— И проваливайте, верно? — резко докончила мать.
Быстрым движением она выхватила из кошелки два кулька и швырнула их на пол. Из одного посыпалась мука, другой захрустел, упав на паркет.
— Жратвой ты меня не купишь! — вне себя крикнула Анна. — Жратва и тряпки — не все, это уж я поняла при немцах! Если хочешь знать, я затем и пришла, чтобы бросить тебе вот это. На, возьми, жри сама, лопни от обжорства. А я лучше с голоду сдохну, но ты меня тут не увидишь!
Взволнованная, она искала свою кошелку.
Ро с подчеркнутым хладнокровием нагнулась за кульками и убрала их в шкаф.
— Я еще вам пригожусь, когда после войны Гитлер будет выселять чехов в Сибирь, — проронила она.
Анна Урбанова остановилась и подбоченилась.
— Что ж, там я где-нибудь встречу Ондржичка, — бросила она в лицо дочери. — Хорошо он сделал, что уехал отсюда. Знай же, что я с ним заодно! Русские победят, об этом все говорят в один голос. А ты меня еще вспомнишь, да поздно будет!
Ружена улыбнулась с коварной приветливостью, показав все свои зубы.
— Погодите-ка, мамаша, а что, если я где-нибудь расскажу все, что вы тут сейчас наговорили?
Анна Урбанова остановилась, словно ее ударили ножом в спину. Но она не испугалась, а только тяжело вздохнула.
— Беги, беги, доноси на меня, гестаповка! Я потеряла дочь, хуже мне уж не будет.
Она схватила кошелку и хлопнула дверью.
Ро была очень нервирована. Она вызвала по телефону горничную снизу, чтобы та пришла с совком и метелкой — убрать с паркета просыпавшуюся муку и сахар.
Горничная недавно поступила в дом и еще плохо знала хозяев. Собирая с полу мусор, она подняла к Ро заплаканные глаза и спросила:
— Простите, пани, что я вас беспокою: не помните вы, как называется эта деревня? Литице или Лидице?
Ро заткнула уши обеими руками.
— Идите вы все к черту! — крикнула она и выскочила из комнаты.
СТАЛИНГРАД В ПРАГЕ
Митин класс читал на уроках немецкого языка журнал «Wir lernen deutsch»[65]. Представьте себе, что это гнусное изданьице поместило статью, в которой прославлялась река Волга. Нацисты расхваливали Волгу необычайно. Дескать, это самая большая, самая длинная, самая рыбная европейская река, на ее берегах издавна жили немцы Поволжья; Волга — это древний путь из Восточной Европы в Азию (в таких статейках всегда пишут о древних торговых путях!), и новая Европа будет счастлива, когда победоносные войска фюрера займут осажденный Сталинград — что является вопросом лишь нескольких дней, если не часов, — когда они достигнут берегов Каспийского моря и гордо водрузят на них непобедимое, украшенное свастикой знамя Германии. Третья империя усовершенствует сеть каналов, соединяющих восточноевропейские реки, и наши соотечественники повезут по Волге нефть и лес, осетров и зерно, — словом, урожай и богатства этой плодородной страны, с благословения не только немецкого, но и русского населения, которое любовно величает эту реку «Mütterlein Wolga»[66].
Эта статья превосходила все остальное! Наглецы! Пусть немцы пишут об отце Рейне — пожалуйста, мы не собираемся отнимать его у них. Но когда печатают слово «Волга» готическим шрифтом и называют «Mütterlein Wolga», можно лопнуть от злости. Все мальчики пришли в негодование от этой статьи. Но больше всех негодовал Митя. Он знал Волгу, потому что родился на ее берегах, он имел на нее как бы старинные права. Ведь в детстве он был капитаном одного из белых каспийских пароходов, плавал на полу в комнате и так громко гудел, подражая пароходной сирене, что мама затыкала уши. У Мити сохранились только бессвязные воспоминания о городе Горьком, но они были прекрасны и таинственны, как картинки в волшебном фонаре. Серебристый кролик с лоснящейся шкуркой шевелил ушами, когда в детском саду Митя кормил его; Али с раскосыми глазами держал книжку стишков, показывая картинки своей бабушке-татарке, и строго экзаменовал ее по чтению; перед Митей выплывала невиданно прекрасная забытая парусная яхта с тонкими сложными снастями и настоящим рулем, яхта, которую ему подарили на прощание Вася, Петя, Сережа, Николенька и Таня. Где эта яхта, куда она запропала? Что с ней случилось? Дома Мите никто не сказал, что ее унесли гестаповцы под предлогом, будто это какая-то подозрительная модель.
