Или что-то заподозрившая Вика разговаривала-таки со Смирновым?
— Давно собирался предупредить, — сказал ему Глеб, когда они сидели вечером дома у Котельникова, пили чай. — Черепные травмы имеют такую особенность: после них возможен невроз... Страхи всевозможные начнутся, неуверенность.
И, пока Котельников глядел на отхлебнувшего из чашки Смирнова, пока сам потом клонился над чашкой, пронеслось: вот он запросто отвечает Глебу, что да, и с ним, пожалуй, случилась такая штука — запало, видишь ли, в голову, будто у них с Викой что-то есть, будто они обманывают Котельникова, и он теперь никак не может от этой мысли избавиться...
«Вот видишь, — участливо скажет Глеб, — хорошо, что я с тобою заговорил». Подойдет к двери, позовет негромко: «Виктория!» И, когда придет она, скажет тоже очень обыкновенно: «Игорю кажется, Виктория, что у нас с тобой интрижка, что мы обманываем его. После травмы черепа это бывает, понимаешь, какая штука. А пусть-ка он посмотрит нам в глаза, да и выбросит это из головы. Что это ты, в самом деле, дружок?»
В голосе у него опять не будет ни обиды, ничего такого, а только дружеская забота, а Вика подойдет сзади к сидящему Котельникову, положит руки на грудь, скажет в самое ухо: «Ты что, Игорешка?.. Спятил?»
«Ну, извините, — скажет он, — братцы!..»
И встанет, и обнимет обоих, прижмет к себе двумя руками, а назавтра ему уже на работу можно выходить — по-прежнему станет здоров как бык!
А если будет совсем не так?.. Если он, Котельников, первый не сможет сказать это без фальши в голосе, и его интонация невольно вызовет ответную неискренность Глеба, и все запутается еще больше, и будет не по-мужски.
— С тобой не бывает такого, дружок? — поднял от чашки глаза Смирнов.
— Д-да как тебе, — улыбнулся Котельников и сам обрадовался искренности, с которой звучал у него голос. — Бывает, конечно, кошки на душе и поскребут...
— Эко ты! — такою же дружелюбной улыбкой ответил ему Смирнов. — Это в порядке вещей. Тебе ведь, милый, уже не двадцать. Бывает, и поскребут. Что ж тут?
— А больше вроде бы...
И Котельников плечами пожал: да нет, мол, пока бог миловал!
— Вот и хорошо, — согласился Смирнов.
На крошечный поднос на журнальном столике поставил пустую чашку, откинулся в кресле и поднял палец:
— Относительно кошек. Чтобы они ловили мышей, а не скребли... Не давай себе заскучать. Серьезным делом пока тебе лучше не заниматься, а так... Читай что-нибудь легкое. Ходи в кино. Девчонку себе заведи... А что?
Он, наверное, поймал дрогнувший взгляд Котельникова, оттого так и спросил. А Котельников просто глянул на приоткрытую дверь за спиной у Смирнова: ему не хотелось, чтобы слышала Вика.
— Только не такую, с которой потом хлопот не оберешься. Начнет еще шантажировать... Нет! А такую, чтобы все понимала. Партнершу, если хочешь. У нас недавно лекция... По данным всемирной организации здоровья, наиболее продолжительная активность наблюдается у тех мужчин, которые не ограничиваются только супругой. Да это и естественно: и в смысле психологии — смена впечатлений, и в биологическом смысле — постоянная приспособляемость, обновление организма.
Котельников все-таки встал, прикрыл дверь.
— Я и не заметил, — голосом, запросто простившим себе эту рассеянность, сказал Глеб. — Ну, это мелочи. Пусть Вика слышит. Я ведь ничего такого. А она у тебя образованная женщина... должна понять.
— Сомневаюсь! — качнул головой Котельников и опять себе удивился: очень бодренькая, должно быть, вышла у него улыбка.
— Если сомневаешься, другая статья, — не торопясь рассуждал Глеб. — Тогда жестокая конспирация. Подполье. А если и тебя самого, может быть, смущает простота, с которой я тебе это говорю, тогда пойми: эта твоя девчонка... или одна, или две, сколько их там будет, они не имеют к Вике никакого отношения. Ты ведь не собираешься ей изменять?
— В смысле?
— Уйти к другой... оставить ее с ребятишками.
— Д-да нет вроде.
— И славно. А остальное — вопросы мужского здоровья, в которых она, как не чужой тебе человек, тоже должна быть заинтересована. Знай, что это полезно для вас обоих, и пусть это служит тебе оправданием в собственных глазах.
— Индульгенция.
— Да, если хочешь.
«К чему был весь этот разговор? — как и в тот вечер, думал опять Котельников. — Или и в самом деле подозревающий о чем-то Глеб хочет примирить его с тем, как оно все это в жизни устроено? Или, чувствующий невольную вину, хочет, чтобы он, Котельников, не остался бы без своей доли украденной этой любви? Все мы одним миром мазаны, мол, — вот видишь!..»
