Сарбалахов рассердился, опять старик Аргылов придумал отговорку! Не ответив на молчаливый вопрос ротмистра, он резко подтянул под себя ноги в чёрных камусных курумах, откинулся назад и спросил:
— Значит, пока ты смилостивишься помочь нам, мы должны сидеть без коней, сложа руки и разинув рты?
Уловив изменение в тоне, ротмистр посуровел и почему-то поправил на ремне кобуру.
О, бедняги, как они стараются выдать себя за важных птиц! Неудивительно, если окажется, что в карманах у них свищет ветер. Что с них возьмёшь? Хорохорятся, пока носятся с ружьём… Погоди, закончится война, будут валяться у меня в ногах. Ну да чёрт с ними…
— Если я не помогу, вы будете сидеть разинув рты? Ну, вояки!
— Ладно, старик! Долго разглагольствовать нам некогда. Так что, надумал?
— Ничего не поделаешь, вы без меня, кажется, пропадёте. Придётся поехать с вами. Покажу, как надо искать. Сиди, сиди-ка! — осадил он вскочившего Сарбалахова. — Условимся: заходить с вами в дома я не стану. Говорите с людьми сами. Будет хорошо, если сами же найдёте и лошадей. Тогда я без лишней кутерьмы поеду дальше. Понадоблюсь вам только, чтобы отыскать тайные загоны. Говорю не из трусости. Хороший игрок своих карт раньше времени не открывает.
— Ладно-ладно! Я верю вам! — опять перейдя на почтительный тон, живо согласился Сарбалахов. Затем он что-то сказал ротмистру. Тот с торжественным видом подошёл к Аргылову и положил ему руки на плечи.
— Молодец!
Хе, «молодцом» назвал. Похвалил, как маленького. Или столь уж ни во что не ставит? Да сам-то ты, плешивый, стоишь ли хотя бы пары рваных торбасов? Движением плеч Аргылов сбросил с себя чужие руки и наклонился взять шапку и рукавицы.
Из слободы в окольный наслег выехали на трёх санях. На первые сани сел Харлампий с каким-то «братом», на других расположились Сарбалахов и Угрюмов. Старику Аргылову отвели третьи сани: чтобы не быть замеченным в такой компании, Аргылов выехал чуть позже и в одиночку. Всю дорогу он силился припомнить, кто имеет какого коня и где может его схоронить. Прежде всего перебирал он в памяти тех, кто при власти красных особенно ему досаждал. И хотя знал, что некоторые из его врагов вовсе коней не имели, он решил науськать своих спутников и на них: пусть поддадут им, подлецам, жару. Не мешало бы кое-кого и вовсе убрать…
Скоро они выехали на открытое место: поле не поле, алас не алас. Даже под снегом видно, покосов нет, заболоченный луг сплошь зарос кочками.
— Остановитесь!
Передние подводы остановились, Аргылов слез с саней и пошёл к ним.
— Видите? — показал он на узкий дымок. — Там живёт старик Чаачар. Конь у него имеется… Для красных Чаачар — свой человек. Красные не то что коня у него отнять, спасибо, что даром второго не дали. Доброй волей коня не уступит, вы его постращайте… Коня далеко увести не может — тягло нужно ему каждый день. Обыщите всё придворье, я вас подожду тут…
— Погоди, а как звать твоего Чаачара по-русски? — спросил Сарбалахов.
— Дарамаев, кажись, его фамилия. А звать — Роман. Но подлеца зовите Чаачар, с него и этого хватит. — Аргылов в сердцах сплюнул. — Каждая собака, как человек, будет иметь ещё и русское имя…
Оставшись один, старик возмутился: он будет сидеть, хоронясь от Чаачара?.. Аргылов с молодых лет привык помыкать Чаачаром. Ровесники они, кажется, и сыновья их, должно быть, одногодки… За быстрые ноги сухощавого парня прозвали Чаачар, что значит «лук». Всю жизнь он провёл в тайге, стал добычливым промысловиком. Вся пушнина его плыла в руки Аргылова. Сам же охотник попал в кабалу, которая из года в год становилась тяжелее. Так карась, попавший в сети, бьётся, чтобы освободиться, но запутывается всё больше. Всякий раз выходило так, что плату за пушнину Чаачар брал в долг за год вперёд. Кормился и одевался Чаачар только тогда, когда прижимистый его хозяин в добрую минуту выделял кое-что от щедрот своих, но это случалось не часто, а голодал он и его семья постоянно. Поэтому Чаачар, появляясь изредка пред грозные очи хозяина, гнул спину в земном поклоне, не смел глаз поднять. Только и слышал от него Аргылов: «Господин мой, стань солнцем, будь луной! Пощади, пожалей». Был он тих и скромен, из тех, про кого говорят: «лежащую корову не потревожит». Должно быть, за весь свой век он ни разу ни с кем не поссорился. Зато сын его — и в кого он такой удался? — рос задиристым, острым на язык парнем. Да, слава господи, рот его набился чёрной землёй, сгинул он. Парень этот возил на Бодайбинский прииск грузы Аргылова. Говорили, что он там склонял других: мол, выставим хозяину свои требования. Доведись этому паршивцу дожить до победы красных, он бы хозяина своего в землю втоптал, плясал бы у него на спине. Четыре года назад зимой он не вернулся — привезли его мёрзлый труп. Говорили, где-то схватил простуду и проболел лишь несколько суток.
