Когда приносят счет, придурок платит, и мама делает вид, что благодарит его, как будто она не бросила бы его задницу, если бы он этого не сделал. Парень встает и помогает ей подняться, и мне удается хорошо его рассмотреть. Он почти такой же высокий, как я, но немного худее. Его глаза посажены слишком далеко друг от друга, а темные волосы взъерошены до самой макушки. Все в нем говорит о военном — от жесткой манеры двигаться до строгости костюма. Предполагаю, что он был командиром или сержантом.
Вместе они переходят улицу и направляются ко мне. Отступаю и позволяю им пройти, затем следую за ними вплотную. Похоже, они возвращаются в дом моей мамы. Для чего я не знаю…
«О, нет. Нет. Он идет к ней домой в середине дня. Он собирается попробовать и… и…»
У меня сводит желудок.
«Здравствуй, темнота, мой старый друг».
Как будто ожидая увидеть автомобильную аварию, я продолжаю следовать за ними, шаг за шагом подстраиваясь под их темп. Придурок и мама останавливаются у ее особняка, и я мысленно возношу молитву давно забытому Богу.
«Не позволяй ему войти, мама. Не делай этого».
Каким-то чудом парень целует ее и поворачивается, чтобы уйти. Судя по его быстрой походке и строгому костюму, он, вероятно, возвращается на работу. Смеюсь с облегчением и смотрю, как мама поднимается по лестнице. У двери она останавливается и оборачивается. Женщина смотрит ему вслед с улыбкой на губах. Но потом что-то меняется. Ее глаза опускаются к ногам, как будто она задумалась. И улыбка исчезает. Не просто исчезает, она рассыпается — как будто мама не уверена, как она вообще умудрилась улыбнуться.
В этот момент я понимаю, что она скучает по нам. Вижу это по морщинам на ее лице, с которыми не может справиться даже ботокс. Вижу это по тому, как ссутулились ее плечи и сгорбилась спина. Женщина крепко обхватывает себя руками, разворачивается, отпирает дверь и заходит внутрь.
Все, что хотел увидеть, я увидел. Моя мать здесь, именно там, где мне нужно. Она скучает по нам, но пытается двигаться дальше. И хотя парень, с которым она была, выглядит как настоящий кретин, может именно он тот, кто поможет ей с этим — настойчивый и ответственный.
Не зная, что делать дальше, уезжаю подальше от дома матери. От моего дома. Того, где я вырос. Я знаю, что не могу остаться надолго, но почему-то не могу заставить себя уехать из Чикаго. Я так и не принял решение. И температура моей крови поднимается на несколько градусов, когда я думаю о том, между чем мне нужно выбрать: видеть мою мать каждый день и защищать Чарли. Я не могу сделать и то, и другое. Если пойду против приказа, а я этого не утверждаю, то проведу вечность, убегая от коллекторов. А если меня поймают…
По спине пробегает дрожь, когда я думаю об аде и его многочисленных орудиях пыток. Есть одна вещь, которой все коллекторы боятся больше всего, и это девятый круг ада. Он предназначен для предателей и ближе всего к Боссу — обширная ледяная область боли и страданий.
Однажды я решил, что быть похороненным или заключенным в лед на целые эпохи не так уж и страшно по сравнению с другим дерьмом там, внизу. Затем Макс в шутку предложил мне наполнить два ведра льдом, засунуть в каждое по руке и держаться так долго, как только смогу. Я очень старался доказать, что могу это выдержать, но через шестьдесят секунд мои руки сами собой выдернулись, как будто у них был собственный разум. Макс расхохотался и обозвал меня киской.
С тех пор эта боль преследует меня.
Вспоминая об этом сейчас, не могу понять, как вообще можно сделать этот выбор. С одной стороны, я собираю душу Чарли, получаю повышение до директора душ и провожу свои дни на земле, видя свою мать и даже Чарли каждый день их жизни. С другой стороны, я иду против приказа, меня выслеживают коллекторы, в конце концов, я сдаюсь, и в то время как остальной мир наслаждается миром и спокойствием, я становлюсь человеческой сосулькой.
