— Prego, signori, — сказал он, отмыкая висячий замок и многозначительно приглашая их войти. — Di lupanare.
Джеймс испытующе взглянул на Ливию, но она, похоже, была заинтригована не меньше его. Старик как-то странно Джеймсу подмигнул и скрылся. Ливия, взглянув на стены, рассмеялась.
Фрески поблекли, но нетрудно было разглядеть, что на них изображено. С каждой стороны мужчины и женщины совокуплялись десятками разных способов. Женщина сверху, женщина снизу, женщина приставляет к губам мужской член так же привычно, как помаду, женщины возлежат с женщинами, даже группа обеих полов предается некому общему сладострастному удовольствию.
— Это же бордель! — воскликнула Ливия. — Тут, видно, можно было получить все что пожелаешь.
Только теперь до Джеймса дошло — старик решил, что ему сунули денег, чтоб показал им порнографию.
— Гадость какая, — сказал он. — Простите, Ливия.
— Нет, отчего же, — задумчиво произнесла она. — Вот это очень даже любопытно.
Джеймс невольно взглянул, куда смотрела она, и немедленно почувствовал, что краснеет. Ливия снова рассмеялась.
— Если все англичане такие, как вы, — сказала она, беря его под руку, — то англичан скоро вообще не останется.
— Счастлив, что вас развеселил, — надувшись, бросил он.
— По-моему, славное место, — сказала Ливия, когда они пошли к двери. — Здесь тебе ничего не грозит.
— Не грозит, — повторил он. — Вот красота. Жив-здоров, ничего с тобой не случится. Мечта всякого солдата.
— Бывает и случается, — сказала Ливия, внезапно помрачнев.
Она умолкла, погрузившись в какие-то свои мысли, и Джеймс понял, что она вспомнила о погибшем муже.
Покинув Помпеи, они пустились извилистыми дорогами вверх к Фишино. Джеймс невольно засмотрелся на вершину вулкана. Сегодня плюмаж дыма клонился в сторону моря, торча, как перо в громадной чернильнице. Подумалось: возможно, вот так же выглядел этот дым за несколько дней до гибели Помпеи. Наверное, ничто особо не предвещало трагедии, иначе жители не остались бы в городе.
— Вы когда-нибудь задумывались, что это может повториться? — спросил он.
— Конечно.
— И вас это никогда не толкало уехать?
— Нет, — сказала Ливия очень серьезно. — Эта мысль заставляет меня каждый день прожить как новую жизнь. Потому что одна жизнь, прожитая здесь, это десять жизней прожитых где-то еще.
Она крепче обхватила его руками, и на мгновение Джеймс впитал ее мысли. И они, и эта гора, и даже эта война, всё — лишь частица какого-то громадного замысла, какой-то таинственной силы, которая непостижимым образом подвела их обоих к этому мгновению.
Они прибыли в Фишино, Мариза и Нино встретили их радостными криками. С Джеймсом вели себя сдержанней, что он посчитал естественным, но ему показалось, что во взглядах, которые бросал на него отец Ливии из-под косматых бровей, сквозила подозрительность.
— Отец решил, верно, что вы мой парень, — шепнула Ливия, когда их проводили на кухню осмотреть моццареллу из утреннего молока. — Не волнуйтесь, я ему объясню, что это не так, правда, не стану объяснять, почему. Он у меня такой старомодный.
— Ну, как угодно… — отозвался Джеймс, несколько озадаченный.
Огромный кусок моццареллы, такой свежей и влажной, что, казалось, он все еще весь истекает молоком, был передан Джеймсу на вилке, и все смотрели с выжиданием, пока он его распробует. Он издал восторженное причмокивание — что было естественно: сыр был совершенно изумительный. Однако Ливия отнеслась к сыру более критично и все расспрашивала отца, как обстоят дела с пастбищем. Потом взяла с собой Джеймса поздороваться с Пришиллой. Завидев, кто пришел, буйволица радостно зафыркала, быстро затрусила к калитке и ткнулась громадным черным носом под мышку Ливии, рассчитывая получить сена.
— У нас буйволиц две было, — сказала Ливия, почесывая лоб Пришиллы. — Ей, бедняге, теперь грустно одной.
— А где же вторая?
Ливия взглянула на него, внезапно нахмурившись, и теперь выражение ее лица напомнило Джеймсу недавний взгляд ее отца.
— Ее убили солдаты.
— Какие, немецкие?
Она саркастически усмехнулась:
— Будто союзные прямо ангелы? Нет, немцы, когда были здесь, хоть и наделали немало бед, но не они убили нашу bufale. Это сделали союзные солдаты.
— Когда? Как это случилось?
