начальники этак так беспрестанно являлись и тем паче распоряжались, предписывали чего-нибудь, так, от фонаря, – тоже ни-ни! Коля шибко ретивых и беспардонных деятелей вымуштровывал терпеливо и молчаливо, но в итоге они приучались-таки к порядку. К птахинскому. То есть непрекословному, строжайшему, как некоторые статьи воинского устава. Не сказал ни одному начальнику, но было понятно лучше любых слов: только лишь, наш любезный, приходи на участок или вызывай к себе по неотложному делу. Когда уже позарез надо. Если тот припрётся не ко времени да ещё всякую ересь понесёт – Коля молчанкой повернётся и утопает. Тунеядцев, проходимцев, нарушителей трудовой дисциплины, а уж тем более пьяниц, прогульщиков на дух не выносил и скоренько от них избавлялся, бывало, что даже нахрапом орудовал против них. В перевоспитание не верил и говаривал, правда, изредка и негромко: «Горбатого могила исправит». По работе раз сделает замечание рабочему, вдругорядь, – тот, однако ж, чего-нибудь этакое своё гнёт, упорствует не по делу, чепуху в ответ плетёт. Что ж, на третий разок Коля этак тихохонько молвит ему: «Не до свидания говорю тебе, братишка, а прощевай». «Как так, Коля?!» – «А так, по-русски, по-нашенски: Бог любит Троицу. Ступай с миром и не ерепенься». «Ты что, увольняешь меня, что ли?» – «Прошу удалиться. Навсегда». И – точно бы отсёк. К обязанностям по работе ни под каким предлогом не допустит того, кому сказал «прощевай». Тот походит, побродит вокруг да около, бывало, психанёт – по ближайшему начальству пронесётся с жалобой и наговором. Если какому-нибудь шибко бесноватому не помогала такая тактика, то, случалось, телегу настрочит. Наворотит в ней всякой ерундистики, да ажно сразу куда-нибудь в район, а то и в область пульнёт писульку. Вызовут Колю на ковёр, потребуют принять провинившегося на прежнее место работы: «Кодекс, уважаемый бригадир, есть кодекс, его надо уважать и исполнять всем, – объясняли и внушали ему. – Ты бригадир? Ну, вот иди и бригадирствуй, не самоуправствуй, не обижай людей. А мы без тебя уж как-нибудь разберёмся, кого увольнять, а кого нет. Заявления от человека не было, приказов с выговорами не издавали, а ты раскомандовался, понимаешь ли. Принять немедленно!» Коля редко мог дослушать нахлобучку до конца: еле слышно и едва разжав губы – «Нет». И – в двери. «Чего, чего?!» – обалдело вопросит чин, из тех, который ещё ни разу не сталкивался с нашим доблестным Колей. А Коли и след уже простыл. На новые вызовы для разбирательств – «тьфу вам тьфушное, нахлебники лукавые!» про себя бормочет и – весь в работе, в хлопотах лесосечных или сплавных. Непосредственный начальник сам примчится к нему на участок, покипит, попыхтит, поугрожает даже. Коля зачастую и не взглянет на него, но ни словом, ни движением не воспротивится, не обидит человека. Как бы говорил: у каждого, мол, своя работа, своя доля ответственности, а посему угомонись, мил человек, и иди трудись себе. От своего решения, как от стратегической боевой позиции, не отступал ни на сантиметрик. Никогда. Казалось, если бы нужно было зубами держаться – е-ей, вцепился бы и держался бы! Дело, мол, сделано? Сделано, – и шабаш! Начальник убредёт несолоно хлебамши, правда, голову задирая, этак горделивенько держа её: рабочие-то посматривали и, верно, похихикивали, жуки. А что, собственно говоря, предпримешь супротив Коли нашего доблестного, твердокаменного, мужика аж птахинского замеса? В профком, в партком вызывали, прорабатывали, пропесочивали, – без толку. Знаете, Коля выдавал на-гора такие показатели по планам и графикам, такую выработку предъявлял в конце месяца, квартала и года, что начальники облизывались и урчали от услады, точно бы коты, вылакавшие молоко и ждущие ещё чего-нибудь сытненького и дармового. Понятно, им всякие разные приятности светят – премии, грамоты, повышения, лестные упоминания в докладах и отчётах высоких персон. И никому такие показатели, думаю, даже и не снились из лесозаготовителей нашего немаленького таёжного околотка. Начальники с трудом, но проглатывали его, так сказать, коленца-крендельки, неохотно, но всё же заминали очередное скандалёзное происшествие, которое на заседаниях моего парткома особо обидчивые и зломудрые называли «бзиком вашего любимчика Коли-Николаши». Но сами-то, сами-то, паршивцы, следует, следует сказать, тоже любили и уважали нашего приснопамятного Колю-Николашу! Зна-а-а-ю: у меня глаз приметчивый, я некоторых деятелей насквозь лицезрю. Да-а, вот такое противоречие жизни и судьбы уживалось у нас тут в Единке. Ругались, бились мы друг с дружкой, а при всём при том оставались едины в том фундаментальном разумении, что работа, труд наш – дело, брат, святое. Да-а, святое! Знаете, думаю, что только мерилом труда, трудолюбивости можно по-настоящему измерить одновременно душу и ум человека. Так-то! Я как-никак выучился когда-то на исторического философа: кое-что понимаю в мудрёностях наук и в весьма и весьма неоднозначной и качкой человеческой породе. Уж простите, уважаемый Афанасий Ильич, меня, старого, – правда, в который уже раз – за, может статься, излишне высокие да к тому же назидательные и – опять, опять! – хвастливые слова. И Коля, уверен, нам всем являл вот это самое мерило своим трудолюбием, своим щепетильным, но крепко выдержанным отношением вообще к работе, к людям, к тайге, к нашей прекрасной природе. Он, можно сказать, и был, если хотите, этаким эталонным, самым верным мерилом для всех нас. А вот изначальной точкой отсчёта, что ли, в мерилости было, полагаю, стремление к порядку. Смешно, возможно, звучит, но среди беспорядка какой же может быть порядок? Да, разумеется, никакого. Порядок, дисциплинированность и обеспечивают высокие достижения в труде, поднимают душу человека, может быть, даже к подвигу ведут, к подвижничеству, если хотите, но для многих и многих простых людей – к высокому чувству ответственности за своё дело. Правильно говорю? Правильно! На лесозаготовительных участках Коли повсюду владычествовал строжайший, если не суровейший, как он сам говаривал, порядок-распорядок. Считай, армейский, фронтовой, этакий, не побоюсь сказать, наступательный порядок с распорядком. Где он оказывался со своими лесорубными, сплавными братовьями, там – устроенность, размеренность, деловитость, технический и экономический расчёт до последней циферки. У него была как бы, что ли, присказка: «На работе работай, братишка, дома делай что хошь, хоть на голове, хоть на ж… ходи или пляши». Порядок рождает в человеке чувство – уверен, что именно чувство! – чувство дальновидности и ответственности. А по-другому говоря – чувство совестливости. Саму совесть, нашу верную водительницу по жизни. Вот вам такой пример: отработали птахинцы на деляне деловую древесину – уходя на новое месторасположение, тщательно, упёрто, предельно ответственно убирались. Сгребали техникой и вручную обрезь, ветки, сушняк и тому подобное в кучи и, если не было возможности вывезти в Единку на дрова или
