Конечно, она может отказаться. Или, возможно, будет не в силах самостоятельно принять такое решение. Сможет ли он заставить ее в случае необходимости? Усталый мозг содрогался при мысли, что, зайдя так далеко, он, возможно, будет вынужден уничтожить ее.
Равви огляделся и вздрогнул: его жилище сейчас напоминало пещеру безумного мистика. Он поднялся на дрожащие ноги и собрал с пола бумаги и книги. Книги он положил в ранец, чтобы вернуть после Шаббата прежним владельцам, а свои записи аккуратной стопкой сложил на углу стола. Все листки, кроме одного, последнего, который отодвинул в сторону. Ему надо было помыться, он чувствовал себя грязным. Утро было на редкость солнечным и безоблачным. Небо за испачканными сажей окнами казалось сапфировым.
Равви зажег плиту и поставил греться воду. Он смотрел на себя как будто со стороны и даже испытывал что-то вроде любопытства. Он помнил это ощущение бестелесной легкости еще со дней обучения в йешиво, когда он всю ночь мог читать Талмуд и так погружался в него, что утром казался с ним одним целым. Со дна кастрюли начали подниматься пузырьки. Усталые глаза старика видели их словно в тумане, и к тому же он вдруг почувствовал острый голод. В буфете не оказалось ничего, кроме окаменевших хлебных крошек и баночки сомнительной свежести смальца. После того как он помоется и прочитает молитву, решил равви, ему придется выйти и купить что-нибудь для сегодняшнего праздничного ужина. А потом, до прихода Голема, он еще успеет навести в комнатах порядок.
Наконец вода нагрелась. Он разделся в холодной кухне, протер тело мокрой махровой салфеткой, дрожа от холода и стараясь не кашлять. Впервые он решился задуматься о списке потенциальных хозяев Голема. Мельцер? Хороший раввин, но он слишком стар и слишком привык к спокойной жизни. То же самое, как это ни печально, можно сказать о Тейтельбауме. Может, Каплан? Он моложе, но все-таки принадлежит к старому миру и поэтому способен поверить в возможность того, о чем расскажет ему равви. Но, пожалуй, Каплан чересчур учен и недостаточно добр.
С любым из них придется разговаривать крайне осторожно. Для начала надо будет убедить их, что он не свихнулся от старости и одиночества. И все равно они станут сопротивляться. «Почему ты не можешь просто уничтожить ее? — спросят его. — Зачем портить свою жизнь и потом просить, чтобы я испортил свою и жил в постоянной опасности?»
И что он ответит им? Что крепко привязался к ней? Что гордится ее терпением и упорством так, словно она его собственная дочь? О чем он будет договариваться с ними: о ее будущем или о ее похоронах?
У равви перехватило горло, потекли слезы, и он опять закашлялся.
Он отправился в спальню за чистым бельем и в нижнем ящике комода вдруг увидел забытый кожаный кошелек на завязках. Дрожащими руками — все-таки надо немедленно что-то поесть — он развязал кошелек и достал из него маленький клеенчатый конвертик с надписью «КОМАНДЫ ДЛЯ ГОЛЕМА». Лучше хранить это вместе с остальными бумагами, решил равви. Часы и деньги он отдаст Голему, извинившись, что скрывал их так долго. Но этот конвертик он либо передаст новому хозяину, либо сожжет. Он еще не решил, как поступить.
Приступ случился, когда он нес конверт, чтобы положить его на стол в гостиной. Равви согнулся, закашлявшись, а потом у него вдруг кончилось дыхание. Как будто кто-то очень сильный согнул вокруг его груди стальную балку и затягивал ее все сильнее и сильнее. Он жадно хватал ртом воздух, но никак не мог вдохнуть, затем в ушах раздался тонкий звон и рука онемела.
Гостиная у него на глазах вытянулась, поблекла по краям, накренилась, а потом перевернулась. Теперь щекой равви чувствовал старый шерстяной ковер. Он попытался подняться, но только перевернулся на спину. Вдалеке что-то хрустнуло — клеенчатый конвертик, который он все еще сжимал в руке.
В последние оставшиеся у него секунды равви Мейер думал о том, что все равно никогда не смог бы этого сделать. Не смог бы совершить ни малого убийства с помощью найденной формулы, ни большого с помощью заклинания из конверта. Он не мог сделать этого, потому что она была его Хавой, его невинной, новорожденной девочкой, которую он впервые увидел с птицей на ладони.
Он попытался зашвырнуть конверт подальше под стол. Удалось ли ему? Он не знал. Дальше ей придется идти самой, он сделал все, что мог. Чувства покидали его тело, словно вытекали из него. Равви вспомнил, что надо прочитать видуй,покаянную молитву. Он с трудом вспоминал слова. «Благословен будь Ты, кто множество раз благословлял меня. Пусть смерть моя искупит все мои грехи… позволь мне укрыться в тени Твоих крыл в грядущей жизни».
