- Что-то не так?
- Да нет.
Кики на долгий миг прикрыла глаза и ждала продолжения.
- То есть ты, наверное, в курсе, что Монти устроил на папу облаву. Написал в «Веллингтонском вестнике» еще одну гнусную статью. Он хочет читать свои подлые лекции и, представь себе, упрекает Говарда в том, что тот ограничивает его свободу слова. Удивляюсь, как этот господин еще не лопнул от ненависти к себе. Он не успокоится, пока антидискриминационная политика не заглохнет в колледже совсем. И возможно, пока папу не выгонят с работы.
- Мне кажется, ты преувеличиваешь.
- Должно быть, ты читала не ту статью. - В голосе Зоры послышался металл. Год за годом они с дочерью вместе познавали силу ее крепнущего характера, его молодую мощь. Кики чувствовала себя оселком, о который Зора затачивала свою волю.
- Я вообще ничего не читала, - сказала Кики, отступая. - В последнее время я предпочитаю думать, что на Веллингтоне мир клином не сошелся.
- Я просто не понимаю, как можно носить лазанью людям, уверенным, что тебя пожрет геенна огненная.
- Конечно, не понимаешь.
- Так объясни.
Кики со вздохом опустила голову.
- Оставим это, ладно?
- Уже оставили. Зарыли, похоронили, насыпали курган. Как и над прочими темами.
- Как там твоя яичница?
- Цветет и пахнет, - откликнулась Зора тоном Берти Вустера и подчеркнуто села спиной к матери, придвинув стул к стойке для завтрака.
Несколько минут они молчали под плодотворное гудение вытяжки. Затем дистанционно ожил телевизор. Кики увидела (но не услышала), как по тропической улочке несется дикий табун парней затрапезного вида в переходящей от брата к брату спортивной одежде из более благополучных, чем их родина, стран. То ли танец племени, то ли переворот. Они тыкали кулаками в воздух и, кажется, пели. Затем экран мигнул, и возник новый парень, бросающий самодельную гранату. Камера проследила ее траекторию, показала взрыв, сотрясший пустой армейский джип, который и без того уже врезался в пальму. Мелькнул один канал, второй, наконец, Зора остановилась на погоде - пятидневном прогнозе с размеренно и неуклонно ползущими вниз цифрами. Из него Кики точно узнала, сколько еще ей осталось ждать: зима придет в следующее воскресенье.
- Как учеба? - закинула удочку Кики.
- Отлично. Похоже, мне понадобится машина во вторник вечером. У нас что-то вроде экскурсии - в «Остановку».
- В клуб? Будет интересно?
- Надеюсь. Мы идем туда с Клер.
Кики уже поняла это и молчала.
- Правда, здорово?
- Ты о чем? О прогулке на машине?
- Я о том, что ты ничего не сказала о моем поступлении к Клер, - пояснила Зора, обращаясь к телевизору. - Я бы не взяла ее класс, но знаешь, это важно для аспирантуры. У нее ведь есть имя. Конечно, фигня это все, но может сыграть свою роль.
- Да я и в голову не беру, Зур. Ты одна комплексуешь по этому поводу. Поступила - и отлично. Рада за тебя.
Их взаимная любезность фонила, как речь администраторов, заполняющих бланк.
- Я не хочу из-за этого мучиться.
- Никто тебе мучиться не предлагает. У вас уже было занятие?
Зора проткнула вилкой кусочек тоста и сказала, поднеся его ко рту:
- Только ознакомительное. Просто чтобы сориентироваться. Кто-то что-то читал. Состав довольно пестрый. Многие косят под Сильвию Плат. В общем, я особенно не волнуюсь.
- Хорошо.
Кики посмотрела через плечо в сад, и среди мыслей о воде и листьях и их взаимопереплетении в ее уме вдруг всплыли воспоминания лета.
- А помнишь, когда мы Моцарта слушали, там парень был, красивый такой. Он ведь читает в «Остановке»?
Старательно жевавшая тост Зора ответила углом рта:
- Может быть, не знаю.
- У него удивительное лицо.
Зора взяла пульт и переключилась на местный общественный канал. В студии сидел Ноум Чомски[[49]]. Он смотрел прямо в камеру и говорил, очерчивая в воздухе круги своими большими выразительными руками.
- Конечно, тебе не до таких вещей.
- Мам!
- Но любопытно ведь, что ты на это не смотришь. Ты думаешь о высоком. Удивительное свойство.
Зора прибавила Ноуму звук и наклонилась к экрану, навострив уши.
- Просто мне хочется чего-то… более умственного.
- В твоем возрасте я шпионила за парнями на улице, потому что они обалденно выглядели сзади. Мне нравилось смотреть, как у них все трясется и болтается.
Зора в изумлении взглянула на мать.
- Я ем, ничего?
Послышался звук открываемой двери. Кики встала. Ее сердце, необъяснимым образом переместившееся в правое бедро, билось свирепыми толчками и грозило свалить ее с ног. Она шагнула к коридору.
