Однако же майя имеют много детей, а в доколумбовы времена они прилагали все усилия, чтобы обеспечить благосклонность богини плодородия Иш Чель, святилище которой находилось на Косумеле. Индейцы в Тулуме прекрасно ухаживали за детьми и не жалели сил для их благоденствия. Все маленькие дети у них отлично воспитаны.
Живя у Канче, я обратил внимание еще на одну странную особенность: у майя не существует определенного времени для сна. Они могут засиживаться допоздна, среди ночи поспят всего лишь час-другой, а потом отсыпаются в дневное время. Сон у них не связывается с тишиной, как у нас. Люди могут сколько угодно разговаривать рядом с гамаком спящего. Возможно, это объясняется тем, что живут майя в очень тесном помещении, поэтому и привыкают спать при шуме.
После ужина двух старших детей Канче уложили спать в одном гамаке. Если ночью в хижине бывает холодно, под гамаками разводят небольшой костерик. Когда дети были уложены, Канче вымылся и позвал меня с собой в хижину тестя.
К моему удивлению, там собрались все мужчины деревни, вернувшиеся со своих мильп. Все они сидели на корточках вдоль круглой стены просторной хижины, а посредине, как будто наблюдая за всеми собравшимися, лежала в гамаке женщина. Это была жена вождя, теща Канче. Мужчины сидели молча, лишь изредка обращаясь к женщине. Когда кто-то появлялся в хижине или, тихонько подымаясь, выходил из нее, он протягивал женщине большой палец для поцелуя. Таким же приветственным жестом мужчины обмениваются и при встречах друг с другом.
В мерцающем свете масляной лампы блестевшие лица мужчин с их пронизывающими глазами выглядели довольно свирепо, особенно из-за длинных волос. Я сразу вспомнил, что передо мной индейцы Чан-Санта-Круса, опасное племя, которое вплоть до 1935 года наводило ужас в Кинтана-Роо и владело большей частью своих древних земель. Мне трудно было разобраться во всей этой церемонии в хижине, где мое появление осталось как бы незамеченным. Я молча присел рядом с Пабло Канче и стал следить за медленной, странной, едва слышной беседой. Темные фигуры сидящих на корточках мужчин, их тускло поблескивающие лица… Огромное почтение к старой женщине, ее торжественный вид, когда она тихонько раскачивалась в гамаке над головами сидящих мужчин, навели меня на мысль, что я присутствую при религиозной церемонии. Я даже подумал: «Уж не эта ли женщина истинный вождь деревни?» Но потом догадался, зачем собрались здесь люди. По древнему обычаю, мужчины всегда должны собираться накануне религиозного праздника. А ведь старый жрец сказал мне, что готовит свечи на завтрашний день, значит, сегодня канун какого-то большого праздника.
Некоторые мужчины курили маленькие самодельные сигары. Когда я вошел, мне тоже предложили сигару. Как заядлый курильщик, я, конечно, не отказался от нее и начал курить. У сигары был странный травянистый вкус. Только на другой день выяснилось, что курил я марихуану, наркотик, растущий повсюду в Кинтана-Роо в большом количестве. Как мне объяснил Пабло Канче, марихуану очень редко курят ради опьянения, гораздо чаще ее употребляют для того, чтобы набраться новых сил во время длинных переходов через джунгли из одной деревни в другую, что у майя случается нередко.
Я был ужасно разочарован. Мне ни разу в жизни не приходилось пробовать наркотиков, и я думал, что они обязательно должны вызывать галлюцинации, у меня же ничего подобного не было. Когда закончилось это странное собрание, я мечтал лишь о сне, так как было уже очень поздно, а за день мне пришлось порядком намаяться.
В хижине Канче я повесил в темноте свой гамак рядом с другими гамаками, но заснуть, однако, не мог. Передо мной снова проходили все события минувшего дня. Сквозь щели в стенах я видел деревню, освещенную бледным светом луны, — маленький оазис среди океана джунглей. И мной на минуту овладело странное чувство. Мне представилось, что я неразрывно связан со всей этой жизнью, что я тоже майя, живущий здесь, среди необозримых джунглей. Никогда прежде я не ощущал с такой силой смысла существования, смысла жизни, жизни первобытных людей всех времен..
Утром, как только взошло солнце, меня разбудил Пабло Канче и велел быстрее идти к храму. На ночь я никогда не раздевался, поэтому через секунду был уже на ногах и поспешил к выбеленной хижине в центре деревни. Рядом с хижиной росли три высокие сосны, три «священных» дерева, которые Канче показывал мне еще вчера днем. К храму сходились почти все жители деревни, прихватив с собой калебасы, наполненные густым кашицеобразным напитком, который они называли атоле. Вход в хижину был украшен двумя огромными ветками пальмы. Прежде чем войти внутрь, Канче велел мне снять сандалии. Как и в магометанскую мечеть, в храм майя нельзя входить в обуви. У входа уже стояло шесть или семь рядов сандалий, типичных сандалий майя, представляющих собой просто кожаную подошву с ремешками из хенекена. Сбросив обувь, я вошел в хижину. Возможно, до меня в этот храм не входил ни один белый человек.
Внутри маленькой хижины было темно. Занавеска и низкая деревянная перегородка разделяли ее на две половины. В первой половине уже стояли люди, они передавали жрецу по другую сторону занавески свои кувшины с атоле. Позднее я узнал, что это был обряд освящения напитка. Он устраивается каждые две недели, а по большим праздникам освящается также и пища. Меня провели за занавеску, в сокровенную, так сказать, святая святых. В этом темном помещении стоял стол (алтарь), сделанный из большого куска дерева, укрепленного на треножнике — отрезке ствола с тремя суками в виде ножек. Такие же естественные треножники с небольшими дощечками наверху были расставлены вдоль всей стены. На них помещались душистые восковые свечи, которые жрец при мне готовил накануне.
На столе, служившем алтарем, стояло с полдюжины небольших крестов с характерными треугольниками. Некоторые из них были покрыты белой или красной тканью. Посередине комнаты стояло три грубо отесанных деревянных креста, рядом с ними кресты каждой из десяти семей деревни и, наконец, еще три креста — те самые три креста Чан-Санта-Круса, символы индейского восстания. Перед крестами на столе размещались сосуды — разрезанные пополам калебасы, поставленные на сплетенные из прутьев кольца. В сосуды был налит атоле, принесенный жителями деревни. Старик в своем жреческом облачении — простые, без пояса, белые штаны до колена и типичная для майя широкая вышитая рубашка — произносил молитвы, которым вторили все люди по обе стороны занавески. У стены были сложены маленькие плоские барабаны и похожие на портшез штуковины, на которых в праздники носят по деревне кресты Чан-Санта-Круса. Барабаны составляют часть оркестра, сопровождающего эту торжественную процессию.
