– Туточки… Спыть.
– Буди по-быстрому!
Мужик впустил их в большую, освещенную коптилками комнату с двухэтажными нарами вдоль стен. Горько пахло промокшей одеждой. На нарах спали какие-то люди. Когда стукнула дверь, они зашевелились, приподняли головы.
– Це Сева, – сказал хозяин. Головы опустились.
Хозяин ушел за занавеску, отделявшую печной угол, и вскоре вернулся с высоким заспанным человеком, вид которого в первый момент изумил Алексея. Он был в расстегнутой студенческой тужурке с блестящими пуговицами и бархатными петлицами на воротнике. На ногах шевровые сапоги с голенищами, сдавленными в гармошку. Под тужуркой, высовываясь наполовину, висел маузер.
Не только тужурка, но и каждое движение выдавали в этом человеке городского жителя. Лицо, опушенное светлой бородкой, было бы даже красивым, если бы не красные пятна на переносице и отечные мешки на скулах – следы систематического пьянства. Густые брови, срастаясь, оплошной линией тянулись от виска до виска, на них спадали путаные, давно не стриженные волосы.
Он окинул Алексея въедливым подозрительным взглядом и, когда Сева повторил, что это – свой, поздоровался отрывистым кивком.
Они с Севой сели к столу и заговорили вполголоса, сдвигаясь лбами. Сева передал «студенту» (так Алексей окрестил его про себя) присланную Марковым карту и строжайший наказ немедленно переправить ее через Чалбасы, Каланчак, Новотроицкое. Алексей понял – в Крым…
– Доставим, – хрипато, как от перепоя, сказал «студент», растирая на щеке розовую вмятину от подушки. – Сейчас же поеду на хутор, не позже чем утром, отправлю Мартыненко, так и скажи ему. А как добыли карту?
– Вон тот постарался, – указал Сева на Алексея. – Добрый скачок отмочил!
«Студент» снова, на этот раз с большим расположением, оглядел Алексея. Сева наклонился к нему и что-то долго шептал в самое ухо. Как ни напрягался Алексей, он расслышал только отдельные слова: «Приготовил такую… долбанет к чертовой матери!., тебе… чтобы там и дожидался… может послезавтра… она одна закончит…»
– Ладненько, – громко сказал «студент», – все ясно.
Он начал одеваться. Поверх тужурки натянул длинную, до колен, бекешу, покрылся широкополым брылем и сказал хозяину:
– Хвыля, буди Макарку. А вы, – повернулся он к Севе и Алексею, – поспешайте, я за вами. Скажите Крученому, что все будет в ажуре…
За воротами Алексей опросил:
– Кто он такой?
– Так то же ж Смагин. Григорий Смагин! – словно удивляясь неосведомленности Алексея, сказал Сева. – Неужто не слыхал?
– Бандит? – вырвалось у Алексея. Сева остановился.
– Сам ты бандит, курья печенка! – зашипел он. – Это твои краснопузые – бандиты! Ан-ти-ли-гент! Таких на всю Россию две бутылочки! Бандит!.. Может, и я, по-твоему, бандит? Григорий образованность имеет, на адвоката учился… Что ты можешь о нем понимать, дерьмо ты!
…Слышал ли Алексей про Смагина, вернее, про братьев Смагиных? Их было двое – Григорий и Василий.
С тех пор как он начал работать в Херсонской ЧК, не проходило недели, чтобы о братьях-разбойниках не говорили громко, со скандалами, с упреками в адрес то одного, то другого оперуполномоченного. Особенно доставалось Адамчуку, в обязанности которого входила ликвидация подобных субъектов.
У Смагиных была банда, действовавшая на правом берегу Днепра, где-то в районе Большой Александровки, но засечь место ее основной базы не удавалось, как ни бились. Трижды против нее высылались отряды ЧОНа, и каждый раз они приезжали назад ни с чем, да к тому же еще изрядно потрепанные. Подвижная, небольшая – в ней насчитывалось около полутора сотен сабель, – банда налетала внезапно и легко уходила от преследования: следы ее безнадежно терялись среди богатых деревень и хуторов «черного» кулацкого района. Вначале существовало мнение, что Смагины просто «гулящие», у которых лозунг незатейлив: грабь, пока возможно! Однако в середине августа вблизи Большой Александровки разыгралась трагедия, пролившая свет на их подлинную сущность. Смагинцы захватили проезжавшего в тех краях секретаря Херсонского укома партии и его трех спутников – местных большевиков. С ними расправились зверски, по обыкновению политических бандитов: выкололи глаза, обрубили уши, а распоротые животы набили пшеницей – нате, мол, жрите, большевики, наш хозяйский хлебушек…
Постепенно собрались кое-какие сведения о Смагиных. Оба из дворян, коренные феодосийцы. Младший, Григорий, юрист-недоучка, по убеждениям эсер, стоит за крепкого хозяйчика. Старший, Василий, в прошлом деникинский доброволец, садист и пропойца, в банде исполняет обязанности палача, уступив руководящую роль Григорию, перед которым, как говорили, благоговеет.
