— Мне плевать, что он скажет. Если вдруг вспомнишь, что по тебе ударил — только напиши. Одно слово. И ему пизда.
— Спасибо, Марат. Я ценю твою заботу.
— Тебе спасибо, что позволяешь помочь. Иначе Алтай с того света вернется, голову мне открутит.
Смеюсь и ерошу волосы.
— Господи, его нет полтора года, а ты все трясешься! Не стыдно?
— Всегда буду. Давай, девочка, держи в курсе.
— И пожалуйста, не говори Святоше, окей? Еще мстительного Савелия мне тут не хватало.
***
Уложив детей, я подаю на развод через интернет, и укладываюсь сама.
А ночью просыпаюсь от того, что Кира шастает по дому и тихонько подвывает. С ее стороны это наглость неслыханная, и я начинаю ругаться:
— Эй, лошадка, если ты пацанов разбудишь, сама будешь их укладывать!
Кира уши поджимает, но полностью игнорирует мой голос. Она мечется у двери, нервничает, при этом агрессии — ноль. Хвостом бьет, что есть мочи. У меня перехватывает дыхание.
Как-то заторможенно, неуклюже слезаю с постели.
Ноги ватные. Не слушаются.
Экран телефона вспыхивает в темноте. Я тянусь за ним и, прищурившись от яркого света, читаю короткое сообщение:
«Отключи камеры».
Глава 39
Сердце проваливается в пустоту. Со свистом ухает!
Вдох-выдох.
Поборов панику, я немедленно слушаюсь и тут же пишу:
«Готово».
Кидаюсь к окошку!
Калитка открывается.
Сжимаю кулаки и молюсь — такое вот сочетание не сочетаемого, как и вся моя жизнь. Меня так сильно потряхивает, словно происходит что-то сверхъестественное.
Оно и происходит. То самое: хозяин дома вернулся.
Кира бьет хвостом, еще немного и паркет проломит. Прижимается к полу, скулит. Секунда промедления, и Давид заходит в прихожую.
Я смотрю на его силуэт в темноте и стараюсь дышать.
— Тише, девочка, — голос Алтая мягко касается ушей. — Ну прости меня. Знаю, знаю.
Акита счастливо подвывает. Сдерживается, бедняжка, изо всех сил, чтобы не залаять. Кидается к спальне, где мальчики спят, словно показывает ему, что у нас в его отсутствие родились дети. И она о них заботилась. Морозец по коже. Она возвращается снова. Давид хаотично треплет ее, гладит.
— Там детишки, да? Берегла? Хорошая девочка. Я тоже скучал. Нужно было присмотреть за Радкой и малышами, кому бы я еще их доверил? Понимаешь?
Я локти заламываю, смотрю на него.
К ощущением прислушиваюсь.
К тому, что внутри, в сердце, на пылающей коже.
Давид выпрямляется.
Мы с такой же внезапной ночи однажды начали. Помню, как бежала к нему по кустам, ноги поцарапала. Он также огородами пришел сегодня.
Все в жизни циклично.
— Привет, хозяюшка, — говорит с улыбкой. Мягко.
И я улыбаюсь.
— Явился, значит, — шепчу, ухватившись за край стола, чтобы не пошатнуться.
— Я — всё. Закончил с прошлыми связями. А ты?
Пауза. Разрыв сердца.
Ой да к черту.
Я срываюсь с места и пулей лечу! Буквально врезаюсь в него с глухим звуком. Обнимаю за шею крепко-крепко! А Адам обнимает меня. Да так, что косточки хрустят. Как я люблю больше всего на свете.
Утыкаюсь ему в грудь. На ощупь — Давид другой. Алтай был огромным, пугал этим. Жизнь — штука сложная. Но мой, все равно мой же. Улыбаюсь до слез на глазах.
— Ты спятил, — шепчу. — Мы же спалимся.
— Ты не отвечала на телефон, я беспокоился.
Не отвечала. Да и что сказать было? Наврать, что все нормально? Или на мужа нажаловаться? Сама ж выбирала. Если бы Давид начал мне жаловаться на Венеру, это было бы максимально отвратительно.
Ничего не ответила, потому что слов не нашла.
Их и сейчас немного.
Я поднимаю голову.
Мы касаемся сначала дыханием. Этого оказывается уже достаточным, чтобы задрожать.
Следом мир плавится.
