Закрываем за собой дверь, я включаю приглушенный свет, и мы, наконец, видим друг друга. Глаза у него безумные совершенно. Он на меня смотрит, словно обдолбанный. Зрачки расширенные. Меня охватывает трепет.
Пялимся друг на друга, а потом снова обнимаемся.
— Вот и нафига ты сейчас приехал? — шепчу я, дрожа, когда он снова целует и облизывает мою шею.
— Забрать вас хочу.
— Прямо сегодня?
— Сейчас. Соберешь вещи?
Я закрываю глаза и кладу голову на его грудь. По моим ногам стекает его жидкость. Его лапища, несмотря на худобу, по-прежнему сильные, горячие, и обнимают надежно. Я качаю головой и кротко выдыхаю:
— Что ж. Забирай, раз приехал.
Глава 40
Два чемодана разложены посреди комнаты. Я наматываю вокруг них нервные круги и хаотично складываю самые разные вещи. Выглядит сие действие не очень, но остановиться не получается.
Оказывается, за последние годы я умудрилась разжиться кучей одежды! А детского-то сколько!
В какой-то момент одолевает отчаяние, я понимаю, что надо брать с собой весь дом, и никакие другие варианты не стоит даже рассматривать. Поднимаю голову и с мучительной тоской смотрю на Давида.
Он стоит у панорамного окна, спиной ко мне. И как будто замер вне времени.
Кира лежит в паре метров, смотрит на хозяина влюбленными глазами. Едва я перестаю шуметь, в доме становится тихо и как-то хорошо.
Суета отступает. Я тоже подхожу ближе.
Там, за окном, черная водная гладь, на которой вскоре оранжевыми всполохами растечется рассвет. Я по минутам знаю, как это будет — как небо окрасится цветной палитрой — в желтый, оранжевый, красный, вода заискрится. Давид тоже это знает.
Мы смотрим на то, как одинокий корабль мигает где-то ближе к горизонту и предвкушаем чудо.
На душе становится очень спокойно.
Кусочек рая в мире жестокости, который когда-то укрыл всех.
— Ветра совсем нет. Странно, — говорит Давид.
И правда не завывает. Я соглашаюсь:
— Редкость для сентября.
Спохватившись, он оборачивается:
— Все, ты собралась? Надо двигаться.
Мы смотрим друг на друга, в этот момент почему-то все становится кристально ясно, паника испаряется. Я точно понимаю, что возьму с собой: подгузники, лекарства, сменное белье и немного базовой одежды. Все остальное в новую жизнь тащить бессмысленно.
Говорю:
— Да.
А потом, чуть помешкав, спрашиваю:
— Не будешь скучать? По всему этому, — киваю на окна. За ними сейчас чернота, но еще пару часов, и вид откроется настолько поразительный, что с непривычки можно заплакать.
Давид пожимает плечами, будто прислушиваясь к себе.
— Я обычно скучаю не по местам, а по эмоциями, которые там испытывал. И кстати, далеко не все эмоции, которые я здесь испытывал, были положительными.
— Но вид отсюда шикарный.
— Это точно. Лучше, чем я думал, когда стоял на голой земле и прикидывал, как расставлять дома. Тогда здесь трава росла по колено, да гуляли коровы.
Мы переглядываемся. И мне так нравится с ним переглядываться, что я снова улыбаюсь. Разве в вещах счастье?
— Я буду скучать, это сто процентов, — говорю решительно.
Он сгребает меня в объятия и мы вместе пару минут разглядываем очертания за окном, прислушиваемся к далекому шуму прибоя.
— Найдем еще какое-нибудь красивое место. Их много. До-фи-га. Все зависит от нас, и от того, какими впечатлениями и эмоциями мы наполним мир вокруг.
— М-м-м, какая философия. Повеяло Святошей.
— Повеяло, — смеется Давид. — Я часто вспоминаю его пространственные философские реплики.
— Святоша знает, как жить. В теории, разумеется.
— В теории, ага.
— А мы с тобой практики. И мы уж точно наполним наш мир самыми лучшими впечатлениями!
— Еще бы. Я бужу детей?
— Минуту!
