Меня шлепают по лицу. Я отталкиваю руки и сажусь, резко развернувшись. Со мной говорит Анна… должно быть, я как-то притонул. Боже мой, если в первый раз так кончил, должно быть, даже обосрешься, а потом отчикаешь болт себе бритвой своего старика….
Анна говорит, что хочет еще раз завалиться… но сперва нужно разобраться с одним дельцем в ванной… Она ковыляет с глаз прочь, и я сажусь на тахте, глядя сверху на Лапусю. Исусе, видел был сейчас Карл свою роскошную пизду, он бы себе весь язык отжевал…
Анну я обнаруживаю в ванной – она уснула. Сидит на сральнике, посапывает мирно, как младенец. Я б ее тут оставил, но она, вероятно, свалится… поэтому я переношу ее в спальню и подтыкаю одеялко. Пока щупаю ее напоследок перед тем, как укрыть, из другой комнаты меня зовет Лапуся. Заходит в спальню и рушится поперек Анны….. Та совершенно пропала… даже не шевельнется, когда Лапуся оплетает ее ногами себе шею и ртом трется об ее фигу.
Лапуся хочет поиграть со мной в голову-к-хвостику. Бля, она та пизда, которую я могу лизать всю ночь… Смотрю, как она моет мне бороду, а когда елда моя у нее во рту, я запрыгиваю ей в шахну… Лижу ей бедра и живот и не успеваю добраться до пизды, как она уже так раскалилась, что утробу пытается наизнанку вывернуть.
Суки эти – о таких мечтал, когда тебе было пятнадцать… не дожидаются, пока у тебя отвердеет и ты их попросишь соснуть… берут, пока мягкий, и калечат во рту, пока у тебя не возникнет эрекция. Елда моя походила на увядшую свечку, когда Лапуся взялась ее сосать… но она ее выпрямила, разглаживает морщинки и убирает складки….
В комнате душно от вони пиздового сока. Я им пахну, им пахнет постель… он проник здесь во все щели и уголки, и мне интересно, не собрались ли под окнами выть все окрестные кошаки.
В такие времена я ни о чем лучше думать не могу… В руках у тебя толстая жопа, есть пизда, где можно спрятать нос, и жаркая сука пытается языком своим вырвать тебе хуй с корнем…. мужчина ничего и не может больше просить ни у этого мира, ни у какого другого. Я слизываю соки пизды с ляжек Лапуси… если хер свой я упихну глубже ей в рот, он у нее из прямой кишки выдавится, мимо моего носа, как толстая красная говеха.
Она кончает, и я заполняю ей рот молофьей… Но достается ей не все… что-то проливается на постель. Эта сука мне простыни пачкает! Я заставляю ее все слизать, а затем не могу придумать ничего лучше, только вытереть хуй о ее волосы….
Обе пизды спят у меня на кровати, и мне не остается другого места, кроме тахты. Но я не уверен, что хочу присутствовать, когда они проснутся, головой к хвосту, и примутся размышлять о своих грехах… поэтому забираю зубную щетку и иду в гостиницу. Они свернулись, как котята, когда я их оставляю, и Анна тычется носом в мохнатку Лапуси….
* * *
Я не хочу умирать. Сегодня отнес полдюжины своих книг переплетчикам… две ремонту уже не подлежат, придется их выбросить. Я не заметил, что они гибнут, бумага стала слишком хрупка и ниток не держит… но им конец, а я купил их лишь на прошлой неделе или позапрошлой…. когда был в Америке, конечно. Где еще, как не в Америке, можно купить книгу настолько некачественную, что ее хоть на свалку еще раньше того, кто ее купил? Но время идет.
Эти мудаки, что говорят тебе, дескать, через пять или пятьдесят лет они будут готовы отпустить призрака… как, во имя Христа, вообще человек такое может утверждать? Слишком много нужно увидеть, слишком много сделать, и коль скоро ты жив, невозможно будет устать от обладания этой крохотной искоркой сознания….
Коль скоро жив! Но мы живем в краю призраков. Мир полумертв, еще не родившись. Люди садятся верхом на свои жизни с одной ногой в могиле, а другая еще застряла во чреве… они так никогда и не вырастают, а старики они с первой секунды, едва исторгают из себя свой первый вяк возмущения или же сообразив, что они теперь сами по себе……
После обмена записками меня навещает Александра. Она по самые уши в католичестве и еще дальше… Ее влечет сатанизм. Она говорит о магии, черной и белой, о розенкрейцерах, суккубах и инкубах, о черной мессе…. О, знает она все это назубок, ей известны все слова, и держится она при этом так серьезно, что я готов поверить, что она повредилась в уме.