А может быть, он, искренний друг Котельникова, и больше него проживший, и столько успевший повидать, просто делится опытом, просто говорит о том, что сам понял, о чем сам только недавно узнал?
«Всемирная организация здоровья все-таки!» — сам себе в темноте грустно улыбнулся Котельников.
Тот их вечерний разговор за чаем, пожалуй, подлил масла в огонь, и несколько дней потом Котельникова опять одолевали мучительные раздумья. А что, если и Вика рассуждает точно так же: эти самые дела с кем-то другим не имеют, мол, к Котельникову никакого отношения... Ведь не собирается же она ему действительно изменять? В том смысле, который вкладывал в свои слова Глеб Смирнов.
Виктория и всегда следила за собой тщательно, но до сих пор Котельников как-то не придавал этому значения. Может быть, дело было в другом — раньше он ведь только ночевал дома, почти всегда торопился, у него просто не хватало времени что-либо особенно замечать. К той поре, когда приезжал он, вконец уставший, со стройки, Вика, уложившая детишек, уже успевала с книжкою в руке или у телевизора посидеть с какой-нибудь там медовою или молочного маской на лице, а утром, когда они оттесняя один другого, заглядывали в зеркало, каждый из них торопливо глядел только на себя... Теперь же вся эта мощная индустрия женской красоты обрушилась на Котельникова во всем ее удивительном разнообразии, и он, сидевший дома и вечер, и утро, с невольною грустью думал, что видит, в общем-то, только сам процесс преображения Вики... Процесс этот длится до той последней минуты, когда она уже стоит у порога, а там ее, уже совершенно иную, видит не Котельников, остающийся дома в продранных на коленях спортивных брюках да в стоптанных шлепанцах, — видит кто-то другой...
Возвращаясь к разговору со Смирновым, он подумал: хорошо, а если, предположим, возьмет он, да и махнет на все рукой, да и заведет себе действительно зазнобу?.. Гаранин, которому в этом смысле, кажется, не очень везет, иногда под настроение, приняв молодецкую позу и подкручивая несуществующий ус, изречет: куда, мол, нам, гусарам, завлекать — нам бы только отбиться! Так вот, предположим, перестанет Котельников отбиваться... Не начнется ли тогда у них с Викой та самая банальная история: она — в одну сторону, он — в другую. Сколько его друзей или хороших знакомых давно уже так и живут: потихоньку прощают женам, потому что жены прощают им.
Заранее зная, что не в том он сейчас состоянье души, чтобы за кем-то волочиться, Котельников, тем не менее помня разговор свой со Смирновым, чаще теперь посматривал и на сверстниц на своих, и больше, разумеется, на девчат гораздо моложе, — посматривал, как бы спрашивая себя: а мог бы ты, в самом деле, с кем-то из них утешиться?
Однажды, когда он был в городе и, покончив с делами, уже неторопливо шел по проспекту Металлургов, в толпе, которая вывалила из набитого трамвая, Котельников увидел молодую женщину... На секунду приостановившись, чтобы дать кому-то дорогу, она медленным и плавным жестом поправила пышные волосы и одновременно словно стряхнула с себя что-то, мешавшее ей там, в тесноте трамвая.
Котельников увидел с особенным каким-то достоинством слегка приподнятый подбородок, увидел шею и край щеки, потом она отвернулась совсем, пошла по улице, и в свободной ее, не без гордости осанке, в четкой, словно подчеркивающей красоту классических ног походке было тоже столько достоинства, что Котельников на миг перестал дышать, невольно вытягивая шею и вглядываясь...
Бывает, мелькнет в толпе женское лицо, только на миг остановятся на тебе задумчивые глаза, однако ты каким-то чутьем поймешь: та женщина, с какою ты был бы счастлив, та самая, увидев которую впервые, ты можешь, однако, поклясться, что знаешь ее всю жизнь, и всю жизнь любишь, и ждешь.
Но тронулись поезда, разминулись автобусы, захлопнулись двери...
И ты, раздумывавший на какую-то секунду дольше, чем надо бы, не увидишь ее, — может быть, и в самом деле единственную на свете — больше нигде и никогда.
Прибавивший шагу, обогнавший и одного и другого Котельников судорожно решал, что бы ему такое сказать, когда он догонит женщину. Об остальном он сейчас раздумывал меньше всего. Это была женщина, за которой он пошел бы на край света, и обо всем другом сейчас он просто забыл.
Сердце у него стучало, под кожею на висках что-то словно приподнялось, и он ощутил в себе шумящий ток тугой и горячей крови. Прочищая горло, и раз и другой он глухо кашлянул, прибавил шагу еще и тут, когда женщина мельком посмотрела направо, увидел ее лицо...