Он не отрываясь смотрел на небо к мутном окне. Оно было таким голубым, высоким и бесконечным и словно втягивало его в себя.
* * *
Этим вечером Хава несла равви аккуратно завернутый в салфетку яблочный штрудель. Она шла по улице, широко шагая, и чувствовала, как ночной холод проникает глубоко в тело. В окнах, мимо которых она проходила, уже горели лампы.
На ее стук в дверь никто не отозвался.
Она постучала еще и подождала. Наверное, он заснул. Она представила себе, как с другой стороны двери равви дремлет, сидя на стуле, и улыбнулась. Он будет ругать себя за то, что заставил ее ждать.
Она еще раз постучала, на этот раз громче. Подождала несколько долгих минут, не зная, что делать. Интересно, что подсказал бы ей равви? И она словно услышала его голос: «Знаешь, я никогда не запираю дверь днем. Это не только мой дом, но и твой. Приходи, когда захочется!»
Она отворила дверь.
В комнатах было темно. Лампа не горела. Девушка заглянула в спальню. Вечерние тени падали на аккуратно застланную кровать. Все больше тревожась, она прошла на кухню, положила на стол штрудель и зажгла лампу. Огонь в камине давно потух. В комнате было холодно, а застоявшийся воздух как будто пах несвежим бельем.
Она пошла в гостиную и там нашла его. Ноги равви были неестественно вывернуты. Незрячие глаза смотрели прямо в окно.
Сначала она не почувствовала ни боли, ни отчаяния, просто никак не могла поверить в то, что видит. Этого не может быть. Это просто нарисованная картина, иллюзия. Она может протянуть руку и легко отодвинуть ее.
Дрожа, она опустилась на колени и коснулась пальцами его лица. Оно было холодным и твердым.
Будто со стороны и почти равнодушно она чувствовала, как что-то поднимается у нее в душе, и знала: когда это вырвется наружу, то будет таким страшным, что сможет крушить дома.
Его волосы при падении растрепались, а кипа сдвинулась набок. Ему бы это не понравилось. Она привела все в порядок, стараясь касаться его как можно бережнее. Одна рука равви согнулась под неестественным углом к телу. Рядом лежал выскользнувший из руки конверт. На нем было что-то написано. Хава наклонилась поближе и прочитала: «КОМАНДЫ ДЛЯ ГОЛЕМА».
Она взяла конверт, и он хрустнул у нее в руке. В тишине комнаты звук показался громким, как треск фейерверка. Она машинально засунула конверт в карман пальто.
Она по-прежнему не двигалась. Но теперь она слышала какой-то звук, высокий, рваный и пронзительный — сначала совсем тихий, но становящийся все громче. И еще громче. В дверь начали стучать, и только тут она поняла, что источник звука — она сама и что она сидит на полу, раскачиваясь взад-вперед и зажав руками рот. Только теперь нашлись слова: «Равви, равви!»
Чьи-то руки держали ее за плечи, чей-то голос раздавался в ушах. И потом новый крик, уже не ее.
Чьи-то шаги — из квартиры на площадку и вниз по лестнице. Ее оттащили от равви и усадили на стул. В руку ей сунули стакан воды. А женщины-соседки уже ходили мимо нее туда-сюда, утирали слезы, тихо переговаривались, кивали и опять куда-то шли. Вбежал мужчина с докторским чемоданчиком в руке и с салфеткой, все еще заткнутой за пояс. Он встал рядом с равви на колени, приподнял его веко, приложил ухо к груди. Потом покачал головой и тяжело опустился на пол, уже никуда не спеша.
Одна из женщин накинула на тело простыню. Та на мгновенье вздулась, а потом мягко осела. Другая соседка завесила зеркало в гостиной.
Снова тихие переговоры. Теперь женщины бросали на нее любопытные взгляды. Кто она такая? Что делала в квартире старого вдовца? Хава понимала, что скоро они соберутся с духом и спросят ее. А она не сможет солгать. Не сможет, пока равви лежит здесь, прикрытый белой простыней. Надо уходить. Под взглядами соседок она встала и пошла к выходу, представляя, что они будут шептать у нее за спиной. Но ее это не волновало. То темное продолжало расти у нее в душе; ей срочно надо было попасть домой.
На улице было очень темно и ветер усилился. Он трепал ее одежду и грозил сорвать с головы шляпку. Она сняла ее и понесла в руке. Редкие прохожие останавливались и смотрели вслед высокой бледной женщине в темном платье и пальто, которая шла так, словно ее гнала вперед какая-то страшная сила. Крепко выпивший мужчина, заметив вышедшую на прогулку молодую женщину, решил предложить ей составить ему компанию. Она увидела, что он приближается, легко прочитала его намерения и подумала, что запросто могла бы убить его. Для этого ей не пришлось бы даже замедлить шаг. Но, подойдя ближе, пьяница рассмотрел ее лицо и тут же отшатнулся, перекрестившись. Позже он расскажет друзьям, что на Орчард-стрит видел самого ангела смерти, вышедшего на охоту за душами.
