Шарлотта Бронтё
(1816–1855)
Вечернее утешение
У нас в сердцах – сокровищ сладость,
Что за печатью много лет:
Мечты, надежды, мысли, радость,
Найдёшь – и прелести их нет.
Проходят быстро дней забавы,
И ночи – в розовом бреду:
В обманах роскоши и славы
О прошлом память как в чаду.
В час размышлений и бессилья,
В ежевечерней тишине,
Трепещут, словно птичьи крылья,
Все чувства лучшие во мне.
Печаль спокойного томленья
В моей душе, а не беда;
И мысль, рождавшая мученья,
Слезу лишь вызовет тогда.
И чувства, сильные, как страсти,
Вновь станут блеклою мечтой;
А наши скорби и несчастья —
Всего лишь мукою чужой.
Коль сердце кровью истекает,
Как долго быть ему средь гроз,
Пока в тумане лет не стает
Напасть, чтоб жить в печалях грёз!
Иль жить среди вечерних теней,
Где одинокий лунный свет,
И, хоть тусклей небес свеченье,
Не ощущать бессчётных бед.
Порыв души даёт мне знаки —
Пронзать в мечтаниях эфир,
В час одиночества, во мраке,
Чтоб обрести и жизнь, и мир.
На смерть сестры Энн Бронтё
Как мало радости во мне,
И страх могилу обрести;
Но я хотела б в тишине
Скончаться, чтоб её спасти.
И ждать последний вздох весь день
Пред наступленьем черноты,
Желая зреть, как смерти тень
Покроет милые черты.
Вот туча, что должна в тиши
Меня с любимой разлучить;
Я буду пылко, от души,
Здесь Господа благодарить.
Я знаю, потеряли мы
Надежду, славу наших дней,
И вот, среди штормов и тьмы,
От споров устаём сильней.
Энн Бронтё
(1820–1849)
Из книги «Стихотворения Бронтё» (1915)
Ночь
Люблю я тихий час ночной,
Когда счастливые виденья,
Чаруя, дарят мир иной,
Что не придёт во время бденья.
И мёртвый голос в тишине
Звучит, себе живому вторя.
Он может дать надежду мне
От одиночества и горя.
В могиле хладной заточён
Тот, кого видеть мне – блаженство.
Но лишь во снах приходит он,
Мой милый, сердца совершенство.
Призыв
О как же я устала,
Хоть слёзы не текут;
Глаза болят от плача,
На сердце – горя жгут.
Я очень одинока,
И тягость в каждом дне,
Устала я от жалоб,
Придёшь ли ты ко мне?
Вседневные желанья
Мои скорей узнай,
Разбитые надежды:
Ко мне не опоздай!
Воспоминание
Да, умер ты и никогда
Не улыбнёшься мне весной;
Но в старой церкви без труда
Могу пройти я над тобой.
На камне я могу сыром
Стоять и думать, как под ним
Замёрзло сердце, что добром
Известно было мне своим.
Хоть ты в могилу заключён,
Но взгляд мой придаёт мне сил;
Хоть краткой жизни ты лишён,
Мне сладко думать, что ты был.
Что ты взлетел на небеса,
И твоё сердце, мой кумир,
Объяла ангелов краса,
Чтоб радовать наш скромный мир.
Эдвард Бульвер-Литтон[75]
(1803–1873)
Север и Юг
На юге ночью спит она;
Там тишь небес, и там журчанье
Глубин, где светится луна,
Сонливо музыки звучанье.
Нет на её ресницах слёз,
Не жгут уста ей поцелуи,
И боль, и страсть, и трепет грёз
Прошли, минуя.
Покинув толпы северян
И рокот полночи нестройный,
Моей душе, где ураган,
Как в дом её войти спокойный!
Там ночь за ночью, среди мук
Меня лишают сна виденья,
Мир этот призрачный вокруг
Как наважденье.
Знание и мудрость
Ты знанье измеряй лишь мерой той,
Что полнит нас одной печалью. Люди
По тяжести в руках приятной судят,
Что ценен самородок золотой.
Но мудрость ты люби, как любишь свет.
Она не достигается – даётся.
Не из земли, с Небес она прольётся,
В душе у нас оставив яркий след.
Некромантия
Напрасно полагал я, что возможно
Угас ты, юный пыл. Теперь, когда
Без слёз я у твоей могилы ложной,
И убираю траур без следа,
И без тебя живу я так несчастно,
Что дать тебе, пришедшему назад?
Но в маске незнакомки столь прекрасной,
Дарящей мне с улыбкой долгий взгляд.
Вздох
И Страсть, и боль былых времён
Стихают всё впустую,
Когда страданий я лишён,
Чтоб вновь страдать – тоскую.
Эдвард Фитцджеральд[76]
(1809–1883)
Конец рыцарства
Кузина! Рыцарство – лишь сны,
Оно не возвратится:
Поэты – к лаврам холодны,
К возлюбленным – девицы.
Застыли губы и сердца,
Чью страсть воспели лиры,
Нет лютни, нет копья бойца,
Не в моде и турниры.
Любовь прекрасных тех эпох
Цветами говорила,
Дышал стихами каждый вздох,
И песнь в шатрах царила.
А ныне браки все просты:
(Где страстности оковы!)
Жених, колечко, шёлк фаты,
Затем обряд церковный.
