ещё для чего-нибудь, сжигали под своим всебригадным круглосуточным присмотром. Дежурили, бдили день и ночь с бочками, полными воды, с вёдрами, с лопатами, с бульдозером, если понадобится прокопка траншей, – самая настоящая пожарная команда, готовая кинуться хоть в бой, хоть в полымя. И-и – вся, вся бригада до единого работника на прочистке. А ведь за такую работёнку, Афанасий Ильич, чтоб вы знали и доложили там, в недосягаемых для нас верхах, платят с гулькин нос, а то и вообще не добьёшься и гроша ломаного. Деловую-то древесину, поймите, в эти деньки бригада не выдаёт, от графика по новому участку отстаёт, – плана нет как нет! А в наше время план, сами, небось, понимаете, – это, собственно, и есть бог теперешней жизни. Он по своей неведомой воле либо одарит, либо вычтет, либо рубанёт сплеча, высечет почём зря. Но, однако же, никтошеньки не роптал из пташкинских мужиков, знали, что ответит Коля, если скажи ему: «Да к чёрту мне надо тут возиться! Не сожжём, – всё одно сгниёт, прахом изойдёт! Айда отседова!» Коля неизменно так отвечал, условно говоря, бунтарю и недотёпе, как правило, работнику из новичков или же из временно определённых в бригаду: «Если не мы, то кто?» – «Чиво-о?» – непритворно недоумевал иной простак. Порой какой-нибудь типчик раздражался не на шутку: шибко мудрёно, полагал он, завинтярил бригадир, – наседал на Колю с вопросами, поползновениями. Но Коля наш Николаша не отзывался, однако пуще прежнего продолжал действовать на прочищаемом участке: мол, гляди на меня, на всех нас да наматывай на ус. Но случалось, что бунтарь, как принято у нас выражаться, упирался рогом: «Сказал, не буду, и баста! Сколько сгниёт или сгорит, столько и нарастёт после. Какая разница? Тайга огромадная и сильнущая: нарастит деревьев сколько ей и нам надо». Такой деятель тотчас вылетал из бригады. Горбатого, известно, могила исправит. Кстати, следует сказать, что всех никчемных, бестолковых, по-тупому упрямых людей, захребетников, а также некоторых начальников Коляша именовал одним словом – «деятель». Время от времени сгоряча и меня мог обласкать этим прозвищем, которое в его понимании, думаю, равнялось слову дурак. Н-да-с, бывало, бывало! Но мы всё одно оставались с ним друзьяками, товарищами закадычными. Однако вернёмся, так сказать, к
порядку. Многие другие бригады каким макаром поступали? А таким: смахнули с деляны всё добро, то, что высокой зарплатой
измеряется, задарма, к слову, предоставленное нашей природой-матерью, и-и-и – хвост трубой да на новое место за очередными длинными рублями ломанулись. Ни веточки, ни сучка, ни щепочки за собой не уберут, сволочи. Десятками лет там не может пробиться к жизни доброе дерево. Сорняк непролазный, буйный кустарник всевозможный душит растительную культуру – сосну, кедр, лиственницу. А также не надо бы забывать: гроза надвинулась, молнии жахнули, – пожар, пал, жуть. Леса сплошняком гибнут, зверьё страдает, да и тоже пропадает. На долгие лета земля мёртвой, пустопорожней остаётся. Сорняком, всякой дурищей зарастает, окру́га страдает от буйных ветров и непогодиц, а они выметают, вымывают плодородный слой. Землю корёжит, водоёмы высыхают, реки мелеют, – чёрт-те что творится. Да и люди бывают хороши: костры разводят где попало, из озорства палят навалы сушняка. И следом сотни, а то и тысячи гектаров тайги, нашей кормилицы, нещадно и по-глупому выгорает, мрёт. Во каковыми мы подчас являем себя работничками, хозяева́ми! Хужей вражин каких-нибудь. А Коля – не-е-е: чин чином поступал, потому что… высокие, конечно, слова, но всё же скажу… потому что любил нашу родимую землю, потому что чуял себя ребёнком её, сыном, должником. Понимаете, понимаете, о чём я? Вижу: понима-а-а-ете! Радостно мне. Спасибо. Коля был не очень-то разговорчивым, жизнь души своей не склонен был выказывать, однако в праздник, бывало, примет на грудь пару-другую стопок. Но, следует сначала сказать, пил
не водку: на дух её не переносил, называл вонючкой и подлючкой, потому что много, очень много напастей и злосчастий она, подлая, сами знаете, приносила и приносит нашему народу. Сколько мы теряем людей по её милости! Ну, да что сейчас об этом толковать. Так вот, пивал он исключительно нашу таёжническую да пользительную настоечку кедровую. Да вдобавок с травками, кореньями душистыми и тоже пользительными. Ответственно заявляю, дорогой Афанасий Ильич: оживляет душу, разум и тело разом. Выпил стопку – помолодел на год, два, а то и на три. Принял вторую – ещё моложе. Впрочем, шучу, шучу! Так вот, клюкнет Коля кедровочки и молвит мне: «Она ж, Тихоныч, друже мой, землица-то наша таёжная да луговая, как есть живая. Слышь: живая. Я чую: сердце у неё бьётся. А часом плачет и стонет. Другой раз тихонечко нашёптывает мне: будь милостив, сынок, будь милостив». Душа-человек! Если лесничества не начинали в плановые сроки на, так говариваем, на выкошенных делянах культивировать почву и высаживать молодняк – Коля шёл к ним, как объяснял мне, в гости, поглодать кости. Случались в тех мирненьких и уютненьких, непременно зачем-то с оленьими рогами, с медвежьими шкурами, кабинетиках и потасовки. От нашего мо́лодца Коли не так-то просто было отбояриться. Он ощущал себя хозяином и таковым до последней минутки жизни оставался. До последней минутки.
Глава 34
Подхлынувшие чувства перехватили голос старика.
Не сразу он продолжил:
– Вот каковским он был человеком, Коля наш. Человеком. Сыном и хозяином земли. Понимаете? Да что спрашивать: вы тот, вижу, кто разумеет глубоко и зрит далеко. Я думаю, что Коля был даже более хозяином, чем все начальники наши леспромхозовские вместе взятые. В том числе, что уж! и я, грешный. Но хозяин хозяином, бригадир бригадиром, однако сам Коля хлеще любого своего мужика в работе убивался. От тягот и хлопот не прятался, не уворачивался, а напервым кидался в работу, точно бы в бой: мол, убьют – так убьют, останусь жить – добре, поживём ещё, повоюем. Любил присказать на перекурах, поглядывая на измотанных своих парней, и сам – в мыле весь, в глазах – пудами усталь: «Ничё, мужики, живы будем – не помрём. Ещё немножко, ещё чуть-чуть». Чуете душу его?
«Вот она жизнь впрок, с проком, напредки, впрочную. Душа с разумом в единстве – тогда и прок будет, заделье на будущее. И выгоде не должно быть места в новом мире!»
– Да что я, в конце концов, привязался к вам со всякими вопросами, к тому же совершенно никчемными! Простите. Я волнуюсь, очень волнуюсь. Да, душой и сердцем жил мой Коля, а не только умом и рассудком, как норовят нынче многие, особенно в городах. Докатились: даже своей душе
