— Дайте его мне.
— Не велено никому отдавать. Но если хочешь, чтобы скорей мать вернулась, да чтобы простила она тебя, идем со мной.
Оленька не знала, куда ее ведет старая Юха, но шла за ней покорно вдоль метельной улицы, прислушиваясь к доносящемуся вместе с ветром звону колоколов. В Ладоге во время метели включали репродуктор «колокольчик», а ночью зажигали на вышке красную звезду. По этой звезде заблудившиеся путники выходили на дорогу. А здесь, в Шереметевке бьют в колокол.
Звон колокола становился всё ближе и ближе, словно Юха шла на его зов. А потом Оленька увидела церковь. Она не понимала, каким образом церковь поможет ей скорее вернуть мать, но всё же послушно поднялась на паперть и вошла в широкие ворота.
Со стен на нее смотрели темные лики икон, а над ней нависали хмурые своды. И мрачно гудел где-то между колоннами низким голос, то поднимающийся в сводчатую высь, то падающий на каменный церковный пол, где на коленях стояли редкие молящиеся.
— Молись! — приказала Юха.
— Я не умею…
— А как умеешь молись! Проси, что тебе надо. Всё легче будет. — И Юха силой поставила ее на колени перед огромной иконой, на которой был изображен человек с седой бородой.
Оленька подумала — ну о чем ей просить этого старика, который очень похож на ладожского колхозного пчеловода? Разве может эта картина сделать так, чтобы мама скорей вернулась, прогнала Юшку, чтобы она бросила спекулировать? Вдруг у Оленьки появилось ощущение, будто она просит пощады, валяется в чьих-то ногах. Ей стало стыдно, и она оглянулась, словно испугавшись, что ее кто-нибудь может увидеть.
Неожиданно над самым ухом злобно зашипела Юха:
— Бог тебя накажет, если скажешь про Павла.
Оленька резко поднялась. Нечего тут ей делать. Надо скорее уходить отсюда. И она бросилась прочь.
Выбежав из церкви, она остановилась. И остановилась потому, что через пустырь, срезая дорогу, с одной улицы на другую шла Анна Степановна.
— Ты в церкви была?
— Была… убежала.
— Идем домой.
— Я к маме поеду. Одна она.
Анна Степановна уже знала об аресте Анисьи и, когда Оленька, принеся воду, тут же исчезла, — поняла: девочке всё уже известно, — и побежала ее искать. Кто-то видел Ольгу у дома на крыльце, кто-то заметил ее с Юхой. И когда Оленька сказала, что поедет к матери, первым желанием Анны Степановны было отговорить ее, доказать всю бессмысленность этой затеи. Но вместо этого она привлекла к себе девочку и сказала:
— Пойдем домой, я тебе дам деньги на дорогу!
— У меня есть.
— Всё равно, сперва домой…
Дома Анна Степановна заставила Оленьку потеплее одеться, потом сказала Егорушке:
— Ты лыжи хотел себе купить, так вот, поезжай с Олей. И обратно вместе. Подождешь ее.
Оленька и Егорушка выехали на попутной машине, и через час они шли по главной улице небольшого степного городка.
Оленька быстро разыскала дом, где помещался и суд и прокурор, и следователь. Вход к следователю был со двора. Оленька открыла калитку. Но Егорушка ее остановил:
— Нехорошо получается, — сказал он. — Ты к матери на свидание идешь и без передачи.
Но Оленька медлила, и Егорушка догадался.
— У тебя нет денег?
— Только на дорогу взяла.
— Да-а, — задумчиво произнес Егорушка, но тут же деловито предложил: — Возьми мои.
— А лыжи?
— Лыжи в следующий раз! — И, не ожидая согласия Оленьки, Егорушка побежал через дорогу к продуктовому магазину.
45
Оленька плохо понимала, зачем ей надо идти к какому-то следователю в самый обычный дом, когда ее мама находилась в тюрьме, расположенной в большом каменном здании на окраине города. Но так ей велела Анна Степановна, и она боязливо вошла в комнату следователя.
— Тебе, девочка, что надо? — спросил ее сидящий за столом русый, совсем молодой человек.
— Я хочу… Я прошу… Можно мне к маме?
— А что она?
— В тюрьме…
— Это хуже, — сочувственно проговорил следователь и, догадавшись, что перед ним дочь Олейниковой, сказал: — Сейчас нельзя, она под следствием.
— Я ненадолго. Я сразу уйду… — продолжала настаивать Оленька.
— Но зачем это тебе? Только расстроишь себя и мать.
— Она одна, совсем одна, — опустив голову, тихо проговорила Оленька. — И она думает, что я ее не люблю… — И заплакала.
