дискуссии были первыми причинами неприятия книги и причисления Пеннелла к антисемитам.
Художник, однако, отрицал подобные обвинения, настойчиво указывая, что его сочинение представляет собой исключительно фиксацию фактов, а потому не может иметь идеологической окраски.
«The Jew at Home» — структура и содержание
Состоявшая из предисловия и трех глав («В Австрии и Венгрии», «В австрийской Польше», «В России»), книга описывала всю поездку, начатую примерно в середине июля в Будапеште и окончившуюся в середине ноября 1891 года арестом в Бердичеве и высылкой Пеннелла из Российской империи[500]. Детально маршрут художника в тексте не отражен, но можно предполагать, что из Будапешта он отправился через современные Бая-Маре, Сигету-Мармацией, Подволочиск и Львов в Броды (на тот момент — территория Австро-Венгрии), где пересек границу Российской империи. Добравшись до Киева (одной из главных целей поездки), Пеннелл сделал продолжительную остановку, после чего переехал в город «с наибольшим в мире числом евреев» — Бердичев, — где и был арестован.
Что же говорил Пеннелл об увиденном (и что вызвало гнев критики)?
Большое значение в этом отношении имело широко цитировавшееся рецензентами предисловие, где автор постулировал свои взгляды и описывал цели создания произведения. Так, он утверждал, что отправился в путешествие, не имея ни малейшего представления о евреях, и не является ни юдофилом, ни юдофобом, а все написанное — исключительно впечатления, а не оценки. Здесь же формулировалась и основная проблема — отношение к еврейской эмиграции. Почему евреев нельзя расселить по Европе? Ответ, по Пеннеллу, прост: «Как только еврей пересекает границу Российской империи, он становится в десять раз хуже, чем был»[501]. Объяснялась эта сентенция на примере Австро-Венгрии, где евреи обладали правами и свободами, а значит, сами выбирали, как им жить. Результаты этого свободного выбора, по Пеннеллу, показывали, что своим укладом они обязаны не только притеснениям.
Основная проблема этого уклада — нежелание евреев ассимилироваться. В одиночку любой из них может стать членом «цивилизованного» общества, но при первой возможности евреи объединяются в закрытую общину, и ассимиляция останавливается. Пеннелл также считал, что избыточная поддержка и потакание желанию евреев жить по-своему развращает их (прямое предостережение барону Гиршу, создававшему компактные поселения евреев в США и Аргентине) и что именно это вызвало проблемы на юго-западе Российской империи. Единственный путь — обращаться с ним так же, как и с любым иммигрантом, и даже жестче: «Сделайте еврея англичанином или американцем, сломите его обычаи, его грязь — или он сломит вас», — заявлял Пеннелл[502]. При этом он повторял, что не отрицает ни притеснения евреев (хотя и считает оценку его масштабов преувеличенной), ни наличия у них положительных качеств.
Главы 1–2. «В Австрии и Венгрии», «В австрийской Польше»
Основную часть своего повествования Пеннелл начинает с указания на необычайную остроту «еврейского вопроса», а также на то, что большинство филантропов никогда не видело евреев в их «естественной» среде и трактует их облик и поведение исключительно как результат притеснений. Восточная Европа же дает возможность увидеть эту среду и избавиться от иллюзий. При этом Австро-Венгрия, где нет антиеврейских законов, особенно показательна, так как демонстрирует, что происходит, когда еврей свободен и характер его жизни зависит только от него самого.
Оценка этой «свободной жизни» оказывается довольно амбивалентной. Так, говоря о венгерском Сигете (современный Сигету-Мармацией, Румыния), Пеннелл указывал на скученность (все евреи города, составлявшие половину его населения, по собственному желанию селились на одной улице) и на безразличие к возникавшей из-за этого антисанитарии (Ил. 4[503]). Евреи постоянно заняты, но практически не работают руками, специализируясь на торговле, обмене денег и содержании постоялых дворов (локальное исключение — евреи-извозчики; в Бердичеве таким исключением будут евреи-плотники). Местное население испытывает к евреям стойкую неприязнь: пользуясь безграмотностью крестьян, евреи нередко обманывают их, но это, полагает Пеннелл, проблема самих крестьян. Евреи Венгрии и австрийской Галиции отличаются только численностью — разницы в их образе жизни Пеннелл не усмотрел. Тяжелое впечатление на Пеннелла произвели Броды, «крупнейший полностью еврейский город Австро-Венгрии», некогда свободный и преуспевающий, а теперь обнищавший. Евреи здесь селятся в старых закрытых тяжелыми дверьми и ставнями домах, принадлежавших во времена расцвета торговли христианским купцам, и редко их покидают. Их единственное развлечение — синагога. Побывав на религиозном празднике, Пеннелл отмечал, что молитвы перемежались разговорами о делах, и именно так должен был выглядеть храм, откуда Иисус изгнал торговцев. При этом художник с большим интересом описывал происходящее, восхитился красотой синагогального пения и убранства (Ил. 5[504], 6), как позднее отметил и красоту похорон, а также надгробий (Ил. 7), хотя и заявлял, что местные евреи лишены чувства прекрасного (тогда как в Западной Европе, напротив, много художников и писателей еврейского происхождения). Далеко не все Пеннелл списывал на национальный характер: например, удивившее его отсутствие стеснительности (девушки переодевались, видимые с улицы в открытые окна) он объяснил тем, что евреям было запрещено как-либо скрывать свою личную жизнь (в том числе занавешивать окна). Отмечал Пеннелл и еврейскую благотворительность — содержание больницы. Это заинтересованное и достаточно корректное описание завершается, однако, неожиданно жестким выводом[505], который цитировало подавляющее большинство рецензентов: «Австро-венгерский еврей ничего не производит, ничем себя не обеспечивает и, очевидно, ничего не хочет. Его жилище убого, одежда изношена, но он не ударит палец о палец — и это в стране, где любой другой представитель его класса занят трудом»[506] (Ил. 8[507]). Позже Пеннелл еще раз повторит эти же оценки, заключив: «вся эта нищета и уродство в значительной степени являются результатом их собственного уклада, а не навлечены на них христианскими гонителями, как принято считать»[508].
Глава 3. «В России»
Перейдя границу Российской империи (Ил. 9[509]), Пеннелл сразу же стал свидетелем того, как выселенных евреев казаки заталкивали в зарешеченный вагон (и подробно описал немотивированную жестокость этого процесса), а ограничительные меры властей — например, запрет еврейским музыкантам играть в киевских театрах — вызвали у него недоумение. Впрочем, резюмировал художник свои первые впечатления от Киева, все запреты никак не уменьшают число еврейских торговцев, продающих наихудшие товары по максимально возможной цене, а живут они подчас даже лучше, чем в Австрии. Пеннелл также отвергал миф о природной физической слабости евреев, предлагая поместить в такие же условия и одеть в такие же одежды европейца, и тогда «даже Адонис или Геркулес сразу же превратятся в предмет для жалости и сострадания»[510]. В целом же
