прямо в трусливо бегающие глаза.
— Матвей Михайлович, — наконец тихо обратился ко мне лейтенант Козлов, — я посмотрел в Паутине, вам с ним на дуэль никак нельзя.
— Это почему ещё, Александр Петрович? — спросил я, пристально смотря на замершего Алексеева.
— Он мещанского звания, а дуэль, сами знаете, возможна только между равными, — ответил лейтенант.
— Вот именно! — дерзко заявил Бенедикт Алексеев, — будьте уверены, стюард Мартынов, что я поставлю общественность в известность о вашем неуважении к журналистике!
— Вот как? — поднял бровь я. — Вы это точно уже решили?
— Именно так! — дерзко сказал, почти выкрикнул, Бенедикт.
— Что ж, тогда запишите ещё и это, — сказал я и плюнул ему в лицо.
— Как вы смеете! — снова завопил Бенедикт Алексеев. — Представителя прессы бьют! Полиция!
— Действительно, пойдёмте поищем полицию! — согласился я и, схватив его за волосы, потащил на улицу. Мои товарищи, включая и девушек, высыпали за мной в жаркий Константинопольский вечер.
На улице, всё так же держа Алексеева за волосы, я быстро выломал длинный тонкий прут из ближайшего кустарника и повёл журналиста по тротуару, приговаривая:
— Вот тебе, скотина, мнение Мартынова! — прут со свистом рассёк воздух и попал Алексееву куда-то по спине. — Вот тебе гениальный поэт! Вот тебе уважение ко мнению общественности!
На каждую фразу приходился удар прута. Мои спутники, смеясь, двигались следом за мной и несчастным, не знающим куда деться от боли и унижения, Бенедиктом Алексеевым. Проезжающие мимо автомобили замедлялись, из окон высовывались любопытные лица и «ладошки», чтобы заснять происходящее.
Вскоре прут сломался и я, плюнув напоследок вслед убегающему Алексееву, утёр пот. Ещё бы: на такой жаре столько руками махать во фраке.
— Ну ты даёшь, Матвей! — подскочил ко мне поэт Чигуриков или как там его настоящая фамилия. Он приобнял меня за плечи и расхохотался. — Отчаянная ты головушка!
Он взъерошил мне волосы. Я подошёл к Елизавете и предложил ей локоть, чтобы она могла взять меня под руку. Веселой компанией мы вернулись за столик. По примеру Антона мы все перешли на «ты»: после произошедшего общаться на «вы» было уже немыслимо.
Мы заказали ещё две бутылки шампанского. Пока мы, возбуждённые приключением, разливали напиток по бокалам, Антон Чигуриков, последние минуты три что-то бормотавший и смотревший в пустоту, вдруг вскочил на сиденье и закричал:
— Экспромт!
Только успокоившиеся после моей выходки посетители ресторана, снова уставились на нашу компанию. Многие достали телефоны, чтобы на случай, если удастся запечатлеть какой-нибудь курьёз.
Антон подождал несколько секунд, пока на нём сосредоточится всё внимание, и затем прочёл только что сочинённые стихи:
«Бейте Бенечку за каждую сплетню!
Бейте прутом, бейте не плетью!
Сплетник все прутики склеит,
Будет у Бенечки веник!»
Мы снова рассмеялись. Поручик Долгорукий потянул его за рукав:
— Садись уже, поэт!
— Вы поняли, да? — спросил нас с горящими глазами Антон, — если Бенедикта будут бить прутом за каждую сплетню и оставлять ему прут после этого, то скоро он сможет склеить из них целый веник!
— Да поняли, мы поняли, — смеялся, обнимая его лейтенант Козлов.
— Погоди-ка, Антон, — вдруг сказала Елизавета, — так ведь Матвей сломал об него прут! Если все пруты будут ломаться, то у него так никогда не веник не наберётся!
Снова мы покатились со смеху, снова кто-то пролил шампанское.
— Можно из половинок прутов собрать два веника! — предложил Сергей Долгорукий.
Новый взрыв смеха.
— Вы ничего не понимаете в искусстве! — возмущался Антон.
— Да куда уж нам! — хохоча, отвечали мы ему.
— Из-за таких, как вы, графа Озёрского и запишут в гениальные поэты! — восклицал поэт.
— Антоша, — гладила его по плечу Анна Евгеньевна, — они же шутят.
— Поэзия — это не шутки! — отвечал тот, сам уже, впрочем, смеясь.
К нашему столу приблизился полицейский с погонами помощника исправника, то есть, по Табели о рангах, в звании примерно майора пехоты или штабс-капитана в гвардии. С ним были два полицейских рангом поменьше, но тоже нерядового звания.
Очевидно, они пришли сюда, узнав о моей расправе над Бенедиктом. При этом пришли целых три офицера. Значит, рассчитывают, что моих спутников придётся утихомиривать, а поскольку все они — господа знатные, нужно и полицейских присылать таких, у кого много Яра.
Если прислать обычных рядовых или приставов, то Долгорукий и Козлов их и слушать не станут, а Антон и подавно, он — натура артистичная, может и Яр применить. А к полиции в обществе должно быть уважение.
— Помощник исправника Игорев, — представился нам старший офицер. — Извольте следовать со мной, Матвей Михайлович.
Глава 19
— Куда это? — поинтересовался я.
— В участок, — сказал Игорев.
— Может быть вы мне домой повестку в суд пришлёте? — спросил я. — Сами видите, с дамами отдыхаем.
— К сожалению, требуется ваше присутствие для составления протокола, — ответил Игорев.
— А если я здесь вам дам показания? — цепляясь за последний шанс, спросил я.
Игорев подумал.
— Там могут быть моменты, которые вы можете захотеть оспорить, — неуверенно протянул он.
— Да что же тут оспаривать? — удивился я. — Пожалуйста, господа, записывайте!
Один из помощников Игорева достал планшет отечественного, естественно, производства, и стал снимать меня на встроенную камеру.
— Я хотел вызвать Бенедикта Алексеева на дуэль из-за его бесчестной статьи, которая очерняет всю мою семью, — объяснил я, — для чего дал мерзавцу пощёчину. Оказалось, что он мещанского происхождения, а значит, между нами дуэли быть не может. Он начал визжать, что и дальше продолжит писать о нас гадости на своём мерзком сайтике, и я прилюдно отхлестал его прутом. Вот и всё.
Игорев кивнул.
— Записали? — обратился он к помощнику.
— Так точно, — ответил тот и протянул мне планшет.
На планшете было только что снятое видео со мной, а под ним текстом шла автоматическая расшифровка моей речи. Я пробежал текст глазами.
— Всё верно? — спросил меня Игорев.
— Да, — сказал я. — Но, вообще-то, я хочу добавить ещё кое-что.
— Секундочку, — помощник Игорева, снова направил на меня планшет. — Продолжайте, прошу вас.
— Прошу учитывать, что я отхлестал господина Алексеева как частное лицо. Свободу слова я уважаю и считаю, что долг журналиста — сообщать людям правду. Просто конкретно этот журналист позволил себе ложные утверждения, порочащие как мою семью, так и меня лично. За это я его и отхлестал. Как человека, но не как журналиста.
— Это всё? — спросил Игорев.
— Да, теперь точно всё, — подтвердил я.
— Тогда подпишите, будьте любезны, — ответил тот.
Я пальцем расписался под текстом и, достав идентификационную пластиковую карточку цвета русского флага и с чёрным двуглавым орлом на жёлтом фоне в нижнем углу, приложил её к сканеру, поставив тем самым цифровую подпись.
В карточке была
