— Делайте, как знаете, сир Мелиас. Но я на вашем месте не обгонял бы старшего, потому что так будет безопаснее.
Светловолосый дурак только головой тряхнул. И сжал ногами бока своего ухоженного красавца-коника. Даже шпор нет пока у мальчишки — пусть ему отец-король шпоры надевает, я тут ни при чем, не свои же ему отдавать…
Мелиас ускакал, оставив Кретьена с мертвым рыцарем на коне и с белым чужим щитом за плечами. Невольно оказавшись погребальным эскортом для человека, даже имени которого не знаешь (надо спросить мальчика… Как-то не сложилось…), галопом не поскачешь. А жаль. Будем надеяться, здесь нет никаких развилок и я не собьюсь с пути. Что ему делать ночью в совершенно незнакомой Бретани без провожатых, только со знатным покойником на лошади в поводу?.. А ведь я этого человека помчался спасать — и не спас. Одно утешение — может, тот злодей с белыми флажками и оруженосца бы решил прикончить, да не успел… Интересно, зачем он напал на хорошо вооруженного рыцаря — чтобы потом удрать от Кретьена, у которого даже копья-то не было?
…Этьен мой, Этьенет. Опять ты. Я буду думать о тебе, можно?.. О том, как ты хохотал над всякой ерундой, дразнился дурацким Пышным-Задом, задирал нос… Почему я не с тобой, где бы ты сейчас ни был, почему я даже не похоронил тебя — зачем я еду сейчас по дороге непонятно куда, везу незнакомого покойника, мучаюсь голодом — голодом тела и сердца?.. Зачем я позволил тебе уехать одному?..
(Мы будем свободны, Кретьен… Мы уже свободны.)
…свободны. Плавный ход мыслей прервал громкий крик. Шум, треск. Там, впереди. Что-то случилось, стычка.
(Ты же знал, знал, что нельзя его отпускать! И позволять кому-нибудь приближаться к себе не до конца. Скорей, болван! Скорей, скорей, чтоб тебе сдохнуть!..)
Второй раз за день (прости, верный конь) он вонзил шпоры в бока Мореля. Отшвырнув поводья «погребального» коня, на ходу перекинул вперед щит. Но было уже поздно.
…Мелиас валялся поперек дороги; в кольчуге слева, где-то меж ребрами — здоровенная кровавая дыра. Арабский белый конь, весь в крови — наверное, Мелиасовой — еще бил ногами по воздуху, но, похоже, был уже мертв. Наверное, сломал спину при падении — тонкие косточки у этих коньков…
Кретьен спешился, задыхаясь, будто мчался он, а не Морель; бросился на колени рядом с новопосвященным рыцарем. Недолго ты, Мелиас, пожил в новом высоком звании, чума на меня…
Но тот, как ни странно, еще оставался жив. Открыл карие помутневшие глаза, и даже губы шевельнулись. Кретьен чуть не расплакался от облегчения. — Живой?.. Я же говорил — не езди ты, дурень, этой дорогой…
Брови Мелиаса чуть дернулись — русые брови, чуть темней волос. Наверное, удивился парень, что я сейчас еще читаю нравоучения!
— Живой… Но… сир мой Гала… хад, я… кажется, помираю.
— А где… — (вот она, праведная ярость, какая бывает! Когда больше всего на свете хочется убить негодяя, и даже не мешает ни мысль о том, что тот — тоже человек, ни страх, что не хватит сил.) — Где та… скотина, которая…
— У… скакал. Это был… наверное… тот же самый. А может… другой. Но с копьем.
(Встать, погнаться следом, убить. Нет. Нет и нет. Не до того. Господи, помоги мне, пусть он не умрет, этот новопосвященный. Пусть я с ним что-нибудь сделаю такое, чтобы он не умер. Что же они все умирают вокруг меня, будто я — проклятый, лучше бы мне самому, наверное…)
Мелиасу явно было тяжело говорить. Он дышал со свистом, пятерня в изящной перчаточке нашарила и теперь мусолила края раны. Из кровавой дырки и рваных колец торчал короткий кусок обломанного копейного древка.
— Не трожь руками рану, кому говорю!.. Может, не смертельная…
— Нет, смер… тельная, — Мелиас помотал головой, пачкая короткие волосы в пыли, и сделал некую гримасу — наверное, долженствующую изобразить улыбку. — Cир, мое же… лание, оно… теперь… сделайте. Не бросайте меня здесь. Не бросайте.
— Конечно, не брошу, о чем речь… Бога ради, потерпи до монастыря, рана твоя пустяковая…
Тот усмехнулся еще раз, весь скривившись от боли — нет, рань его хоть куда, а наглость из мальчишки и копьем не выбьешь… Закатный свет уже совсем потускнел — в октябре темнеет быстро, — и кровь Мелиаса, запятнавшая камни дороги, казалась черной.
— Сир, по…жалуйста… Отвезите меня в монастырь… я там… покаюсь.