И Ливия рассказала Джеймсу вкратце историю гибели Пупетты — и то, как солдат союзников навел на них их сосед, имевший на нее зуб, потому что Ливия не ответила на его обхаживания; и то, как у них забрали все, что оставалось съестного в доме, и то, как потом пристрелили Пупетту. К середине своего рассказа Ливии пришлось прерваться, потому что ее душили слезы.
Джеймс испытал непреодолимое желание прижать ее к себе, поцеловать. Это было совсем иное чувство, не похожее на то, что он испытывал, стремясь ее поцеловать во время воздушного налета. Тогда это было возбуждение, страсть; теперь это был страх за нее, стремление утешить, и на этот раз порыв был гораздо сильнее. Он потянулся к Ливии, обвил рукой, чувствуя, что она теперь явно нуждается в его защите, видя, как она в порыве горя прячет лицо у него на груди, Джеймс прижал ее к себе, обняв по-настоящему, обеими руками. Ливия утерла слезы об его рубашку, приподняла лицо.
— А потом кинули меня в кузов… там лежала Пупетта, мне пришлось отбиваться от этих скотов. А потом их офицер… он…
— Что?
— Их офицер пытался дать моему отцу деньги за меня, — тихо сказала Ливия.
Джеймс выпустил ее из объятий. Это было чудовищно. И хуже всего было то, что он почувствовал невольно свою к этому причастность. Неудивительно, что итальянцы ненавидят своих освободителей, думал он, если те ведут себя подобным образом. То обстоятельство, что именно офицер повел себя так, еще более усугубляло ситуацию.
— Простите, Ливия! — сказал он.
— За что? Вас ведь там не было.
— Мне стыдно за то, что случилось. Более того… я потрясен. Но, послушайте… ведь можно его отыскать! Вы не заметили по нашивкам, какого он полка? Или хотя бы номер грузовика? Я добьюсь, чтобы негодяя отдали под трибунал.
Впервые Ливия видела, как Джеймс возмущен, и, признаться, это ей даже понравилось.
— За что его под трибунал? — отозвалась она. — Это мы нарушили указ, не он. По понятиям военной администрации, мы укрывали продукты, а это считается преступлением. Любой военный может любой женщине сделать такое гнусное предложение, — она покосилась на Джеймса. — Ну, или любому мужчине, все равно.
— Одно дело предлагать деньги проститутке. Но предлагать деньги порядочной девушке…
— В наше время часто никто особой разницы тут не видит…
— Но как же так! — с жаром воскликнул Джеймс.
И тут вновь обожгла мысль, посетившая его, когда Ливия посмеивалась над картинками в lupanare, — и даже еще раньше, когда он впервые прочел книгу «Супружеская жизнь». Все его прежние представления о том, что такое порядочная женщина, пожалуй, выглядят слишком наивно по нынешним временам.
Ливия поцеловала Пришиллу в лоб, обняла ее за массивную шею, попрощалась. Когда они направились обратно к дому, она сказала:
— Вы, Шеймс, не пригласите меня куда-нибудь пообедать?
— Ну, конечно! Я и рассчитывал куда-нибудь завернуть.
— Я бы не попросила, только отец с Маризой захотят, чтоб мы остались и обедали с ними. Как бы они нас ни убеждали, что у них полно еды, надо отказаться. На самом деле, ничего у них нет — я уже успела пройтись по шкафам. Хочу оставить им деньги, которые у вас заработала, но цены здесь такие, что и на эти деньги мало чего купишь.
Ливия была права: отец и сестра упрашивали их остаться на обед, но Джеймс отказался под предлогом якобы предстоящего совещания, и вместо обеда они согласились выпить по стаканчику отцовского limoncello. Джеймс заметил, с какой тоской Ливия осмотрела все вокруг, прежде чем уехать, и понял, что уезжать ей нелегко. В определенном смысле Неаполь был для нее таким же чужим городом, как и для него. Должно быть, это чудесно, подумал он, испытывать такую привязанность к родному месту, какую он прочел в глазах у Ливии. Ни одно из мест, где он прежде жил, не вызывало в нем такого же теплого чувства. Дом для него было просто обиталищем, куда возвращаешься после учебы.
И вот началось бесконечное итальянское прощание со множеством объятий и грустных заверений в любви. Оно включало также длительный церемониал поцелуев Нино, адресованных Джеймсу. Преодолев первый шок от прикосновения к собственной щеке мужской щетинистой щеки, такого непривычного наждачного ощущения, — неужели и моя щека настолько груба, не может быть! — Джеймс неожиданно для себя почувствовал, что ему приятно это мужское объятие, раскованно-смелое и вместе с тем отечески уютное.
