Вот такая тактика была у Филиппа Исаевича: «использовать… приблизить… овладеть… отбросить». И не переборщить на первых порах в борьбе с национализмом, побольше кричать о великодержавном шовинизме, а то вдруг не овладеешь доверием казахских масс…
Голощекин потому говорил столь откровенно и беззастенчиво, что с верхушкой старой казахской интеллигенции, с лучшей частью духовных вождей народа он уже расправился.
С ними было попроще, чем с вождями «группировок»: в партии уже не состояли, в ЦК не жаловались. Им всегда можно было ткнуть в лицо «старые грехи» – алаш-ординское прошлое (оно-то впоследствии и пригодилось, когда были подготовлены «свои кадры» и когда аульной беднотой уже «овладели»). И уж, конечно, всякая их деятельность безусловно считалась проявлением буржуазного национализма.
Поначалу Филипп Исаевич был относительно уступчив, призывал сотрудничать с казахской интеллигенцией – но лишь при условии, что «главные узлы партийной работы» оставались в неприкосновенности. На Пятой конференции в 1925 году он настойчиво внушал мысль, что интеллигенцию нужно нивелировать, считая, что это вполне естественно и допустимо.
Однако что значит – привести к общему знаменателю творческого человека? Это значит или принудить его к послушному приспособленчеству, то есть духовно оскопить, или же попросту уничтожить, потому что настоящая личность не поддается никакому усреднению. При нивелировке почвы первым делом обычно срезают холмы и бугры.
Вряд ли Голощекин всерьез стремился привлечь к новому строительству духовных вожаков и учителей казахского народа – недаром он не снимал ни с кого из них националистических ярлыков. То была с его стороны тактическая уловка: на время, только лишь на время он соглашался терпеть «националистов», а потом они подлежали, конечно же, устранению, ликвидации. В той или иной форме, смотря по обстоятельствам и возможностям нового этапа классовой борьбы.
Партийная критика ни на миг не отводила в сторону нацеленных стволов. Некто С.К. сообщал 27 мая 1927 года в «Советской степи» о писательских организациях Казахстана: «Политическое направление произведения определяется принадлежностью автора к тому или иному течению. По предварительным подсчетам, авторами-националистами выпущено 14 названий, КазАППовскими 16 и попутчиками 9… У националистов несколько больше разнообразие в авторах (Байтурсунов, Ауэзов, Дулатов, Кеменгеров, Омаров, Абай, Джумабаев).[214]
…Националисты в ярких красках воспевают степь и казахский народ вне классовой сущности, а по существу направляют свое перо против советской власти».
Как видим, и Абай Кунанбаев попал под бдительный прицел критики, и его, умершего до революции, объявляют противником советской власти.
* * *
Разумеется, перековка национальной интеллигенции велась уже давно – с октября 1917 года.
Сабит Муканов вспоминает в «Школе жизни» о первой встрече с Магжаном Жумабаевым, которая состоялась в Омске в 1918 году, где поэт возглавлял курсы для подготовки казахских учителей. Молодой и привлекательный, с бритым смуглым лицом и вьющимися волосами, Жумабаев, услышав о стихотворных опытах аульного джигита, как показалось Муканову, язвительно улыбнулся. Впрочем, тут же помог: устроил Сабита, впервые попавшего в большой незнакомый город, дворником и «сурово предупредил», чтобы работал безотказно.
«Мы изучали казахский и русский язык, географию, арифметику, природоведение, педагогику, историю и вероучение. Кроме того, были у нас уроки пения и гимнастики. Магжан Жумабаев преподавал четыре предмета – казахский язык, русский язык, педагогику и вероучение. Мы не только запоминали заповеди ислама, но под руководством самого Магжана учились совершать богослужение – намаз… Учение шло бы совсем хорошо, если бы Магжан Жумабаев не изменил резко своего отношения ко мне.
Зная… что я сочиняю стихи, он однажды снисходительно разрешил мне почитать ему свои произведения.
…Послание и айтысы Магжан похвалил. Но, читая мои стихи об аульной бедноте, поморщился и совсем переменился в лице, когда я прочитал свои дорожные впечатления в пути от Жаман-Шубара до Омска, изложенные также в стихах…
– Одумайся, Сабит! Твои стихи направлены против правительства. Ты, наверное, забыл два золотых правила: «Молчание спасает от бед», «Будешь ходить спокойно – сытым будешь». Эти стихи сожги, а о любви пиши сколько хочешь. И пожалуйста, не спорь со мной. Еще надо подумать тебе об Алаш-Орде. В ней – будущее казахского народа. Если ты настоящий казах, вот чему посвящай свои стихи!