— Монастырь где? Здесь прямо?
— Правая развилка, потом — левая, потом — через мостик, а не в объезд… Сир… Скорей, я же… уми… раю…
Опять полез пятерней в свою рану, дурак несчастный. Щегольские перчаточки — от таких бы и Филипп Эльзасский не отказался — уже все в кровавой коросте. Почему раненому все время кажется, что стоит только ухватиться за больное место рукой — и станет легче?.. Кретьен вот наоборот к своим ранам испытывал всегда смутную брезгливость, не хотелось их ни трогать, ни даже видеть… Однако мальчик молодец, не плачет, не кричит, держится. А больно, наверное, ужасно. Этьен, где ты, Этьен, лекарь, утиши ему боль…
— Вовсе ты не умрешь, — Кретьен рывком поднял его на руки, Мелиас от резкого сотрясения заорал. Собрав все силы, чтобы как можно меньше его тревожить, Кретьен попытался сесть в седло без помощи рук — но преуспел только с третьей попытки. Во время первых двух юноша стонал, надрывая ему сердце, и наконец потерял сознание — что же, так оно, наверное, и лучше. Вокруг обломка копья сочилась темная влага, и нужно было успеть. Где-то вдали заржал, пребывая в недоумении, конь с мертвым рыцарем на спине — но сейчас не до него. Нужно успеть довезти живого, а с мертвым разберемся потом. Если и впрямь до монастыря недалеко, то за покойником можно вернуться, поймать коня… А сейчас — вперед. Рыси Мелиас точно не переживет, но, может быть, галоп… Только постараться не свернуть себе самому шею.
…Выглядит, как мертвый, тревожно подумал Кретьен, пока голова юноши билась, закинутая на сторону, о его плечо. Руки уже занемели от двойного напряжения — ноши и управления конем, но это пустяки, это неважно, главное — успеть. Несколько раз ему казалось, что Мелиас умер, и он останавливал коня, проверял. Нет, просто без сознания, и то, наверное, к добру — зато не очень страдает. Дыхание есть, хоть и совсем легкое, и один раз раненый простонал. Кретьен сумел-таки не растревожить рану, но кровь все же сочилась, не переставая, и один рукав кольчуги везущего совсем потемнел от алой влаги — влаги жил того, кого он только сегодня посвятил в рыцари. Кретьен внезапно нервно рассмеялся — он представил, что сейчас из зарослей появится тот подлец, который Мелиаса ранил, и придется драться с ним… Самое время.
— Рыцарь, защищайся!
…И верно, как напророчил. Их оказалось еще и двое — один на неразличимо-темном в сумерках коне растопырился перед мостом, а на светлом копье другого поблескивал длинный блик, выдавая, где среди зелени расположился негодяй.
— Мессиры, — вместо страха опаленный быстрым гневом и неимоверной усталостью, Кретьен натянул поводья. — Я везу раненого. (Уж не вами ли, мессиры, не вами ли он ранен? Тот, первый, был на белом коне — и у того, что в кустах, скакун млечно светится в синеватой мгле… Уже успел разжиться новым копьем, как я погляжу. Хочешь и его сломать, любезный? Или хочешь, я отхвачу тебе голову? Наверое, я даже смогу это сделать.)
— Защищайся, если ты не трус.
— Рыцарь, — в голове у Кретьена, под покровом бледно светящихся белых волос, что-то, кажется, начало закипать. Стараясь не очень потревожить раненого, он положил руку на рукоять — совершенно бесполезный жест против копейщика. — Я прошу позволить мне довезти раненого до монастыря. Он неподалеку. Я могу поклясться вам двоим — и вы, сир, вылезайте из кустов, будьте так добры! — что после этого вернусь на то же место и буду биться с вами обоими, если вам так уж хочется драки. По очереди или сразу с двумя — как вам угодно.
Тот, что на темном коне, молчал, как бы в смущении. Второй тем временем выбрался на свет Божий; разглядеть, тот это гад или не тот, было невозможно — в сумерках все кошки серы.
— Сир, — наконец выговорил он, — очевидно, наиболее умный из двоих, — выезжая вперед и заставляя товарища потесниться, — мы дадим вам проехать и не будем вас преследовать, если покажете нам свой щит.
Кретьен едва не расхохотался. Рука его, вибрировавшая на рукояти и державшая почти всю тяжесть полулежащего Мелиаса, жутко устала. Сейчас на ней порвется какая-нибудь мышца, подумал рыцарь, убирая-таки руку от меча. Смехотворная тревожность ситуации заставляла его слегка дрожать.
— Это не мой щит. Впрочем, если вам уж так приспичило на него смотреть, то пожалуйста, хоть обсмотритесь. Только он у меня на спине, кому-то из вас придется меня объехать, мне здесь неудобно разворачиваться.
— Дайте слово, что не нападете ни на кого из нас, пока мы будем смотреть.