И вот этого неуловимого Григория Смагина только что видел Алексей. Надо вернуться, остановить, не дать уйти! Поздно! Да и не получится в одиночку. К тому еще – Сева…
– Бандит… – бубнил он. – Горло надо рвать за такие слова! Набрался у красных разных слов! Люди за идею страдают, а всякая мразь… бандит!..
– Ну ладно, ладно, – сказал Алексей, – подумаешь, оговорился.
Сева еще долго не мог успокоиться.
НОВОЕ ПОРУЧЕНИЕ
Пока Алексей «налаживал» отношения с Марковым, Илларионов тоже не бездействовал. Спокойно рассчитывать, маневрировать и терпеливо выжидать было не в его привычках. Кипучая натура начальника опергруппы требовала более прямолинейных и, главное, быстродействующих методов борьбы с контрреволюцией. Несмотря ни на какие обещания, данные им Алексею, которого, кстати сказать, Илларионов считал неоперившимся юнцом в контрразведывательной работе, он, конечно, не стал дожидаться, пока тот все подготовит. Бездействие в такой напряженный момент ущемляло его непомерно раздутое самолюбие. Илларионов решил, пока суть да дело, начать «разматывать клубок с другого конца». Для этой цели он велел Марусе переписать всех, кто был у нее на подозрении. Маруся составила список. В него вошли два преподавателя частной женской гимназии, ветеринарный фельдшер Лабудько и несколько местных жителей, связанных в прошлом с белыми, а также лавочники и мелкие торговцы, дела которых процветали до прихода Красной Армии…
Когда на следующий день Алексей пришел на почту, Дина завела его в заднюю комнату, откуда, как и в первый раз, был выставлен папаша Федосов, и в сильном волнении предупредила:
– Алеша! Будьте осторожны! В городе хватают людей! Очень важно, чтобы вас это никоим образом не коснулось. В нынешней обстановке вы – единственный у нас человек, который может появляться, где угодно… Марков велел, как только придете, прислать вас к нему.
– Куда?
– Ко мне домой. В саду, справа от беседки, увидите кусты, за ними погреб. Постучите вот так… – И она выстучала на столе тот же сигнал, который Алексей вчера уже слышал: три двойных удара и, чуть погодя, еще один.
– Погуляйте сначала по городу, – наставляла Дина, – не дай бог, чтобы вас выследили! Вы знаете, я боюсь, что и за мной уже присматривают!
– Почему вы думаете? Кто-нибудь заходил сюда?
– Нет. Но так., интуиция…
На улице Алексей убедился в том, что на сей раз интуиция ее не обманывает. Недалеко от почты он неожиданно увидел – кого бы можно было предположить? Федю Фомина!
В заломленной набекрень папахе, сунув руки за пояс, Федя с самым праздным видом прогуливался вдоль почтового забора, разглядывая висящие на нем захлестанные ветром и дождями обрывки рекламных афиш, объявления о пропаже скота и приказы местных властей. Но обмануть Алексея ему не удалось: от того не укрылось, каким внимательным взглядом Федя провожает всех, кто имел дела на почтамте.
Заметив Алексея, Федя отвернулся с полным безразличием (надо отдать ему должное, он даже бровью не повел при виде старого друга).
Не будь этой случайной встречи, Алексей, возможно, не возражал бы против активности Илларионова: лишь бы не трогал пока главных участников. Теперь же стало ясно, что тот и не собирается выполнять условий их уговора и что удержать его без помощи старших товарищей невозможно. Придется вызвать кого-нибудь из Херсона. Другого выхода нет…
С этими мыслями он подошел к федосовскому дому.
В саду, за беседкой, скрытый густыми кустами малины, горбатился не замеченный им в прошлые посещения обложенный дерном пригорок, из которого торчала короткая вентиляционная труба. На узкой дубовой двери чугунная задвижка; на одной ее скобе висел большой амбарный замок.
Алексей постучал. Открыл ему сам Марков.
– Заходи, – сказал он, убирая в карман револьвер.
На Алексея пахнуло затхлой известковой плесенью. В глубине подземелья, куда вели глинобитные ступени, рябым пятном расплывался свет шахтерской лампы. Среди банок, горшков и бочек с какими-то засолами были втиснуты два топчана. На одном из них спал Сева, с головой завернувшись в шинель. На другой сел Марков, накинув на себя широкий овчинный тулуп, валявшийся на досках. Лицо Маркова казалось зеленоватым в сумерках. Он указал Алексею место рядом с собой. Спросил:
