«Ты всегда верил в чудо, в кривую, которая, действительно, как всегда, вывозила», — написал ему некогда старший брат. Вывезла ли «кривая» Савелия, когда почти вся Европа оказалась под фашистской пятой? Успел ли он с семьей бежать за океан или погиб в газовой камере? Вычеркнув любимого брата из памяти, Максим Литвинов никогда не рассказывал о нем даже своим детям…
Евреи Восточной Европы глазами американского художника: реконтекстуализация книги Джозефа Пеннелла «The Jew at Home»[465]
Н. С. Аграновский
Книга американского графика Джозефа Пеннелла «The Jew at Ноше» («Еврей у себя дома»; 1892)[466], суммировавшая его впечатления от четырехмесячной поездки по австрийской Галиции, Царству Польскому и Юго-Западному краю Российской империи как основным областям расселения восточноевропейских евреев, представляет интерес сразу с нескольких точек зрения. Во-первых, этот текст служит документом, иллюстрирующим целый комплекс проблем различных областей: от еврейской этнографии до взаимоотношений Российской империи, США и Великобритании в 1880-1890-х годах. Во-вторых, книга Пеннелла является первым в англоязычном мире травелогом, посвященным непосредственно восточноевропейским евреям, и едва ли не самым резонансным в те годы текстом о «еврейском вопросе», имевшем большое значение по обе стороны Атлантики. В-третьих, сочинение Пеннелла фиксирует достаточно редкий прецедент работы в Российской империи художника из США. Наконец, результаты этой работы — иллюстрации к «The Jew at Ноше» (26 уличных сцен, портретов и зарисовок) — представляют собой одну из первых репрезентаций евреев в американском искусстве. Важным свидетельством они оказываются и для российской культуры, почти не отобразившей высылку евреев из Москвы в 1890–1891 годах.
Однако при всей примечательности книги Пеннелла исследовательская литература в подавляющем большинстве случаев упоминает ее не из-за этих качеств, а исключительно как образец антисемитского сочинения.
Так, президент Американского еврейского исторического общества определил «The Jew at Ноше» как книгу, «пропитанную враждебностью и алармизмом»[467]. Крупнейший исследователь еврейского искусства США Мэтью Бейгелл назвал Пеннелла «знаменитым графиком и антисемитом»[468], а его сочинение — «одной из наиболее одиозных книг, источающих ненависть к евреям»[469]. Ширер Уэст, известная британская историк культуры fin de siecle, охарактеризовала суждения Пеннелла как «уничижительно расистские»[470]. Не менее суровую оценку дала и другая исследовательница: «Книга была, по существу, в большей степени автопортретом, чем реальной фиксацией поездки — портретом, показавшим художника упорствующим расистом (bigot)»[471]. Наконец, основоположник изучения репрезентации евреев в культуре США Оскар Хэндлин именно сочинение Пеннелла назвал редким исключением из общего духа юдофилии американских публикаций конца XIX века[472] (притом что среди текстов того же периода существовали очевидно более негативные по отношению к евреям)[473].
Основания для такого, сугубо критического, восприятия книги Пеннелла, без сомнения, существуют — ряд высказанных в тексте суждений о евреях сегодня является совершенно неприемлемым. Однако современники Пеннелла оценивали книгу различно, а главное — практически никто не упрекал автора в искажении фактов. Это создает парадоксальную ситуацию: штамп антисемитского (и тем самым — необъективного) текста получила книга, построенная на достоверной фиксации действительности. Цель настоящей статьи — разрешить это противоречие, показав за счет возвращения книги Пеннелла в синхронные контексты (исторический, литературный и художественный) ее исходное значение, механику воздействия на читателя и причины последующего неприятия критиками и исследователями. Понимание этих реалий поможет получить мотивированную оценку книги и вернуть ее текст и иллюстрации в научный оборот как сложные, но значимые свидетельства.
Поездка Пеннелла. Микроистория
Начать необходимо с обстоятельств создания «The Jew at Ноше».
Выходец из среды филадельфийских квакеров, где искусство не считалось достойным занятием, Джозеф Пеннелл (1857–1926) вынужден был получать художественное образование в вечерней школе, днем занимаясь торговлей углем[474]. Попав в Пенсильванскую академию изящных искусств[475] только к 22 годам, он, однако, сразу же начал сотрудничать с журналами и участвовать в крупнейших выставках, а вскоре открыл собственную студию. В непростом характере художника склонность к авантюрам, эксцентрике и резкость суждений сочетались с исключительной работоспособностью и умением легко устанавливать профессиональные контакты. Большое влияние на его биографию (и историю создания «The Jew at Ноше») оказала женитьба: Элизабет Роббинс (Ил. I[476]), писательница и энтузиастка велоспорта, стала спутницей Пеннелла в многочисленных совместных путешествиях и развила в нем амбиции литератора и художественного критика (например, именно он открыл публике талант Обри Бердслея[477]).
В 1884 году Пеннелл получил определивший многое в его жизни заказ от журнала «The Century» на иллюстрирование статей об архитектуре городов Европы. Он осел в Лондоне и стал частью круга художников (и писателей), куда входили Уильям Моррис, Джон Сарджент, а главное — Джеймс Уистлер, кумир нового поколения американских графиков (Ил. 2[478]). Непосредственным учителем Уистлер для Пеннелла не стал, однако оказал сильнейшее влияние на его манеру, что хорошо заметно и в рисунках из «The Jew at Ноше». К моменту создания книги Пеннелл постоянно жил в Лондоне уже семь лет, а также регулярно предпринимал масштабные велосипедные путешествия по континентальной Европе, публикуя травелоги.
Именно с такой поездки началась история «The Jew at Ноше». Весной 1891 года Пеннелл с женой отправились в очередной велотур, чтобы познакомиться с культурой восточноевропейских цыган. Этот момент представляется важным для понимания тогдашних позиций художника по расовому вопросу. Интересом к цыганам (рома) Пеннелл проникся еще в Америке благодаря знаменитому этнографу Чарльзу Лиланду (у Лиланда Пеннелл познакомился и со своей будущей женой Элизабет Роббинс, приходившейся тому племянницей). Цыганский колорит настолько привлекал влюбленных, что в письмах Пеннелл называл Элизабет Miri Dye[479] («мать моя»; художник ошибочно считал, что это означает «моя женщина»)[480], а свадебное путешествие должно было пройти с цыганским табором[481]. Цыгане были типичными «другими», причем им можно было предъявить те же «обвинения», которые тогда предъявляли и восточноевропейским евреям: обособленность, нежелание интегрироваться в окружающее общество и заниматься физическим трудом. Однако, как писала жена художника,
…цыгане не вызывали у Пеннелла неприязни. Он видел изумительные линии, формы и цвет в заплатанных прокопченных палатках, особые типажи. Не считавшийся в [журнале] «The Century» мастером в изображении фигур, он воссоздавал характеры [цыган] с той же удивительной точностью, с какой десятью годами позже переносил на бумагу евреев Брод и Бердичева[482].
Собственно, здесь проступает характер интереса Пеннелла: как и многих художников конца XIX века, его привлекала экзотика. Цыгане и евреи (Роббинс ставит их в один ряд) оказывались новым изводом популярной ориентальной эстетики.
Эта мотивация видна и в самой истории появления «The Jew at