Перечить Магжану я не стал, зная, что разубедить его невозможно. Но в душе я уже начал понимать, что такое Алаш-Орда.
Магжан познакомил меня со своими стихами. Его лирические произведения мне очень понравились. Но стихи, воспевающие Колчака и Алаш-Орду, вызывали во мне молчаливый протест. И однажды я не мог сдержаться, слушая рифмованные похвалы казахам, решившим сражаться против советской власти в рядах армии Колчака.
– Если еще раз скажешь так, очутишься не на курсах, а в тюрьме. Понятно? – пригрозил мне Магжан.
И хотя я сделал вид, что раскаялся, но своих стихотворений он больше мне не показывал».[215]
Вторая встреча произошла через год, когда Колчак был уже разгромлен. В Петропавловске, в здании, известном под названием дома Романовых, открылись курсы учителей – русские и казахские. Преподавателей не хватало, и, наверное, потому, пишет С. Муканов, на курсах вскоре оказался Магжан Жумабаев. «Он скрывался от советской власти в своем ауле близ Петропавловска. Его пригласили уже устроившиеся в уездных организациях алаш-ординцы. Жумабаев не был в одиночестве. Среди преподавателей наших курсов оказалось еще несколько таких же буржуазных националистов.
– Как же так получается? – рассуждали мы между собой. – Нам снова приходится учиться у алашординцев. Как поведет себя теперь Магжан Жумабаев, еще вчера в своих произведениях ругавший советскую власть и восхвалявший Колчака и Алаш-Орду?
Решили мы поговорить об этом с уездными руководителями Соколовым и Гозаком…
– Сейчас у нас нет никакой другой возможности, – сказал Соколов. – Найти казахского интеллигента с высшим образованием, да к тому же сочувствующего советской власти, не так-то легко, друзья. Хочешь не хочешь, а пока надо использовать и Жумабаева и других. А вы, коммунисты, должны контролировать их работу, не допускать, чтобы они протаскивали враждебные, алаш-ординские идейки…
С первых же дней большинство курсантов заняли по отношению к Жумабаеву враждебную позицию, и только немногие оставались его поклонниками…
На одном из собраний партячейки был поставлен вопрос о деятельности… литературного кружка. Докладчик рассказывал, что на литературных вечерах со сцены читаются буржуазно-националистические произведения Байтурсунова, Дулатова, Жумабаева, поются песни на их слова. Оказалось, что Магжан Жумабаев не только помогал составлять программы этих вечеров, но и сам читал свои алаш-ординские стихи.
На собрании было решено, что все курсанты-коммунисты-партячейка к этому времени насчитывала больше двадцати человек – посетят очередной вечер-концерт…
После того, как пелись и читались стихи, на сцену вышел Магжан Жумабаев. Он читал свою новую поэму «Сказка». В ней прославлялись Кенесары Касымов и его сын Сыздык. Теперь уже ни у кого из коммунистов не оставалось сомнения, что Жумабаев прочно остался на своих идейных позициях.
На следующий день партячейка наших учительских курсов вынесла на своем собрании постановление, в котором обоснованно доказывалось, что Жумабаева невозможно дальше оставлять преподавателем. Уездный комитет партии согласился с нашими доводами, и поэт-националист был снят с работы.
В то время я был членом редколлегии стенной газеты. В том ее номере, который вышел после разоблачения Жумабаева, был помещен мой фельетон «Во сне». Прибегая к обычной в те годы и довольно наивной символике, я раскрывал в нем буржуазно-националистические взгляды и поступки Магжана Жумабаева.
Сейчас, спустя много лет, перечитывая этот фельетон, я убеждаюсь снова и снова в правильности выбранного мною пути. И хотя я в те годы был политически малограмотным человеком, я пошел по верной дороге, указанной мне советской властью и партией большевиков».[216]
Прошел еще год. Председатель Кокчетавского волостного ревкома Сабит Муканов, как он свидетельствует, принял участие в вооруженных стычках и даже расстрелял пленного, бывшего колчаковца («Мне впервые приходилось расстреливать и, должно быть, поэтому я не выполнил приказа моего командира – вместо одной выпустил в Кырчика две пули, хотя он свалился после первого выстрела»).[217] Однажды Муканов «случайно» увидел на страницах петропавловской газеты «Бостандык туы» («Знамя свободы») стихи Магжана Жумабаева.
