Я снова оперся спиной о стену фургона и посмотрел на Шаха. Господи, что творится у него в голове? Что чувствует человек, когда у него распадаются нейронные сети? Это происходит мгновенно, за считанные секунды? Или мутная пелена наползает на сознание постепенно, мучительно долго, шаг за шагом превращая богоподобную в своей невероятной сложности, отлаженную систему в бессвязное месиво нейронов?
…как проклятие отшельника, превратившее цветущий край в выжженную песчаную пустошь?..
Но, если Шах разговаривал со мной, значит, эти сети в принципе поддаются восстановлению? Значит, нейронам можно вернуть способность соединяться между собой и поддерживать эти связи более-менее устойчивым образом? Я никогда об этом не слышал. Медики в один голос утверждали, что состояние сознания, вызванное разрывом нейронных связей и полным коллапсом нейронных сетей вследствие" синдрома переводчика", лечению не поддается. Но ведь Шаху стало лучше после чтения наркотического стиха, хотя и ненадолго… Может быть, попробовать ещё раз? А если ему после таких "просветлений" станет только хуже? Ты готов взять на себя такую ответственность?..
Ехали мы ещё часов пять. Мне жутко хотелось спать, но я старательно отгонял от себя сон. «Тебе никак нельзя спать, понимаешь? Вдруг ты крепко заснешь и не услышишь, как мы приедем на место?» Ну да, Алекс, ну да… и что с того, что не услышишь? Всё равно растолкают. Неужто ж получше предлога выдумать не мог? Ты ведь просто не хочешь признаться себе в том, что боишься… боишься спать, боишься снова вернуться в тот страшный безысходный сон… или явь!., боишься, что на этот раз уже не сможешь выбраться оттуда, потому что некому будет тебя спасти… Ты ведь сам отказался от Али. Сам. Так чего ж ты теперь ноешь? Отныне и на века безысходность-тоска – твоя лучшая подруга… Да знаю я! Знаю! Какого чёрта постоянно об этом думать? Как садист, вгонять себе под ногти иглы собственными мыслями?! Если мне удастся остаться живым, я вернусь в Россию и всё исправлю! Вымолю у неё прощения, сделаю всё что угодно, лишь бы она снова стала моей, потому что я люблю её! Люблю!..
Да, но для этого тебе нужна лишь самая малость – остаться живым…
Внезапно машина затормозила, но через несколько секунд снова тронулась с места. В просвет между досками я увидел, что за нами закрылись металлические ворота, и мы въехали на какую-то территорию, окруженную высокой каменной стеной с натянутыми поверх неё рядами проволоки. То ли военная база, то ли тюрьма. Обогнув несколько приземистых строений, мы наконец-то остановились.
К машине подошло несколько вооружённых человек. До меня донеслись обрывки гортанного арабского говора. Что-то меня насторожило, хотя я не сразу понял, что… Да, вроде военная форма, но вместо полевых кепок – куфьи, вместо ботинок – обычные кроссовки, и, главное, разлапистые чёрные бороды, скрывавшие у некоторых по пол-лица… явно не по уставу… По правде говоря, эти бородатые люди в полувоенном обмундировании больше смахивали на мафиози, чем на профессиональных военных. Не нравится мне это, очень не нравится…
Петли старого фургона заскрипели, и я зажмурился от ослепительного света. На этот раз никаких прав перечислять нам не стали, да и вообще не снизошли до какого-либо общения. Бесцеремонно подталкивая в спины дулами автоматов, нас отвели в приземистое двухэтажное здание с толстенными стенами, втолкнули в полутёмную каморку и оставили одних, поскрежетав в замке ключами.
Я огляделся. Небольшая комнатушка, каменные стены, каменный пол, забранное решёткой оконце на уровне глаз, ни стола, ни кровати, ни даже кучки соломы на полу. В правом углу я заметил маленькую тёмную нишу. В ней оказался санузел – древний потрескавшийся унитаз, в котором даже журчала вода! Наверное, именно это имелось в виду под "приемлемыми условиями содержания". Но где же кран? Где брать воду для питья?! Я подошёл к двери, пару раз бухнул в неё ногой и прокричал по-арабски: «Воды!»
Через минуту окошко в двери распахнулось, и смуглая рука протянула мне большую глиняную кружку.
– Вода, – коротко объявили нам.
– Спасибо, – вежливо поблагодарил я нашего тюремщика, но окошко уже захлопнулось.
Я подошёл к Шаху и протянул ему воду.
– Пей, – приказал я на трёх слоях ново-китайского. Пока что это оставалось единственным способом достучаться до мозгов моего напарника. Ну хоть так.