- Это из комнаты Леви?
- А того парня я видела. Совершенно случайно, на прошлой неделе на улице. Вроде бы его зовут Карл.
- Правда? И как он?.. Леви, это ты?
- Как он, я не знаю - он мне историю своей жизни не рассказывал. На вид отлично. Меня его манеры покоробили. Самовлюблен малость. Наверное, уличный поэт - это… - начала Зора и умолкла, видя, что мать бросилась навстречу ее брату.
- Леви! День добрый, детка. Я не знала, что ты здесь.
Леви надавил костяшками больших пальцев на опухшие от сна глаза и двинулся навстречу матери и ее облегченному вздоху, без сопротивления утонув в ее домашней груди.
- Детка, ты плохо выглядишь. Когда ты пришел?
Леви вяло поднял взгляд и снова зарылся в грудь матери.
- Зора, сделай-ка ему чаю. Бедняжка говорить не может.
- Пусть сам делает себе чай. Бедняжке следовало бы меньше пить.
Тут Леви оживился. Он вынырнул из объятий матери и направился к чайнику.
- Заткнись, а!
- Сам заткнись.
- Ничего я не пил. Я просто устал. Вернулся поздно.
- Никто не слышал, как ты пришел. Я, между прочим, волновалась. Где ты был? - спросила Кики.
- Да нигде особенно - так, встретил ребят, потусили. Пошли в клуб. Было здорово. А завтрак есть, мам?
- Как работа?
- Как обычно. Хорошо. А завтрак есть?
- Яичница - моя, - сказала Зора, нависая над тарелкой и придвигая ее к себе. - Где мюсли, ты знаешь.
- Заткнись.
- Детка, я рада, что тебе было весело, но на этом все. Следующую неделю по вечерам ты дома, договорились?
Защищаясь, Леви тут же скакнул по шкале громкости:
- А я никуда и не собирался!
- И отлично, потому что у тебя финальный тест на носу - тебе бы подналечь на учебу.
- Ой, слышь, мне надо будет уйти во вторник.
- Леви, что я только что сказала?
- Но я к одиннадцати вернусь. Это важно.
- Ничего не знаю.
- Нет, правда. Парни, которых я встретил, они… у них выступление. Я в одиннадцать уже буду. Это всего лишь «Остановка», я поймаю такси.
Зора вскинула голову, оторвавшись от завтрака.
- Э, это я иду во вторник в «Остановку»!
- Ну и что?
- А то, что я не хочу тебя там видеть. Я иду туда с классом.
- Ну и что?
- Ты в другой день пойти не можешь?
- Отвяжись, а! Мам, я в одиннадцать буду. И у меня в среду нет двух уроков. Чесслово. Все путем. Я вернусь вместе с Зорой.
- Нет!
- Да, - сказала Кики тоном, не допускающим возражений. - Тема закрыта. Чтобы оба были в одиннадцать.
- Что?!
По дороге к холодильнику Леви отпраздновал победу, всадив в воздух невидимые кинжалы, и по-джексоновски вильнул задом, поравнявшись со стулом сестры.
- Но это несправедливо! - воскликнула Зора. - Лучше бы я училась в другом городе!
- Ты все еще живешь в этом доме, и будь добра считаться с нуждами семьи, - сказала Кики, взывая к основе основ в надежде защитить решение, несправедливость которого она и сама про себя отметила. - Будет так, как сказала я. Ты пока не платишь здесь ренту.
Зора сложила руки в покаянной молитве.
- О, как ты добра, благодарю! Благодарю за то, что ты позволяешь мне жить в родительском доме!
- Зора, не заводи меня, я серьезно, даже не…
В кухню незаметно вошел Говард. Он был полностью одет и обут, мокрые волосы были зачесаны назад. Чуть ли не впервые за неделю Говард и Кики стояли в одной комнате, всего в трех метрах, и смотрели друг на друга, как два официальных, развернутых лицом, но никак не перекликающихся полнофигурных портрета. Пока Говард выдворял детей из кухни, Кики не торопясь разглядывала его. Теперь она смотрела иначе (побочный эффект разлада семьи). Был ли ее новый взгляд правдив, она не знала. Это был голый, разоблачающий тип зрения. Она видела все трещины и пробоины в броне его угасающей красоты. Она обнаружила, что даже самые нейтральные телесные черты мужа могут вызывать у нее неприязнь. Его тонкие, как бумага, кавказские ноздри. Его непропеченные уши с пучками волос, которые он старательно выпалывал, но которые все равно призрачно напоминали о себе. Единственное, что грозило поколебать ее решимость, это чистые временные слои Говарда, маячившие в ее уме: Говард двадцати пяти, тридцати, сорока пяти лет, пятидесяти одного года - ей было трудно отгородиться от этих образов, неуклонно держаться прямой колеи, сосредоточиться на последнем Говарде, пятидесятисемилетнем. Лжеце, отравителе жизни, чеканщике фальшивых чувств. Кики не дрогнула.