— Ну хорошо, — после некоторого колебания сказал следователь, — сейчас что-нибудь придумаем. — Он снял телефонную трубку. — Доставьте гражданку Олейникову. — И улыбнулся: — Сейчас увидишь свою маму! А это что у тебя за сверток? От кого? Не от Павла Юхова?
— Я в магазине купила, — показала Оленька в окно…
— А Павел Юхов, как уехал, больше не приезжал?
— Пусть совсем не приезжает, не нужен он нам.
— Ишь ты, какая серьезная! Ну, ладно, садись и жди маму, а я поработаю.
Оленька присела, оглядела голые, оклеенные серыми обоями стены, стоящий в углу шкаф, стол у окна и, не найдя для себя ничего интересного, взглянула на улицу, где бежала поземка. Она ждала мать, ждала каждую минуту, и всё же ее появление было неожиданным для Оленьки.
Она не в силах была встать, броситься навстречу и только услыхала хлестнувшие ей в лицо слова:
— И сюда пришла, негодница?
— Как вам не стыдно так встречать девочку? — поднялся следователь, но Оленька даже не расслышала, что он сказал. Она испуганно вскочила с места и уронила сверток.
— Мама, я люблю тебя. — Она нагнулась и стала собирать по полу колбасу, крендели, конфеты. Собирала и вновь роняла. Она ползала на коленях, словно молила о пощаде, и повторяла одно и то же: Мама, я люблю тебя…
Анисья ничего не хотела слышать. Она, казалось, безжалостно топтала ее каждым своим словом:
— Змею за дочь приняла! Мало тебе, что в Шереметевке ославила, здесь хочешь утопить?
— Что вы делаете, Олейникова? — крикнул следователь. — Замолчите, или я прикажу вас вывести.
— А я и не просилась сюда.
Оленька кое-как собрала свой подарок и протянула его матери:
— Мама, это тебе.
Анисья оттолкнула ее:
— Уйди, видеть тебя не хочу.
Оленька отшатнулась. Прижав к себе сверток, она бросилась к дверям. Следователь остановил ее.
— Ты не обижайся на мать. Она сама не знает, что говорит. А теперь ступай.
Увидев Оленьку, Егорушка сразу всё понял:
— Поехали домой.
Но у крыльца взял сверток и снова скрылся в коридоре. Он подошел к сидящему у дверей следователя милиционеру, сунул ему в руки снедь, от которой отказалась Анисья, и сказал:
— Пойдете, так отдайте кому-нибудь это.
Всю обратную дорогу в Шереметевку Оленька думала лишь об одном: сначала она ушла от мамы, а теперь мама прогнала ее. Больше в Шереметевке ее уже ничто не удержит.
Грузовик остановился на базарной площади. Оленька спрыгнула на землю и, к удивлению Егорушки, направилась к реке.
— Ты куда?
Оленька не ответила.
— Ты куда, Оля? — Егорушка едва поспевал за ней.
— Пойдем, помоги мне!
Оленька вошла во двор своего дома, поднялась на крыльцо и, потрогав замок, сказала недоумевающему Егорушке:
— Найди какой-нибудь кол, только покрепче.
— Замок ломать? А ключ где?
— У Юхи, она его не даст…
— А удобно? Как бы чего не было.
— Ничего не будет, — уверенно ответила Оленька. — Я хозяйка, а не Юха.
После такого довода Егорушка с величайшей охотой достал торчавший из-под снега железный крюк, ударил им по замку, и Оленька, как хозяйка, переступила порог дома. В доме было холодно, неуютно, всюду виднелись следы обыска, поспешных сборов в дорогу. Оленька велела Егорушке затопить плиту, сама принялась за уборку. Загремела посуда, заскреб по земляному полу кухни веник, всё в доме задвигалось, стало перемещаться с места на место, принимало новый, по мнению Оленьки, более лучший порядок. И хоть не очень-то весело было у Оленьки на душе, но она шутя сказала своему помощнику:
— В магазине, Егорушка, остались твои лыжи.
— Ничего, у меня самоделки не хуже настоящих. И неожиданно сказал: — Хватит убираться, пошли домой.
— Я дома!
— Насовсем? — спросил Егорушка, поняв, что Оленька у них больше жить не будет.
— Ты маме скажи…
— А обедать придешь?
— Чем-нибудь и здесь перекушу.
В сумерки пришла Анна Степановна. Она оглядела прибранную кухню, заглянула в зальце и спросила:
— Мать видела?
— Да…
— О чем говорили?
— Прогнала меня.
— А ты что решила?
— Сначала хотела в Ладогу уехать, а потом раздумала. Как же я маму брошу, когда она в тюрьме! И дома никого. Нельзя мне уезжать.
— Может быть, бабушку вызовем?
— Не надо. Я одна…
Анна Степановна обняла Оленьку, поцеловала ее в голову.
