– Да. Ой, наверное, тебе и правду сказать можно…. чтобы получить эту способность к инкубату, я… вынуждена была позволить им использовать себя как алтарь.
А! Об алтаре Александра уже заговаривала. Голая женщина, конечно… иногда на животе, чтобы пользовались ее ягодицами; чаще – на спине… хотелось бы мне это видеть…
Говорю Александре, что желаю посмотреть это представление. Она сомневается… его устраивают не ради удовлетворения любопытства, как в борделях. Возможность свидетельствовать его дается лишь хорошим католикам – или очень плохим католикам. Тем не менее она поговорит с каноником Шарантоном. Святотатство самого присутствия неверующего может ему понравиться….
Перед самым ее уходом я упоминаю, что она может оказать мне маленькую услугу… рассказываю ей о Росите и о том, что случилось с Эрнестом. Так вот, если она сможет навести какие-нибудь небольшие чары, чтоб избавить меня от этой докуки, я буду очень ей признателен.
– Если спроворишь так, чтоб она пошла и утопилась в Сене, я это оценю, – говорю я.
Александра улыбается… не исключено, что так это и можно сделать, говорит мне она….
Она уходит, ни разу не дав понять ни словом, ни жестом, что хотела под меня улечься. Ее воображаемые дружочки, надо полагать, нынче хорошенько о ней заботятся….
В конторе я натыкаюсь на маленькое известие, от которого у меня чуть зеленый дрищ не открывается. Росита д’Оро, и т. д. и т. п., артистка кабаре, покончила жизнь самоубийством. Последние несколько дней замечали, что она ведет себя странно, а вчера вечером, в конце выступления (несомненно, фламенко наверху), она выскочила на улицу и пропала. (Как, во имя Иисуса, может голая женщина ПРОПАСТЬ?) Несколько часов спустя ее тело выловили в Сене!
Нервирует… не то чтоб я верил в действие Александровой магии, но из-за того, что я так точно все это предсказал. Боже мой, я вовсе не хотел, чтоб девчонка с собой кончала, но раз я об этом заговорил, а она это сделала, я ощущаю свою ответственность.
Со временем я начинаю рассматривать все с другой стороны. Она со мною не развязалась… каждый день, пока она была жива, мне светил немалый шанс оказаться неживым самому. Огромное бремя с плеч: не нужно волноваться из-за ножа в спину…..
* * *
Заходит Эрнест, под мышкой у него какой-то предмет – он уверяет, что это прекрасная керамика двенадцатого века… антикварная вещь, которую он взял чуть ли не за бесценок. Эрнест постоянно подбирает что-нибудь бесценное чуть ли не за бесценок…. и все оно очень похоже на то, что у него нынче с собой. Точь-в-точь биде, но он бережно ставит его у ног, пока рассказывает про этого своего изобретателя, которого упоминал пару вечеров назад…
– Сидим ужинаем, Алф, и я ничего не могу с собой поделать… видел бы ты ее – понял бы, о чем я. Начинаю ее под столом щупать, прямо перед носом у ее прибабахнутого супруга, который мясо режет и прочее! Бля, сам же знаешь, как оно бывает… вскоре она хуй у меня достала и дрочит мне. Вот чем мы и занимались, когда эту сволочь угораздило салфетку уронить!
– И он вас за этим поймал? Что он сделал? – спрашиваю я.
– В том-то и штука, Алф… ничего! А жена его… она даже не дернулась руку убрать у меня с хера. Так и тянула меня дальше за елду, пока он за нами под столом подглядывал! А потом угадай, что он делает… заводит речь о том, как половое возбуждение мешает пищеварению! Христом Богом клянусь, Алф, все как есть тебе выкладываю. Не мог же я сидеть и слушать его, меж тем как эта пизда, женушка его, со мной играет…. Я ее заставил прекратить. Ну, ужин закончился, и он меня спрашивает, не останусь ли я на всю ночь. Говорю тебе, Алф, мерзавец этот совсем трехнутый.
– Ну и ты остался?
– Да черта с два. Что б это была за поебка? Господи Исусе, да если заваливаешь чужую жену, тебе ж не захочется, чтоб он просто взял и сам ее тебе выдал, как сигару после ужина… так ты сам будешь глупо выглядеть, а не он, как полагается… Может, сволочуга не такой и тупой балбес, каким смотрится….
Пока Эрнест распространяется, приносят почту. Записка от Александры… она с этим придурком Шарантоном все уладила. Я иду с нею на следующую черную мессу, которую тот проводит.
Александра заезжает за мной на своем авто. Я ее ждал. Вчера доставили записку, где мне сообщалось, что ее драгоценный каноник Шарантон устраивает черную мессу сегодня… место не указано. Поскольку она пренебрегла упомянуть время, я ждал ее часов с восьми. Колокольчик наконец внезапно подымает меня из дремы около половины одиннадцатого.