Потом сам отпил из кружки тёплой, словно пропитанной песчаной пылью воды, и лёг на пол. И тут же сверху, со всех сторон на меня навалилась жара, я буквально почувствовал, как от каменных стен, из окна струятся потоки раскаленного пустыней воздуха. Эх, прочитать бы сейчас изысканную омаритскую газель[18] и погрузиться в сладчайшие грёзы, чтобы ни о чём… совсем ни о чём не думать…
… любви моей бекмес[19] тягучийс твоих горячих губ стекает…
Я тряхнул головой. Алекс, да что ж ты творишь?!!! Третья доза за день?! Конечно, процитированные по памяти, да ещё и не в первый раз стихи практически безвредны. Но после двух предыдущих доз, кто его знает, как они на тебя подействуют? Если уж даже обычные уличные вывески на арабском вызывают лёгкий психоделический бред…
Я вспомнил, как в один из моих первых приездов в ИДАР вместе с правительственной делегацией, которую тогда возглавлял мой отец, нас пригласил к себе «Ответственный за международные отношения 99-го уровня», по-нашему министр иностранных дел. Уже в конце вечера разговор, естественно, зашёл о пресловутой специфике арабского языка, и министр пригласил нас в свою библиотеку. Сотни полок, плотно уставленных книгами на всех языках мира, когда-либо существовавших, давным-давно умерших и существующих ныне… я ходил между ними и зачарованно разглядывал корешки…
– А это, если говорить вашим языком, самый сильный наркотик…
И министр протянул почему-то не отцу, а мне массивный, в тяжёлом инкрустированном перламутром переплёте том. Я бережно взял его в руки, положил на мраморный стол и бегло, не читая, боясь различить хотя бы одну букву в стае взлетающих в небо птиц насталика[20], осознать хотя бы одно слово в этом вытканном искуснейшим каллиграфом кружеве, которое влекло, тянуло, затягивало за собой – только не отрывай, не отрывай от меня взгляда… следуй за мной… забудь обо всём… – пролистал его и закрыл, вздохнув с облегчением.
– Говорят, если не-араб прочтёт его от первой до последней строчки, он уже никогда не вернётся…
И потом, уже сидя в гостинице, мы с отцом почти на грани истерики, как двое избежавших смертельной опасности счастливцев, смеялись, что, наверное, нигде больше в мире нет такого богатейшего склада наркотиков, как у здешнего министра иностранных дел…
Короче говоря, недаром все страны ограничивали срок работы своих специалистов в ИДАРе полугодом, а по возвращению отправляли их на курс реабилитации. Сами арабы к этой особенности своего языка были невосприимчивы с рождения, но иностранцам хватало даже минимальных "доз" – послушать арабскую речь в течении дня, посмотреть арабское телевидение, погулять по арабским улицам, читая рекламные вывески – чтобы серьёзно подсесть…
Я лежал на каменном полу и смотрел в прорезь окна, где за ржавой решёткой уходило в бездонную высь выжженное до белёсой голубизны пустынное небо. Интересно, где мы находимся? У кого мы? У ИДАРских спецслужб или всё-таки моя догадка верна, и мы оказались в руках у какой-то крупной и могущественной мафиозной группировки? Нас похитили? Но как им это удалось? Бандиты перехватили перевозившую нас машину? Или… Я покосился на Шаха. Он наверняка знает, он-то не валялся в наркотическом бреду в отличие от меня. Жаль, что от него ничего не добьёшься…
Хотя какая разница, как нас похитили? Куда важнее зачем. Зачем наркодельцам связываться с государственными спецслужбами из-за каких-то там двух иностранцев, которые незаконным образом и непонятно зачем пытались проникнуть на территорию ИДАРа? Вряд ли мы с Шахом стоили подобного риска. Или всё-таки стоили?.. Я-то уж точно нет. Конечно, мой отец – заметная фигура в России. Но какая от этого выгода местным мафиози? Выкуп? Да у них и без того денег навалом. Давление? Ну, во-первых, что они могут потребовать от главы одной из российских парламентских партий? А, во-вторых, мой папашка не пылает ко мне столь сильной отеческой любовью, чтобы его можно было бы вынудить пойти на какие-то жертвы ради спасения родного сыночка. Я с сомнением покачал головой. Скорее, он будет рад, если я вдруг умру мучительной героической смертью в арабских застенках. Вот будет козырь на очередных президентских выборах!
Может быть, всё дело в Шахе? Я посмотрел на него. Кто он такой? Вернее, кем он был в своей прошлой нормальной жизни? Мне сказали, что он работал переводчиком, и он действительно знает арабский язык. Но чем именно он занимался? И не связано ли это похищение с его прежней работой? Кто знает…