Теперь она решила, что ей нужно разузнать что-то о некоем канонике-расстриге, который якобы собрал вокруг себя группу дьяволопоклонников и здесь, в Париже, празднует черную мессу. От него, слыхала она, женщины вроде бы получают способность к инкубату! А было б так чарующе ложиться спать – и тут тебя навещает, скажем, Байрон или какой-нибудь мужчина, кто, из соображений приличий и т. д. и т. п., иначе неприступен.
И она в эту ахинею верит! Она прочла тонны книг на эти темы, говорит она мне, и ее исповедник на нее очень сердит. Знаю ли я, к примеру, интересуется она, что по всему свету разбросано больше двадцати семи известных обществ, члены которых посвятили себя поклонению Антихристу? Она говорит о чарах и заклинаниях, о лихорадках и разных недугах, что передаются гипнозом и ду́хами. Черт, ее послушаешь, так можно подумать, она каждую ночь якшается с привиденьями и гоблинами. Речь заходит даже об алхимии… у нее в голове выстроены целые списки великих факиров всех времен, и мне сообщают, что в одной только Франции по ночам горят печи двадцати семи преобразователей свинца в золото.
Женщину в таком состоянии ебать невозможно. Я б лучше завалил какую-нибудь пизду из психушки. По правде говоря, я рад от нее избавиться, и, когда она уходит, меня не покидает озноб, что она по себе оставила. Меня беспокоят не бесы и не лярвы.
Свою лепту в мою неделю вносит Лапуся. Она и Питер! Богатый американец, которого Лапуся пыталась захомутать, выражает пожелание познакомиться с какими-нибудь любыми другими американцами, живущими в Париже… он скучает по дому и подвержен тому заболеванию, от которого туристы чувствуют, будто человек, побывавший где-нибудь не дальше двух тысяч миль от их родного дома, им брат и, значит, его следует доставать и засирать своей экспансивностью и доверием. Вот Лапуся его и приводит.
Он не такой геморрой, какого я ожидал… возможно, потому, что и он, и пизда его в приподнятом настроении…. они совершили гран-тур по окрестным барам. Да и не такой он старый… почему не завалил Лапусю раньше, не очень понятно….. она уже в отчаянии…. Сидит у него на коленях и ерзает ради него жопой, прямо у меня на глазах, но лучшее, что он может ей уделить, – щипок, а потом болтает себе дальше.
Похоже, Лапуся настроилась: либо сегодня, либо никогда… она так давно пыталась его заполучить, сделала почти все, что в ее силах, разве только не попросила его впрямую ввинтить ей. Она принимается дразниться… вскоре уже трется о его плечо своими буферами, о его колено ляжкой… Боже, я вижу все, что ей есть предъявить, и, пока ее «Генри» там сидит и рассуждает о том, как Париж, должно быть, выглядел в Средневековье, у меня такой хер, что хоть на выставке показывай.
На еблю она нарывается так же открыто, как телка весной… и, по мне, так ей хотелось ебаться ради самой ебли, не только чтобы привязать к себе Генри. О, сука она знатная, тут никаких сомнений быть не может… ни разу не беспокоит ее то, что происходило здесь давеча ночью… позвонила назавтра, спросила, как я себя чувствую! А вот Анна… эта уползает и прячется на день или пару недель и только потом вылезает снова хвост свой показать….
Затем звенит мой колокольчик, и это Питер. Он приехал из деревни с фермером, и у него письмо от Тани, которое она не могла отправить почтой, потому что за ней там, куда их упрятала Александра, плотно следили. Я не могу взять письмо и прогнать Питера просто так… раз уж он в такую даль приехал. Он заходит… и как же загораются глаза у Генри, когда он упирает взгляд в этого хорошенького мудачка! Бля, да он бы свалил Лапусю жопой прямо на пол… он уже даже не притворяется, будто слушает, что она говорит.
Питер тут же подхватывает мысль. Садится и давай кокетничать… ему только кружевного платочка недостает, обмахиваться. Вот же маленький хуесос! Богатый американец Лапуси околдован… Дает ему бокал вина и машет крылышками с первой искрой жизни за весь вечер. Затем они с Питером садятся и просто пялятся друг на друга.
Лапуся сидит подле меня на тахте. Быть может, предлагает она саркастично, Генри с мальчиком станет лучше, если мы их оставим наедине! Почему б им попросту не обняться? Сперва ее трясет от злости, а затем все начинает ее развлекать. Она выступает и прямо заявляет Генри, что все это – скверный анекдот… что она пыталась привязать его и женить на себе. А тут оказывается, он хочет не ее, а хорошенького мальчика! Должно быть, она больше напилась, чем по ней видно… и ее точно от всего этого тошнит. Будь я на месте Генри, я б завалил ее себе на колени, спустил штанишки и хорошенько отшлепал по заднице. Но и он считает, что это забавно… эта парочка сидит и смеется и выпивает за это по бокалу вина, а Питер заливается румянцем и выглядит хорошеньким.
