голос громкий,И этот смелый и спокойный взгляд.
Любовь и труд! В подростке — спрятан воин,В тебе ж — его ваятель, командир!Уж мальчуган оружия достоин,И как к нему идет теперь мундир!
Оторванный от жизни полусонной,Он стал нервней, душа его — как воск…Характер ли создать определенный,Иль навести один ненужный лоск, —
Ты можешь все. Твори стране солдата,Единой верою скрепляя все сердца, —И будь для них, чем был уже когда-то:Начальником, вмещающим отца.
РОДИНЕ3
