Но вот она высвободилась, взглянула озадаченно:
— Так ты все-таки не фенхель?
— Кто-кто? — изумленно воскликнул он.
— Ну, фенхель. Сам знаешь, finocchio. Ricchione.[50]
— Да что это в самом деле?! — с нараставшим недоумением спросил он.
— По-моему, все-таки нет, — продолжала она. И рассмеялась. — Зачем только мне вздумалось купаться… Я даже и не предполагала…
Он снова ее поцеловал. На сей раз она ответила более жадно, и от счастья он совершенно ошалел.
Она отстранилась снова, взглянула хитро:
— Выходит, это все уловки, ты притворялся, что ты culattina?[51]
— Ливия… Вовсе я не притворялся, что я culattina, что бы эта culattina ни означала.
— Нет, притворялся, — настаивала она. — Когда устриц ел.
— Я сказал, что не слишком в этом опытен. Откуда это самое… у тебя взялось?
— М-м-да…
До Ливии начало доходить, что, возможно, ее женская интуиция уперлась в перевод с британского английского на итальянский. Но чем больше она об этом задумывалась, тем все слабей и слабей становилось то легкое, но устойчивое чувство неприязни, которое не отпускало ее с момента работы в Палаццо Сатриано, уступая место радостному ощущению, что целоваться с Джеймсом довольно приятно.
Она потянулась, чтоб он еще ее поцеловал, и он тотчас повиновался.
— Целуешься ты совсем не как новичок, — отметила она.
— Схватываю на лету.
Он стал медленно ласкать губами самый кончик ее восхитительного носа, мочки ее ушей, нежные места вокруг глаз, и только после этого вернулся вновь к ее губам.
Вдруг будто что подтолкнуло изнутри, и Джеймс сам прервал очарование этого момента.
— А Эрик?
Она сдвинула брови.
— Что Эрик?
— Ты с ним тоже целовалась?
— Сам едва поцеловал, а уже права предъявляешь?
— Просто хочу знать, на каком я счету.
— Вы мне оба нравитесь, — без затей сказала Ливия. — Я не собиралась с тобой целоваться, но не жалею, что стала. Хотя это ничего не значит.
— Разумеется, не значит, — отозвался он разочарованно.
Попытался снова ее поцеловать, но она увернулась. Он поменял тактику.
— Можно тебя обнять? — спросил он, чувствуя, что она пока не передумала.
— Пожалуйста.
И уютно к нему прижалась. Несколько минут они сидели молча.
— А ты отлично умеешь держать себя в руках, — сказала Ливия наконец. — Это хорошо. Но не думаю, чтоб ты так же отлично понимал женщин.
Уязвленный ее словами, Джеймс обдумывал, как лучше среагировать. Имела ли она в виду, чтоб он больше проявил себя как мужчина, чтоб вел себя активней? Или же она подразумевала обратное — что он утратил все шансы своим чрезмерным высокомерием? А, может, просто хотела дать понять, что он своим вопросом испортил такой замечательный поцелуй?
Поглощенный своими мыслями, Джеймс только сейчас заметил, что никакие вопросы Ливию уже больше не заботят. Она крепко спит.
Когда они подъезжали наконец на мотоцикле к дому, Ливия дремала сзади, прижавшись щекой между его лопаток.
За последним изгибом дороги Джеймсу внезапно снова открылся через залив сияющий в предзакатном свете город и встававшие за ним горы. Ливия встрепенулась, увидела, где они, снова скользнула руками, обхватив Джеймса.
— Тебе наравить ниппель, Джемс? — сонно сказала она ему в ухо.
— Мне нара… мне очень нравится Неаполь!
— Эта хорошо. Она так красииви.
В тот же вечер Ливия заявила, что для надлежащего приготовления продуктов, привезенных с Везувия, ей необходима дровяная печка. Немного поразмыслив, она сообразила, что Джеймс уже располагает идеальным для этого предметом, и это schedario, серый металлический шкаф для хранения документов.
— В нижний ящик положим дрова, — предложила она. — Тогда средний станет отличной жаркой духовкой, где можно печь пиццу или поджаривать мясо на решетке. Верхний будет не такой жаркий, это для овощей и моццареллы.
— Единственно, чего ты в своей идее не учла, — заметил Джеймс, — это то обстоятельство, что в этом schedario хранится множество archive, документов.
— Но ведь ты можешь переложить документы в какое-нибудь другое место, — сказала она напористо.
Положа руку на сердце, подумал Джеймс, почему бы и нет. В конце концов, обходились же они прекрасно без этого шкафа прежде.