Я никогда раньше не встречал никого похожего на Чарли. Как ни тяжело это признать, она мне небезразлична. Но не думаю, что настолько, чтобы рисковать потерять свою маму и страдать от вечной боли за душу Чарли. И все же, тот факт, что я даже думаю об этом, поражает меня. Эта девчонка, Чарли, сделала что-то со мной.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Запустив руки в волосы, решаю прогуляться. Делаю круг и попадаю на улицу полную «реальных» магазинов. Забудьте о торговом центре Питчвилля. Хотя я знаю, что оттягиваю неизбежное — это все, что могу сделать, чтобы остаться в здравом уме. Поэтому я прохожу несколько улиц и, убедившись, что никто не смотрит, стряхиваю с себя тень.
Вскоре меня встречают стеклянные витрины, тощие манекены и этикетки кремового цвета. Мичиган-авеню, куда каждый приходит за покупками. Иду по тротуару, засунув руки в карманы. Несмотря на то, что сегодня четверг, вокруг полно народу. Люди бродят по магазинам, ловят такси… расталкивают друг друга локтями. Вдохнув, улавливаю запах дорогих духов. Его обладательницей могла быть любая из этих первоклассных девиц, проходящих мимо со своими сумочками от «Дольче» и туфлями от «Джимми Чу».
Впереди замечаю магазин «Армани» и решаю, что пришло время себя побаловать. Нет ничего лучше, чем тратить деньги, чтобы отвлечься от ситуаций, связанных с жизнью или смертью. Скользнув внутрь, окунаюсь в свежий, чистый запах оптимизма. Высокая девушка с белокурыми волосами и большими карими глазами улыбается, как укурок.
— Бизнес или удовольствие? — поддразнивает она.
— Удовольствие. Всегда.
Она кивает и улыбается еще шире.
— Чем могу быть полезна?
Я оглядываюсь по сторонам.
— Знаешь, я просто пройдусь. Я позову тебя, когда увижу что-то, что мне понравится.
Девушка широко раскрывает руки, как бы намекая, что магазин принадлежит мне, и уходит.
Через несколько минут я уже в раздевалке, примеряя серую спортивную куртку. Она чертовски хорошо смотрится поверх этой футболки синего цвета. Поворачиваюсь из стороны в сторону, стараясь забыть о том, что творится у меня в голове, и сосредоточиться на том, что отражается в зеркале. Я неплохо справляюсь, когда мне кажется, что я слышу плач девушки. Склонив голову набок, прислушиваюсь. Да, определенно плач. Я снова одеваюсь и выхожу из гардеробной. Четверо сотрудников «Армани» стоят у задней стены, нависая над занавешенным входом. Я быстро иду туда, где они стоят, любопытство берет верх надо мной. Подойдя ближе, замечаю, что занавеска — это импровизированная дверь в то, что, как я предполагаю, является их комнатой отдыха. Помощники сгрудились вокруг, заглядывая внутрь, наблюдая, как плачущая девушка расхаживает с телефоном, прижатым к уху.
— Что происходит? — спрашиваю парня лет двадцати с небольшим.
Он отворачивается от девушки и расслабляется с фальшивой уверенностью.
— О, ничего. Прошу прощения. Как вам одежда? Вы нашли что-то по душе?
Я смотрю через плечо парня на девушку. Другая сотрудница бросается к ней и заключает в объятия.
— Все в порядке, — говорит она девушке. — Я уверена, что с ним все в порядке.
Плачущая девушка отрывается и смотрит на что-то в углу.
Взрыв сотрясает комнату, и девушка всхлипывает еще громче. Помощники толкаются внутрь комнаты, и я следую за ними, гадая, что, черт возьми, происходит.
Все глаза в комнате останавливаются на телевизоре, висящем в углу. Новости. Что-то случилось в Лондоне. Я читаю полосу прокрутки внизу экрана. Террористическая атака. Канал крутит бомбежку по кругу, и мы смотрим, как на экране бегают люди, их лица искажены от страха. Меня убивают последние несколько секунд, когда замечаю одиноко стоящего ребенка, тянущегося к матери, которой там нет.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Плачущая девочка нажимает кнопки на телефоне и ходит по комнате, пытаясь дозвониться до кого-нибудь. Она поднимает глаза и впервые видит меня. Я замираю. Парень, который говорил со мной несколько минут назад, вспоминает, что я здесь, и хватает меня за локоть.
— Сэр, прошу прощения, но я вынужден попросить вас выйти. Я могу помочь вам со всем, что вам нужно.