Я срываюсь с места. Оттаскиваю чемоданы в кладовку. Достаю сумку и быстро складываю в нее самое необходимое, после чего мы идем в спальню.
Сонные детишки куксятся, выгибаются, когда я надеваю курточки прямо на пижамы. Они почему-то совсем не удивляются, увидев Давида. Смотрят на него сонно и спокойно, словно он просто ненадолго отходил и вернулся обратно. Послушно устраиваются поудобнее на его руках, словно именно так и планировали с вечера. Здорово быть ребенком.
Мы покидаем дом еще до рассвета.
Его микроавтобус припаркован через улицу. Пока я пристегиваю детей в креслах, Давид ставит сумки в салон и устраивает Киру. Мы трогаемся.
***
По пути останавливаемся у пары домов. Давид каждый раз берет одну из черных сумок и, оглянувшись, быстро перекидывает ее через забор. Когда он вышел из машины в первый раз, я проверила остальные сумки — в них были деньги.
— Это взятка какая-то?
— Благодарность.
— Кому?
— Нашим друзьям археологам. Ганс скорее всего захочет забрать себе и важные археологические объекты. Нужно будет их отстоять для будущих поколений.
— А если Ганс предложит им больше?
— Больше — не предложит. А эти деньги им возвращать жадность не позволит. Это по закону, мы просто поддержим тех, кто эти законы отстаивает. К сожалению, им платят слишком мало.
— Теперь курганы еще какое-то время будут хранить свои секреты.
— Лет пятьдесят.
— Тогда мне не придется мотаться в суд в качестве свидетельницы.
Я понимаю, что это ради меня. Алтаю уже глубоко все равно, что там обнаружат.
Вскоре дети окончательно просыпаются, требуют завтрак и внимание, мы как раз останавливаемся в придорожном отеле.
Номер забронирован заранее, и я, не тратя зря времени, занимаюсь приготовлением каши. По пути мы обговорили легенду, которая, в общем-то, мало отличается от правды и выглядит достаточно сносно. Если вы верите в сказки, разумеется.
***
Мы сидим в ресторанчике, пьем кофе. Планируем дать детишкам размяться и поиграть, после чего, на дневной сон, продолжить путь.
Дорогая предстоит дальняя: мы не можем лететь из-за Киры, но меня почему-то совершенно не пугает длительность путешествия. Как будто у меня уже сейчас есть все необходимое для радости.
— Светлана, заканчиваем октябрь и закрываемся, — говорю я в трубку. — Все отправляются в оплачиваемый отпуск до февраля, а там уже будете общаться с представителем Ганса. Нет, я не знаю, что он решит. Даже примерно. Но я, разумеется, о вас попрошу. Куда я делась? Хм. Ладно, скажу как есть: уехала к Северянину. Он позвонил, и я сорвалась. Вот такая безумная, так можешь обо мне и думать.
На этом моменте она замолкает на некоторое время.
— Ты уверена, что это безопасно?
— Мы побудем несколько месяцев в Карелии, там видно. Он… достаточно безопасный на мой взгляд.
Давид стреляет в меня взглядом и усмехается. Я улыбаюсь ему. И правда безумная, у виска бы покрутить самой себе, сердечко так и колотится. Безумная и счастливая.
Обсуждая со Светланой текущие дела, я так увлекаюсь, что не замечаю, как в пустой зал ресторана кто-то заходит.
— Рада, — негромко окликает Давид, я не реагирую, он берет меня за руку. — Рада, тут твоя семья. Не паникуй, пожалуйста.
Глава 41
Когда тебе говорят не паниковать, что ты делаешь первым делом? Вот именно! Я округляю глаза и зачем-то хватаюсь за вилку. Давид плавно освобождает мою от оружия, его спокойное выражение лица действует как таблетка.
— Все в порядке, я такое допускал. Вдох-выдох.
— Вдох-выдох, — повторяю я жалобно. — А если они узнают, а если…
— Не узнают, если ты будешь вести себя естественно.
Я тянусь к нему ближе и агрессивно шепчу:
— Когда я веду себя естественно, все думают, что я умом тронулась.
Давид смеется, и мы слышим голос моей мачехи Лизаветы:
— Рада? Рада, это ты? Девчонки, смотрите, там наша Рада!
