хороша, женщина, которая легко влюбляла в себя мужчин, была вынуждена пойти на этот неприятный шаг. Лысая голова Елизаветы Петровны блестела, словно бильярдный шар.
Но страдать в гордом одиночестве она не планировала. Поэтому появилось «волосяное установление»: фрейлинам велели вслед за госпожой обрить головы. И носить черные лохматые парики, пока не будет позволено другого. То есть молодые девушки из знатных семей, принадлежащих к самым влиятельным на тот момент фамилиям[36], были вынуждены потворствовать сумасбродству императрицы… Чем не крепостные девки, которых могли ради барского развлечения вымазать сажей и заставить кривляться, словно шутих?
Исключение сделали для замужних статс-дам (напомню, что фрейлинами были только девушки) – им разрешалось не стричь волосы и не брить головы, но парики все-таки следовало прикупить.
Если внимательно рассмотреть, что за костюм ввел Петр I, то можно с уверенностью сказать – он брал за образец платья французских придворных. Еще точнее – наряды эпохи Людовика XIV. Именно при «короле-солнце» вошли в моду длинные камзолы-жюстюкоры с широкими рукавами с такими большими отворотами, что в них легко было что-то спрятать. Высокие парики, в которых щеголял Александр Меншиков и другие соратники Петра, это тоже мода времен Людовика XIV. Французский камзол не требовалось застегивать, под него надевали жилет и рубашку. Штаны чаще всего были узкими, их носили с чулками и подвязками. Для мужчин русского царства, привыкших к длинным одеяниям, это было немыслимо смелой и даже дерзкой одеждой. Шею обвивал платок-жабо, пышный спереди, который часто украшали дорогими булавками. На ногах – туфли с пряжками. Для охоты или путешествий допустимы были высокие сапоги (такие любил и сам Петр).
Новое платье было испытанием и для женщин. Веками их учили скрывать волосы, а теперь их следовало пудрить, завивать и выставлять напоказ. Веками женское тело было скрыто под рубашкой и сарафаном. Теперь же оголенная грудь, плотно обхваченная тканью талия, голые до локтя руки стали обыденным делом. Молодежь принимала нововведения с большей охотой, чем старшее поколение. Но и тем, кто родился в предыдущее царствование, волей-неволей приходилось соответствовать. Если на кону карьера и благополучие семьи – будешь наряжаться, как того хочет государь.
С косметикой было проще. Русские женщины привыкли белиться и румяниться, поэтому такой момент их нисколько не смущал. В XVII веке путешественник Адам Олеарий отмечал: «Женщины… все румянятся и белятся, притом так заметно, что кажется, будто кто-нибудь пригоршнею муки провел по лицу… Они чернят, а иногда окрашивают в коричневый цвет брови и ресницы. Некоторых женщин соседки или гостьи их бесед принуждают так накрашиваться, чтобы вид естественной красоты не затмевал искусственной».
Когда в обиход ввели мушки, способные прикрывать прыщики и другие несовершенства лица, наши предшественницы взяли их на заметку с воодушевлением. Помните мушку – «роковую тайну» – на лице Алеши Корсака, о которой с такой нежностью говорила Анна Гавриловна Бестужева в «Гардемаринах, вперед!»? Создатели фильма многое придумали в той истории, но вот атмосферу эпохи, ее маленькие и очень яркие приметы передали весьма точно.
Минуло каких-то десять лет с первого петровского указа про платья, и русских женщин было уже не узнать. Они перестали сидеть по теремам, они появлялись на ассамблеях и устраивали собственные балы. Затянутые в корсеты, в напудренных париках, они брали уроки танцев у итальянцев и французов и спешно учили иностранные языки. Петербург наполнился иноземцами.
Но любая идея может быть доведена до абсурда. Императрица Елизавета Петровна, большая модница и мотовка, заказывала для себя платья десятками. Посоперничать с ней в этом вопросе могла бы… разве что только французская королева Мария-Антуанетта. Но – увы! – эти две знаменитые женщины совсем недолго просуществовали на одном историческом отрезке. Историк Ключевский считал, что после своей смерти Елизавета Петровна оставила множество долгов и еще пятнадцать тысяч платьев. К слову, изрядная часть из них шилась только из отечественных тканей. Даже коронационное платье императрицы повелели создать только из местного материала. Чтобы отметить вклад гренадеров при ее восшествии на престол, Елизавета Петровна повелела изготовить для себя «гренадерку» из черной кожи с золотыми украшениями. И частенько надевала ее! Более того, 25 ноября, ежегодно, она принимала у себя во дворце лучших из лучших гренадерской роты Преображенского полка. Появлялась она, разумеется, в капитанском мундире с той самой «гренадеркой» на голове.
И все же это императрица, в распоряжении которой была государственная казна. А вот у других дворян ресурсы были исчерпаемы. Тем не менее среди них оказывались настолько отъявленные модники, что расходы Елизаветы Петровны на наряды просто меркли. Знакомьтесь: бриллиантовый князь. Он же Александр Куракин. Любитель роскоши и драгоценного блеска.
«Большой педант в одежде: каждое утро, когда он просыпался, камердинер подавал ему книгу вроде альбома, где находились образчики материи, из которых были сшиты его великолепные костюмы и образцы платья; при каждом платье была особенная шпага, пряжки, перстень, табакерка».
Этот невероятно богатый и расточительный человек родился в 1752 году, в царствование Елизаветы Петровны. Рано потерявший родителей, Александр был отправлен в дом известного (и бездетного) царедворца Никиты Ивановича Панина, брата бабушки. Никита Иванович долго не решался жениться, затем, наконец, сделал свой выбор, но его юная невеста скончалась незадолго до объявленного венчания от чахотки. Так что всю свою нерастраченную любовь он обратил на Александра и своего воспитанника, великого князя Павла Петровича. Панин их и познакомил, и весьма способствовал дружбе.
Мальчишка оказался способным. Он сумел, обучаясь в Копенгагене, получить датский орден. Продолжил образование в Лейдене, немало поколесил по Европе в целом, а затем заступил на дипломатическую службу. Уверяли, что в Швеции, где он выполнял высочайшее поручение, он покорил буквально каждую светскую даму. А графиня Ферзен отдала ему свое сердце. «Душа моя», – говорил Куракину цесаревич и полностью ему доверял.
Императрице Екатерине II такая дружба не была по вкусу. Ей казалось, что молодой блестящий повеса может дурно влиять на престолонаследника. Поэтому-то, находясь в расцвете своих сил и возможностей, Куракин получил предписание от государыни: «в деревню, к тетке, в глушь, в Саратов». А точнее – в саратовское село Борисоглебское.
Грустя и скучая, деятельный Куракин переименовал село в Надеждино. Дескать, он ждет и надеется, когда же подует ветер перемен и он сможет вернуться в Петербург. Но ждать пришлось восемь лет. За эти годы Куракин переписывался с цесаревичем, много читал, открыл в поместье оранжерею, создал огромную библиотеку (в основном из заграничных книг, которые коробками поставляли ему) и принимал гостей. Весьма радушно!
Он завел свод правил для тех, кто посещает Надеждино.
«Хозяин никогда не ужинает, – говорилось в
