– Какая Эльвира, вы еще по отчеству скажи´те! – У соседки был славный говорок, мягкое «г». – Эля я. И вас Олей буду называть, разрешите? – Она села на тахту, на краешек, и сидела пряменько, бесхитростно глядя на Ольгу.
Та, улыбнувшись, кивнула.
– Вы ведь там, в Москвах-то, люди все сплошь важные, а мы тут простые, нам эти китайские церемонии ни к чему, только мешают. Вы надолго к нам?
– Пока не знаю, Эля. Не решила еще.
– А что ж одна, без никого?
– Кто работает, кто учится...
– И ребенка в Москве оставили? Может, не стоило?
– Детей у меня нет, – сказала Ольга вымученно.
– Да? – растерялась Эля. – Значит, я не поняла. А кто учится-то?
– И все-таки поставлю чайку! – Ольга поднялась. – Хоть по чашке, но мы выпьем. Это же недолго...
Она вышла на кухню. Пока она там суетилась, Элю не было слышно. Вернувшись в комнату с чашками, Ольга увидела, что соседка все так же сидит на краешке тахты, и подивилась деликатности новой знакомой.
Ольга поставила чашки на старый, широкий, рассохшийся табурет неопределенного цвета, придвинула его к тахте, сходила за сахаром, лимоном и конфетами. Эля следила за ней почти с ужасом.
– Что ж вы меня, Оля, в неловкость вгоняете, – пробормотала она. – Я ведь только на пять минут зашла, познакомиться, а вы...
Ольга засмеялась.
– Вот если б не вы ко мне, а я к вам заглянула, – сказала она, – вы бы меня обедать усадили и без первого-второго просто из-за стола бы не выпустили...
– Откуда знаете?
– Догадалась. Так что плохого, если я просто напою вас чаем?.. Как вы живете?
– Обыкновенно, – Эля пожала плечами. – До богатства далеко, не шикуем, но с хлеба на квас тоже не перебиваемся. Муж в порту в Севастополе работает, инженером. Я за домом и дочкой приглядываю. Девочка хорошая, умная не по годам, только болезненная. С детства. Школу то и дело пропускает. Там ее жалеют, на второй год ни разу не оставили, да и с оценками стараются не обижать. Она у нас хорошистка. Если б не болела, была бы отличницей... Родители мои в Ялте живут, мужнины умерли. Родственников по Украине хватает: то одни в гости позовут, то другие приедут... Так и живем. Обычно. На роман не хватит.
Она посерьезнела, большие темные глаза стали печальными. Одним глотком допила чай, к сахару и конфетам не притронулась.
– Завтра суббота, Оля. Вы приходите к нам вечером. Чаю попьем, поболтаем... С мужем и дочерью вас познакомлю. Они у меня хорошие. Придете?
– Обязательно, Эля, – сказала Ольга.
Эля поднялась.
– Пора мне. Анюта заждалась. А живем мы во-он в том доме, – она показала из окна. Дом стоял напротив, через двор. – Третий этаж, одиннадцатая квартира. Часам к шести. Спасибо за чай, Оля.
Она еще раз мельком оглядела комнату, в глазах блеснуло восхищение.
– Вы только, пожалуйста, не смейтесь над нами, – сказала она, выходя.
– С чего вы взяли? – удивилась Ольга. Ее неприятно задела эта фраза.
– С того. Вы, приезжие, всегда смеетесь над нашей простотой и откровенностью. Я понимаю: вы живете иначе, у вас другие отношения... Мне показалось, Оля, что вы... не станете насмешничать. До свидания.
Вот и появились у меня здесь знакомые, подумала Ольга, закрывая за гостей дверь. Главное – не успеть ни к кому привязаться...
Она вымыла и высушила голову, оделась и пошла исследовать город.
Он и впрямь оказался небольшим и уютным. С одной стороны – море, с другой горы. В предгорьях тут и там лепились частные домишки, наподобие того, в котором жила она, и поплоше. Богатых и красивых домов здесь было мало, все они выстроились поближе к морю, на центральных улицах.
На набережной – главной достопримечательности городка – народу было мало: туристический сезон еще не начался. И вообще, это не Ялта, не Севастополь: минимум развлечений, и все они какие-то простецкие. Она предположила, что и летом тут нет наплыва туристов. Не распробовали еще это место.
Ольга прогулялась от центра до конца набережной и двинулась дальше по тропинке между горами и морем. Тропинка постепенно поднималась, забирая в горы, и вскоре завершилась небольшой ровной площадкой, огороженной по краям тяжелыми прямоугольными плитами. Здесь никого не было, лишь чуть ниже, ближе к морю, на камнях, рыбачили трое пенсионеров.
Отсюда открывался потрясающий вид на море.