На обед была подана испеченная на древесном огне пицца, приправленная свежими помидорами и моццареллой, политая оливковым маслом и сверху присыпанная солью и базиликом. Никогда в жизни Джеймс не ел такой простой и такой изумительно вкусной пищи. Но когда наконец он лег в постель, уже иной вкус грезился ему, вкус мимолетных поцелуев в лимоновой роще над Сорренто.
Глава 30
— Понимаете, — говорил Джеймс, — любовь это не просто чувство. Любовь это состояние. Как будто попал в новую страну, и сознаешь, что в сущности никогда не любил то, что осталось позади. Это как мурашки по коже… трудно объяснить… она улыбнется, и я радуюсь, как ребенок. Стоп… что-то меня не туда понесло, болтаю всякую чепуху.
Девушка, которую звали Аддолората, с улыбкой всплеснула руками:
— Что вы, все точно так! То же самое у меня к Магнусу!
— Счастливчик, выходит, этот Магнус, — сказал Джеймс.
И вдруг понял, что до сих пор не задал Аддолорате ни единого вопроса ни о ее женихе, ни о ее материальном положении. Они так мило беседовали, что отклонить ее прошение ему казалось непостижимым.
— Послушайте, — предложил Джеймс, — мне необходимо написать соответствующий рапорт, но, возможно, вашу проблему несколько облегчит то, что прежде я назову вам правильные ответы на мои вопросы. Скажем, если я спрошу, на какие средства вы живете…
— Дядя высылает мне деньги! — быстро вставила Аддалората.
— …может ведь случиться, что кое-какие деньги вы украли у одного немца. Видите ли, немцев уже тут нет, проверить нельзя. Родственники же имеют пренеприятную привычку опознаваться.
— Ну да, я и говорю… украла у немца.
— Отлично! — просиял Джеймс. — По-моему, у нас получится совсем неплохо.
Позже, когда он печатал на машинке свой рапорт, Ливия просунула голову в дверь его кабинета.
— Что ты делаешь? — спросила она.
— Готовлюсь к бракосочетанию.
— Кого же ты осчастливил?
— Аддалорату Ориго. Разумеется, жених не я, один капитан из шотландского полка. Я способствую.
— А тебе долго еще, может, пойдем пройдемся? — бросила Ливия небрежно, выставляя шляпку, какой он прежде у нее не замечал. — В это время у нас принято прогуливаться.
Джеймс видел, как по Виа Рома гуляют под ручку молодые пары и понимал, что гуляние такого рода на виду у всех — необходимое проявление ухаживания у итальянцев.
— Ливия, — с тяжелым сердцем произнес он. — Боюсь, что наша прогулка не состоится.
— Если ты сегодня так занят, может, завтра?
— Завтра ничем не лучше, чем сегодня. Как и любой другой день. — Он набрал в грудь побольше воздуха. — Мне ужасно неловко, Ливия. Брачный офицер просто не имеет права открыто ухаживать за итальянской девушкой.
Он увидел, что его слова, точно громом, ее поразили.
— Я должен был раньше тебе сказать, — произнес он виновато.
Тут ее ножка стала угрожающе постукивать.
— Ты что, стыдишься меня? — спросила она в упор.
— Не в том дело. Просто мое положение…
Резко захлопнувшаяся дверь не оставила у него ни малейших сомнений относительно ее взглядов на его положение.
Джеймс вытянул из каретки листок с рапортом, перечитал. Решил, что это полный бред. Вздохнув, скомкал листок, кинул в мусорную корзину и принялся печатать заново.
Он надеялся, что к ужину Ливия остынет, но по брошенному на него колючему взгляду понял: не тот случай. Тарелку она небрежно шмякнула на стол перед ним, и теперь была с ним явно менее обходительна, чем с остальными. Хуже того, после ужина он заметил, что она живо подсела к Эрику, и каждое его слово встречала оживленным смехом. Больше двадцати минут подобного зрелища Джеймс вынести не мог. Он встал, за неимением лучшего пнув со всей силы ножку стола, и отправился спать.
На другое утро он проснулся до рассвета и отправился на рынок. Переходя от прилавка к прилавку, показывал продавцам толстую пачку лир, задавая при этом некие вопросы. Наконец один из них дал понять, что сможет достать Джеймсу искомый предмет. Заставил прождать с полчаса, после чего человек вернулся с небольшим бумажным пакетиком.
— Вот, — сказал он, протягивая пакетик Джеймсу. — Тут одна восьмая фунта.
Джеймс вскрыл пакетик, чтобы проверить содержимое. Ноздри наполнил аромат — густой, насыщенный, с горчинкой. Десятка два кофейных зерен отсвечивали черным перламутром.