Александра гораздо оживленней, чем я видел ее последние несколько раз. Когда мы садимся в машину, спрашивает, не против ли я, если она и дальше сама поведет. Она взвинчена до писка, нервничает, как школьница с папиной машиной на жаркой свиданке, и она просто места себе не найдет, если не будет сидеть за рулем. Кроме того, она знает, куда мы едем, а этой крупицей сведений со мной делиться, очевидно, не желает.
Не знаю, как гоблины Александры ее в последнее время обихаживали, но она отнюдь не против, чтоб я, пока мы едем, ее щупал. Смеется, когда я спрашиваю у нее о призраках… напоминает мне эдакого докучливого священника, такие сволочи иногда попадаются в жизни… снимают воротнички и играют с тобой в кости. Александра – объявляет это ее отношение, – как любой другой человек, готова наслаждаться чуточкой развлечений на счет собственной набожности.
Она внедрялась в личности знакомых женщин, сообщает она мне, и упивалась их удовольствиями вместе с ними. Отрывает взгляд от дороги, быстро смотрит на меня и улыбается. Очень приятно провела время на вечеринке Анны, говорит она.
Как, во имя Иисуса, она про это вызнала, мне неизвестно. Я-то пропускаю ее чепуху мимо ушей, но ни Эрнест, ни Артур, ни Сид не могли ей об этом рассказать. А если проболталась сама Анна, то она сука похуже, чем я о ней думаю.
Улица тянется нескончаемо, и я коротаю время, задрав Александре юбку на бедра и играя с нею. Щекочу ей промежность, она не против… вести машину это ей не мешает. Под юбкой на ней ничего нет, и к тому времени, как я забираюсь пальцами ей в абрико-фандю, у нее там все уже промокло.
Уличные фонари отстоят друг от друга все дальше, а мостовая становится хуже – мы подъезжаем к бастионам. Хотя бы подходы к этому алтарю успешны, думаю я….. очень обидно было б, если бы такое мероприятие проводилось на какой-нибудь оживленной улице в сердце города. Мы едем дальше, и я пытаюсь выудить из Александры хоть что-нибудь про то, чего мне там ожидать, но у нее рот на замке. Говорит мне только, что через несколько часов я все узнаю сам……
Вдруг мы сворачиваем на боковую улочку, в некий переулок, а из него – на подъездную дорожку. Машина останавливается под сенью высокой стены. Выходим, я не замечаю ни единого признака жизни или человеческого обитания. Шагая за Александрой, держу руку у нее под платьем на голой заднице, и меня ведут в тяжелые деревянные ворота в стене. Мы следуем по разбитой дорожке к низкому каменному строению, и, когда входим, я понимаю, что мы оказались в тускло освещенном коридоре или вестибюле.
– Это место, – объясняет Александра, пока я иду за нею следом сквозь череду вестибюлей и зал, где пахнет аммиаком, – некогда было часовней монастыря урсулинок. Еще несколько лет назад один фермер устроил тут себе амбар….
Она сметает мою руку со своей жопы, когда мы вступаем в помещение побольше, но освещенное не лучше, тут сидят и шепчутся несколько человек. Покамест, как я могу разобрать, состоит собрание из обычного набора религиозных фанатиков, с тем лишь исключением, что пёзды, быть может, на вид посочнее, а петушки очевиднее. Никто никого ни с кем, конечно, не знакомит…. Александра сажает меня на кушетку и предоставляет самому себе, а сама куда-то уходит. Я пытаюсь завязать беседу с мрачноглазой и очень хорошенькой пиздой, сидящей близко от меня, но она вся ушла в созерцание и не подает ни намека, что меня слышит…. очень жаль, потому что сука выглядит прекрасно. Когда подходит кто-то из сук мужского пола и хочет со мной заговорить, я с ним обхожусь так же, как эта пизда со мной… очевидно, здесь так принято, потому что мгновенье спустя он уходит.
Через несколько минут возвращается Александра. В тусклом свете мне не видно, что она вся рдеет, но, коснувшись ее, я понимаю, что у нее горят щеки. Дышит она довольно часто, а глаза горят.
– Я разговаривала с каноником, – говорит она мне.
Пизда с нами рядом мечет в нее взгляд, как кинжал.
Тут так воняет, что я едва не задыхаюсь. Курильницы изрыгают тучи чумазого дыма. Я спрашиваю про него Александру.
– Мирра, дурман, листья белены и сушеный паслен, – говорит она, принюхиваясь так, будто вонь эта ей и впрямь нравится.
Тут в комнате воцаряется молчание, и кое-кто становится на колени перед своими стульями. Входит каноник, перед ним – два пухлых хориста, он в обычном жертвенном облачении с некими дополнениями и исправлениями. На голове у себя он утвердил кармазинную шапочку с парой обшитых бархатом рожек, торчащих на верхушке. Он озирается, глаза его останавливаются на мне. Кивает и торжественно отворачивается. Затем, без дальнейших промедлений, опускается на колени перед алтарем, восходит по ступеням и начинает читать мессу. Хористы тихонько пускаются раздавать кадила и глубокие медные тарелки, наполненные этим вонючим, удушающим месивом горящей дряни.