В Горьком у Мити были папа и мама, как и у других детей, и они были чудесными товарищами. Папа и мама были молоды, и жизнь бежала молодо и весело. Бабушка Гамзова, хотя она и хорошая, все портит своей боязливостью, так что Митя скрывает от нее кое-что из своих похождений. Например, он не говорит ей, что слушает у дяди Станислава Москву и Лондон, вместо того чтобы готовить уроки. Швейцар пан Галик по распоряжению оккупационных властей обошел все квартиры, где были радиоприемники, и взял с каждого владельца подписку, в которой стояло: «Мне известно, что слушание иностранных радиопередач карается штрафом, а иногда — и смертью». Но они с дядей Станиславом пускали радио совсем тихо и в конце концов приладили стрелку так, что она всегда показывала Прагу. Узнай об этом бабушка, она, наверное, померла бы со страху! Она была ужасно напугана после того, что произошло с мамой. Вот мама — другое дело! Ей были бы смешны эти страхи, она бы не боялась! Мите вспоминается станция с аркой, на которой видны звезда, серп и молот, мама у вагонного окна держит Митю на руках, дышит в затылок, и Мите немного щекотно, а она говорит: «Митенька, никогда не забывай, где ты родился. В самой отважной стране на свете». Об этом ему не нужно было напоминать, картинки сами появлялись в волшебном фонаре. Черный силуэт красноармейца с ружьем у белого нефтехранилища Митя видит каждый раз, когда ему становится страшно за Сталинград.
Сталинград приносил Мите много забот. Как раз в то время, когда только что начались занятия в школе и Митя после отмены чрезвычайного положения вернулся с бабушкой в Прагу, немцы начали наступление. Гитлер отдал приказ: «Stalingrad muss um jeden Preis erobert werden»[67]. Но разве мог сдаться этот город? Митя воспринимал события как личную борьбу между Сталиным и Гитлером. Насколько позволял ему футбол и другие игры с мальчиками, он жил в непрестанном волнении. Он рассказывал в кухне Барборке о положении в Африке и на Волге и утешал сам себя:
— Ленинград тоже держится, и Москва, а как им приходилось туго!
— Ну да, — отвечала на это Барборка. — Шуму было много, а получился пшик. В магазине одна пани, у которой родственник служил в чехословацкой армии, сказала мне, что русские нарочно заманили немца до самой Волги, а потом как погонят в шею..!
— На ОПС[68] меня не поймать, — строго заметил Митя. — Нарочно русские немца туда, конечно, не заманивали. Это болтовня. Но дело непременно кончится либо котлом, либо клещами.
Митя, подражая дяде Станиславу, сравнивал и обсуждал новости и внимательно следил, чтобы не проговориться бабушке, что он слушает «Кромержиж». В конце осени ему стоило больших усилий удержать язык за зубами — новости просто жгли его. Но Митя умел молчать и не о таких вещах. Если бы только бабушка знала!
Однажды (в опустевших витринах уже начинали выставлять жалких Микулашей военного времени и облезлых чертенят) Митя ворвался к Нелле, как дикий. Она так и села с перепугу. После истории с Еленой она то и дело пугалась.
— Бабушка, — кричал Митя, — бабушка, какой подарок! Прочитай вот это.
И он в восторге швырнул на стол газету.
Митя называл плохие новости «пилюлями», а хорошие — «подарками».
В «Народном страже» стояло:
«Из Главной ставки фюрера:
Наша доблестная армия, окруженная в Сталинграде, оказывает упорное сопротивление контратаками на отдельных участках».
Как! Ведь еще вчера, судя по газетам, гитлеровцы геройски наступали. Три месяца назад нам не давали покоя громкоговорители, оравшие на пражских улицах, что Сталинград готов пасть в любую минуту! Точно удары дубинки по голове. И вот! Пожалуйста! Из наступающих захватчики вдруг превратились в окруженных!
«Может быть, мы все-таки кое-как переживем этот первый сочельник без Еленки», — подумала Нелла. Как бы радовалась Еленка! Вот был бы для нее подарок на елку! В этом году в сочельник в семье Гамзы за стол сядет еще на два человека меньше. Прабабушка скончалась осенью. Она никогда не упоминала имени Еленки, но в последнюю ночь перед смертью громко разговаривала с ней.
— Руженка, — сказал в полдень накануне Нового года доктор Хойзлер своей молодой жене, — я не хотел бы портить тебе настроение… но ты, вероятно, уже слышала эту печальную новость?
— Не достал икры? Как это на тебя похоже!
— Наш молодой друг Курт пал под Сталинградом.
Ро вынимала из шкафа с серебром чашки для бульона и приборы к новогоднему ужину. Горничную у нее взяли по тотальной мобилизации, и теперь пани Ро была вынуждена делать все сама. Когда она заехала к матери и попросила ее вести хозяйство, та отказалась. Ноги ее не будет в доме Хойзлеров.
