закончилась. Внизу стояла подпись:
«Бенедикт Алексеев».
В дверь постучали. Это был Тарас.
— Проходи, — я открыл дверь.
— Матвей Михайлович, я надеюсь, вы княжну не того?.. — спросил Тарас.
— Чего, «не того»? — спросил я. Меня позабавило поведение дядьки.
— Сами знаете, чего, — засопел Тарас, — сказал бы я, да только невместно мне такие вещи о княжнах говорить.
— Нет, Тарас, — успокоил я его, надевая брюки к фраку. — В этом плане всё хорошо.
— Вот и отлично, — сказал Тарас, помогая мне надеть сорочку и жилет, — а то ведь, Матвей Михайлович, жениться бы пришлось. А вы можете и познатнее найти кого-нибудь.
— Ха-ха, Тарас, ну ты даёшь, — рассмеялся я, — я же пустышка, кому я нужен-то.
— Ну, главное, что через вас со всеми Мартыновыми породниться можно, — глубокомысленно произнёс Тарас.
— Ах, ну да, конечно, — кивнул я.
И тут до меня дошло.
— Погоди-ка, Тарас, — сказал я, повернувшись к нему, — а почему это тебя не удивляет, что ко мне, пустышке, княжна Аматуни так тянется? М?
Тарас потупился.
— Ты думаешь, что она только из-за того, что я Мартынов? — спросил я.
Тарас молчал. Было понятно, что именно так он и думает. Что Аматуни просто хотят создать устойчивый династический союз с моим родом, используя меня, так как к моему кузену Валерию Мартынову очередь из самых знатных и богатых невест стоит.
— Ладно, можешь не отвечать, — вздохнул я. Вздохнул и Тарас. Не объяснять же ему про мой то появляющийся, то исчезающий Яр.
Процесс моего облачения во фрак завершился, и в сопровождении Тараса я отправился к машине. На улице я позвонил фрейлине Аматуни:
— Лиза, я вышел из «Плазы». Поедем в «Воробьяниновъ»?
— Нет, слушай, мне сейчас позвонила Наташа, ну ты её видел сегодня, помнишь? — сказала Лиза.
Глава 18
— Как же, конечно, помню, — ответил я.
— Почему это «конечно»? — подозрительно спросила Лиза.
— Лизонька, пожалуйста, — попросил я, — просто рассказывай дальше.
— Ну-ну, — буркнула она и тут же продолжила бодрым голосом, — в общем, она с девочками сейчас будет в ресторане «Филоксен». Ну там их кавалеры будут ещё. Всем не терпится с тобой увидеться…
«С каких это пор я стал интересен высшему свету?» — мысленно задался вопросом я.
— …все хотят услышать подробности о дуэли, — закончила Елизавета Георгиевна.
— Ах, о дуэли, конечно, теперь всё ясно, — сказал я, — слушай, я не очень люблю все эти светские посиделки.
— Матвей, они очень настаивали, — начала упрашивать фрейлина, — пойми, мы аристократы, у нас есть обязанность вести светскую жизнь, чтобы поддерживать связи…
— Ага, только пустышка Мартынов не был никому интересен до дуэли, — возразил я.
— Так никто и не говорил, что тебя в свете за внутренний мир любить будут, — резонно возразила Елизавета Георгиевна, — в отличие от меня.
На это мне сказать было нечего.
— Ну, Матвей, ну, пожалуйста, — начала канючить фрейлина.
— Да тебе-то какая выгода? — спросил я.
— Пусть эти вертихвостки видят, что ты мой! — твёрдо сказала Елизавета.
«Боюсь, что обладание мной только в глазах моей сладкой княжны Аматуни может являться поводом для гордости» — подумал я.
— Хорошо, я буду там, — сдался я.
— Ура! Ура! — запищала Лиза.
— До встречи! — сказал я и сбросил вызов.
Я решил сам сесть за руль, чтобы немного отвлечься. Честно говоря, заметка в «Римском Эхе» меня задела больше, чем было оправдано ситуацией. Мы, аристократы, должны быть привычны к тому, что журналисты обмусоливают каждый наш вздох. Но мне показался оскорбительным тон статьи и то, как реальные факты там перемешивались с самыми необоснованными допущениями.
Этот Бенедикт Алексеев, кто бы он ни был, даже тот факт, что Валерий лишь отвечал на вызов на дуэль, умудрился выставить так, будто бы очередной Мартынов снова оказался зачинщиком смертельного поединка.
Не доезжая до ресторана, я остановился на обочине и пересел на заднее сиденье, чтобы валет у входа в заведение, распахнув заднюю дверь моей машины, не оказался перед видом пустого дивана, а мне не пришлось бы выходить спереди, открывая дверь самому, тем самым выставляя нас обоих в глупом свете.
Дальше всё прошло как обычно. Бесшумное вползание моей машины на парковку у главного входа в ресторан «Филоксен», встреча и провожание меня метрдотелем в зал.
Помня о том, что ожидается большая компания, я сразу выбрал большой стол.
Ещё в холле ресторана меня привлекла одна показавшаяся мне любопытной деталь. На стене, прямо в полированном камне было выгравировано стихотворение девятнадцатого века, которое начиналось словами:
«Вступает — на диво и смех Сиракузам -
Тиран Дионисий в служители музам».
Стихотворение пересказывало сюжет древнегреческой истории о поэте Филоксене и правителе, тиране Дионисии. Правитель потребовал от Филоксена, чтобы поэт оценил его творчество. Филоксен честно ответил, что Дионисий пишет плохо. Тиран отправил поэта в темницу.
Через какое-то время Дионисий снова позвал поэта, чтобы тот оценил его новые стихи. Филоксен молча выслушал и пошёл прочь из зала. Дионисий спросил поэта, куда он направляется, и Филоксен ответил, что идёт обратно в темницу, так как ничего нового он сказать Дионисию не может, ведь пишет правитель по-прежнему плохо.
Я пробежал стихотворение глазами. На мой взгляд, ресторан назвали «Филоксен» в честь другого известного древнегреческого Филоксена. А именно — в честь обжоры, имя которого было Филоксен из Лефкаса. Поэт же, о котором говорилось в стихотворении — это Филоксен из Киферы. Думаю, его упомянули в виде выгравированного на стене стихотворения просто потому, что звали его так же, а стихов о Филоксене-обжоре не нашлось.
Не успел я усесться, как появилась Елизавета Аматуни. Я снова встал, поцеловал ей ручку, соблюдая все приличия, и подвинул стул, помогая сесть. Я столько раз это проделал за сегодня сначала с Лизой, потом с Марией Филипповной, потом с Натальей Борисовной и Анной Евгеньевной, что радовался тому, что с ними придут какие-то их ухажёры, которые и будут пододвигать им стулья, подливать шампанское в бокалы и выполнять все остальные, требуемые этикетом, глупости.
— Лиза, не знаю, как ты, а я сейчас буду много и быстро есть! — заявил я, вспомнив о том, как в обед у меня остыл креветочный суп из-за того, что приходилось отвечать на бесконечные реплики девушек.
— Тебе лишь бы поесть! — шутливо обиделась она. — Конечно, заморочил юной глупой фрейлине голову, получил от неё то, о чём и говорить-то неприлично, а теперь и слова сказать жалко бедной приезжей провинциалке!
— Да ладно тебе, — улыбнулся я, — ты тоже от меня получила то, о чём и говорить-то неприлично! И кто ещё кому заморочил голову!
Не дожидаясь её ответа, я взмахнул рукой, чтобы подозвать