Поцелуй жжет как лава раскаленная — два потока встретились. Меня охватывают неистовые жадные чувства, и я намертво вцепляюсь в Давида, в груди цветут розы — красные, бардовые, колючие. Он рождает во мне счастье и боль одновременно.
Вдохи громкие, сердцебиение адское. Давид подхватывает под бедра, и я сжимаю его ногами изо всех сил.
Тогда он прислоняет меня к стене и целует по-взрослому. Языки сплетаются, душа в клочья рвется. Он прижимается к моей промежности, и меня раз за разом пронзает током от макушки до кончиков пальцев.
А потом я отпускаю ситуацию. Подставляюсь под хаотичные ласки.
Сама царапаю его плечи так, словно стараюсь оставить на коже отпечаток своих страхов и отчаяния. Нужно убедиться, что он и правда здесь, что это — реальность. Мне нужно почувствовать его максимально близко, глубже. В себе. Физически. Сейчас. Немедленно. Под кожу.
Его куртка и футболка летят на пол. Мы остановиться не в состоянии. Волны жара топят. Я дышать не могу, когда он зацеловывает шею. Стягивает лямку ночнушки и впивается в грудь. Выгибаюсь, глотаю стоны. Тяну его за волосы.
Давид легко пробегает пальцами между моих ног, я дарю ему одобрительно-нетерпеливый стон, и он сдвигает стринги в сторону. Касание губ и одновременно вторжение.
Сразу толчок — быстрый, острый. Меня выгибает от простреливающего удовольствия. Зажмуриваюсь, губу больно прикусываю, дабы не закричать. Адам врезается в мое тело, наполняет собой. Его запаха становится больше. Адам начинает двигаться, и на меня обрушивается вся его страсть.
Мы любим друг друга яростно, почти жестоко — так, словно хотим наказать себя за каждую секунду порознь. За каждую секунду с другими. Любви много, она расплескивается через край, проливаясь по коже огнем и сладкой потребностью.
Он глубоко во мне. Двигается, имеет, при этом держит на руках бережно, как куклу хрустальную. Любит. Любит. Любит меня со всей своей мужской силой и спрятанной глубоко в сердце нежностью. Очередной толчок перебрасывает через грань, быстрые сильные спазмы сжимают низ живота, оргазм взрывается новым витком горячего счастья. Оно прокатываются по всему телу, исцеляя.
Я долго кончаю в этой узкой прихожей, слепившись с ним в единое целое.
Задыхаюсь. Живу.
Размазываю капельки пота по его вискам, тут же сцеловываю.
Давид нежничает со мной. Не покидая моего тела, осторожно обнимает, трется носом о щеку. Невесомо целует.
— Блядь, — шепчет, и меня снова мурашит. — Бля-я-ядь. Как это было нужно. Я дома.
Приятная нега растекается по телу, касается каждой клетки, и это так хорошо и приятно, что я снова прижимаюсь к нему со всей силы, которую накопила. И так мне хорошо сейчас, так сладко и спокойно, что на глаза выступают слезы. Я как будто лечу над пропастью, в которую падала все это время. В страшную черноту падала. И так мне страшно было думать, что как прежде не повторится. Что будут другие мужчины, может быть, много, это без разницы. Их крупицы тепла грели бы, но не плавили. Ничего не радовало.
Я снова обнимаю его сильно. А потом плачу, когда он выпускает из рук. От эмоций рыдаю, какого-то особенного, нечеловеческого облегчения. Словно дочка купца в любимой сказке детства, когда ее чудище умерло от тоски, а потом ожило.
— Как ты мог? Как. Ты, мать твою. Мог подумать, что я не вернусь к тебе! — шепчу я.
Давид зацеловывает мои щеки, шею, плечи. Он опускается на колени и осыпает поцелуями мой бедный, покрытый растяжками живот. Он зацеловывает мои бедра — и в исполнении этого сильного человека это не выглядит унизительно. Он хочет меня всю. Я тут же опускаюсь к нему, и мы снова обнимаемся.
Спустя время Давид подхватывает меня на руки.
— Охраняй детей, — говорит Кире, та срывается с места в ванной, несется к спальне и ложится перед дверью.
Я обнимаю его снова крепко. Этого недостаточно, я наклоняюсь и прикусываю его шею. Он вздрагивает.
— Больно?
— Нет, — врет.
— Врешь.
— Мне не больно.
Прежде чем мы заходим в ванную, он на секунду останавливается, прижимает меня к себе и целует в висок — просто так, как никогда раньше.