С тех пор старик Чаачар перестал выезжать в дальние урочища, промышлял в ближайших угодьях. В последние годы он сменил не только места охоты, но переменился и сам: спина его разогнулась, плечи развернулись, взгляд стал прямой. Смирный, тихоня стал подобен мёрзлой ели, которую волокут с комля. Стал ли он языкастым — слышать не довелось, но по всему видать, что старик влез в новую шкуру. То ли так повлияла на него смерть сына, то ли, обласканный Советской властью, почувствовал себя человеком. Хе-е, человек! Ну ничего, подоспеет пора, когда он по-прежнему станет валяться в ногах.
Аргылов зашёл подальше в алас и принялся наблюдать за избёнкой. Что-то долго не выходят… Сарбалахов с Угрюмовым условились давеча действовать без насилия. Но уговорами чёрта с два вы достанете тут коней! Не найдёте ни одного такого, который сам вручит вам оброть своего коня. Надо было с самого начала вдарить, чтобы у паршивого старика смешались мозги, а в глазах перевернулся мир. Может, тогда… Наконец-то! Дошло-таки, что уговорами не обойтись. В просвете между ив Аргылов увидел, как двое вооружённых взашей вытолкали старика Чаачара из избы. Особенно старался Харлампий. Во-во, свалил ударом, пинок в грудь. Всё-таки так нельзя, спрашивать надо: тут если и захочешь отдать коня, так слова не дадут вымолвить. А где остальные? Вон они, вышли. Сарбалахов остановил остервеневшего Харлампия, помогает старику подняться с земли, что-то ему говорит. Чаачар почему-то всё время смотрит в небо, не отвечает. Харлампий опять рванулся к старику, но Сарбалахов опять его остановил. Ого, даже толкает Харлампия, даёт тычка. Хочет, как видно, показаться Чаачару великодушным, все мы так и рвёмся показаться белыми воронами! Вроде ничего не добились. Пошли к загону. Едва Сарбалахов скрылся за избой, Харлампий вдруг побежал назад. Зачем? А-а, догнал ковыляющего к избе Чаачара. Старик полетел, растопырив руки-ноги. Молодец, Харлампий!
Прошло времени на одну раскурку трубки, пока вернулся Сарбалахов со своими людьми. Чаачар, как оказалось, совсем отрицает, что имеет коня, есть только бычок, на котором он возит сено и дрова. Сарбалахов истощил своё красноречие, с жаром рассказывая старику о том изобилье, которое настанет в Якутии после победы генерала над красными, рассказал, что Пепеляев воюет за интересы якутского народа, что и прибыл-то он сюда именно по приглашению якутов, но всё напрасно: нет у старика коня! Что же до Пепеляева, то он, старик Чаачар, дескать, его в Якутию не приглашал, а коли пришёл, пусть ему помогают те, кто приглашал…
— Старик Митеряй, кажется, ты ошибся, — сказал Сарбалахов. — На скотном базу нет даже конского навоза.
— Не ошибаюсь я! Конь у него есть!
«Где он мог его спрятать? — размышлял Аргылов. — Отсюда на север есть одна покосная мшарина. Не там ли, вблизи сена? Мерзавец этакий, он ещё и «не звал»! От него, голяка, оказывается, ещё и приглашение требуется. Звал не звал, а с конём распрощаешься. Обязательно найду! Всё переверну вверх дном, погоди уж!»
Проехав с версту по дороге, Аргылов свернул на узкую тропинку. Сани то и дело застревали меж деревьев, по глубокому снегу они тащились едва-едва. Наконец выехали на мшарину с ельником по краям. Аргылов осмотрелся. Чистогал на середине мшарины нетронуто белел. Нигде не видать было и стога, лишь на противоположном краю из-под снега торчали колья — жерди развалившейся загородки. Неужели Чаачар забросил эти места? Нет, должен он тут косить: при его крайней скудости привередничать в выборе покосов особенно не приходится. Или успел ещё с осени вывезти? Но и тогда для зоркого глаза кое-какие знаки остались бы.
Переговорив с Угрюмовым по-русски, Сарбалахов сзади крикнул:
— Поедемте обратно! Чего попусту вязнуть в снегах…
Ничего не ответив, Аргылов направил коня в обход, по окраине мшарины. Конь сильно припотел, на ходу он часто и жадно стал хватать губами снег. Ни живой души кругом! Но видели же Чаачара на днях с конём! Не отправил ли он его в другой наслег, прослышав о белых? Уже смирившись мысленно с неудачей, Аргылов далеко в стороне увидел что-то необычное. Не тень ли лиственницы упала там, образовав на снегу нечто похожее на вал? Нет, уж слишком длинно тянется… Аргылов подстегнул коня, заехал в перелесок, приблизился. Так и есть: дорога! Сено возят. По сторонам дороги лишь кое-где оброненные травинки — вон как бережно возит, стервец! Поставь их возить чужое добро, не так бы чисто работали, мерзавцы! Аргылов ещё раз подстегнул коня лиственничным прутом. Конь пошёл мелким намётом и вскоре остановился враз, осев на все четыре ноги.