От этой бескрайней шири, ветра, вмиг растрепавшего волосы, Ольгу охватило мощное ощущение счастья, и она засмеялась. Она никак не могла оторваться от вида моря, огромного и живого. Ольга давно не была так близко к нему, почти один на один, давно не дышала соленым морским ветром. Нет, конечно, они с Аркадием регулярно летали на море, преимущественно за границу... Но тогда она не замечала никого и ничего вокруг, кроме, пожалуй, своего мужа; она была занята тем, что приносила себя, – и это было главным событием. Где бы ни появлялась, она думала только о том, как выглядит сама и как выглядит ее любимый. Ни на что другое просто не оставалось времени.
Она разучилась видеть мир, вот в чем дело.
Она разучилась останавливаться и задумываться; смотреть на небо, на деревья и людей. Она давно не видела мира вокруг.
Только когда на нее посыпались несчастья и неудачи, она оборотила свой взор вовне, стала медленно, болезненно выхватывать элементы красок окружающего мира: лица людей, природу, дома. Ее зашоренность спадала. Однако то было иное виденье, отмеченное печатью драматизма ее судьбы.
Но глаза открылись. Поняв, что потеряла многое
(все)
она стала иначе мыслить.
И это понимание привело ее сюда, в приморский украинский городок, чтобы через некоторое время умереть.
Ольга сидела на огромной прямоугольной шершавой плите и смотрела вдаль. Перед ее глазами проносились картины ее жизни.
«Сколько я здесь уже, – подумала она – час? два? Со стороны я, наверное, выгляжу, как тихая дура Ассоль, ждущая корабль с алыми парусами, на котором приплывет за ней Грей...»
– Девушка, посмотрите... Вы видите? – послышался голос.
Она поспешно обернулась, убрав с лица волосы. Один из пенсионеров-рыбаков стоял рядом и указывал рукой куда-то в море. Она посмотрела в том направлении.
Дельфины... Они носились под солнечными лучами, выпрыгивали из воды, показывая свои мускулистые серебряные тела, вставали на хвосты и оглушительно громко клекотали, будто смеялись.
Их было много, не меньше десятка семей. Ольга, как завороженная, следила за ними не отрываясь, а в душе поднималось что-то... Хотелось то ли плакать, то ли обнять весь мир.
– Э-эй, дельфины!!! – вскочив, закричала она, принялась прыгать и махать руками.
В ответ пять или шесть животных встали на хвосты в ореоле серебряных брызг, приветствуя ее.
– Вы только сегодня приехали? – со смехом спросил рыбак.
– Что?.. – Она заставила себя успокоиться, оторваться от прекрасного зрелища и снова взглянула на старичка.
– Я говорю, вы только сегодня приехали?.. Есть хорошая примета: если в первый день приезда к морю увидишь дельфинов, отдых удастся.
– К сожалению, я приехала вчера... – пробормотала она, опустилась на плиту и снова стала смотреть на дельфиньи игры под солнцем.
Пенсионер за ее спиной еще потоптался, покряхтел, затем шаги его начали удаляться.
...Ольга возвращалась домой, когда солнце стало клониться к горам.
Во дворе на скамейке сидела девчушка лет двенадцати и играла на скрипке. Это Аня, поняла Ольга, дочь моей новой знакомой. Она направилась к девочке.
Мелодия была печальной и будто немного болезненной, как и сама маленькая скрипачка. У девочки была тонкая, казавшаяся голубоватой кожа, серые круги под глазами и длинные ломкие пальцы, которые, впрочем, с проворством и силой управлялись с инструментом. Если бы не печать болезненности, девочку можно было назвать красивой.
Ольга подошла и села рядом на скамейку, некоторое время слушала мелодию, пытаясь угадать композитора. Не смогла. Аня, не обращая на нее внимания, играла.
– Привет, – сказала Ольга. – Я Оля, ваша соседка. Аня не реагировала.
– Что ты играешь?
Аня оборвала мелодию и опустила скрипку.
– Паганини, – ответила она. Голосок был высокий, но сильный. – Десятый каприс. Один из самых сложных. Но я уже почти справляюсь.
– Ты великолепно играешь, – от души сказала Ольга. – Хотела бы я так научиться...
Аня повернула голову и взглянула на нее:
– Вы скрипачка?
– Нет, к сожалению...
– Играть Паганини трудно, – сказала Аня, отворачиваясь. – В первую очередь, эмоционально. В его скрипичных сочинениях, практически во всех, заложено страдание.
– Чье страдание?
– Композитора. У него была трудная жизнь, она вся отмечена печатью страдания. Вы о нем слышали что-нибудь?
– Я смотрела фильм... – неопределенно сказала Ольга.
– Одни его современники говорили, что он в сговоре с дьяволом, раз умеет извлекать такие звуки из простой деревяшки со струнами, другие, что его искусство – голоса ангелов. Музыка небес. Его самого всю жизнь раздирали противоречия. Кроме того, он был болен.
