и за что воюем. Мы ушли в тайгу не в поисках тихой жизни, а чтобы воевать с вами. И не уйдем никуда, покуда останется хоть один колчак. Мы за свободу воюем. Поняли!
Валерий глядел на Ксюшу и пытался понять, в чем сила таких людей.
Полуголодные, полураздетые и почти безоружные, они воюют с хорошо обученной армией. Отдают свои жизни во имя будущего. Перед глазами Валерия вставал второй мир, мир Веры, Ксюши, новой России. Не карта России, а она сама – необъятная, с реками, горами, полями и городами. Разом вся. И Валерий неожиданно для себя осознал, что деревенская женщина Ксюша нужна ему не только как связная между ним и Верой, но и как связная между ним и другой жизнью, к которой он ищет и не может найти тропу. И удивился тому, что мог раньше жить вне этой жизни, и тому, что не может заставить Ксюшу поверить ему: «Отец скажет фразу, и веришь, а я говорю, говорю, и все без толку».
– Бегите, Ксюша, в тайгу. В добрый час. Прихватите шинель. Она вам пригодится.
Ксюша заколебалась – пойдешь, а он бац в спину из револьвера. Но другого выхода нет. Начала пятиться, постепенно ускоряя шаги. Валерий упрекнул:
– Вы даже не попрощались со мной.
Ксюша не ответила, подобрала полы длинной шинели и бросилась вверх по Выдрихе.
– Стой!… Стрелять будем… – наперерез ей из березняка бежали солдаты. Передний, чуть сбавив шаг, вскинул винтовку к плечу.
«Не успею добежать до кустов! Сызнова станут бить. Живая не дамся. Грудью брошусь на штык». И тут до нее донесся выстрел. Это Валерий, выхватив револьвер, выстрелил вверх и крикнул:
– Стой! С-смирно! Кто вас сюда, мерзавцев, послал?
Солдаты замерли. Передний громко отрапортовал:
– По приказу их высокоблагородия, для пресечения бегства.
– На-ле-во, кру-у-угом… В деревню ша-агом арш! Передайте Гореву, что это моя агентура.
Ксюша скрылась в лесу.
6
Издавна слаб на хмельное Кузьма. Когда доведется, хватит ковшичек медовухи, от силы два – и сразу домой. Сразу спать. И неделю сам не свой. А тут клещом вцепился Горев:
– Кузьма Иваныч, еще чеплашечку.
– Душа не примат.
– А ты на душу наплюй. Меня уважаешь?
– Дык как же иначе… Вы власть. Ну рази последнюю.
– Последняя у попа жена, – и подал ковш. А перед тем как подать, плеснул туда самогонки. Захмелел Кузьма так, что мирские песни запел. Но скоро хмель сморил его. Обмяк Кузьма Иванович, побелел, да как заревет: «Изыди, сатана!» Закинул голову назад, закатил глаза, заикал, и медленно сполз с лавки…
Положили Кузьму Ивановича посередине двора, на серую кошму, брошенную прямо на гусиную травку. Лежал он без признаков жизни: веки прикрыты, нос заострился и лицо посинело.
– Неужто преставился, заступник-то наш? – крестились сельчане.
Пятьдесят с лишним лет прожил Кузьма Иванович в селе. Не хватило хлеба до нового – к кому идти? К Кузьме Ивановичу. Ситчику надо, гвоздей, соли – к кому идти? В лавку к Кузьме Ивановичу. Лошадь надо дров привезти или поле вспахать – опять к нему. А если сын народился? Если родитель скончался? Или грех какой приключится и у бога надо что выпросить – к кому пойдешь? К уставщику, к благодетелю, заступнику перед богом.
С гор, над самой землей ползли темные тучи, и предгрозовой полумрак повис над селом. Ни лист, ни былинка не колыхались. Недвижная влажная духота окутала Рогачево. Кузьма Иванович лежал посредине большого двора. Руки сложены на животе и в них теплилась восковая свеча, а на груди лежала иконка от медного складня. Вокруг на коленях стояли бабы, мужики, ребятишки.
День катился к закату.
– Господи, што с нами грешными станет?
– Богородица дева, защити и помилуй.
Крестились истово и, припав лбами к земле или воздев руки к небу, подолгу шептали молитвы. Не молили бога принять душу раба Кузьмы. К чему? Бог душу пастыря и так примет как надо. Молили о себе, о новом заступнике. Даже самые пьяные, встав на колени, крестились и кланялись, припадая лбами к земле. А народ все прибывал.
– У меня ить от винного огня средство есть, – среди молитв и причитаний раздался голос Гудимихи. Она вскочила с колен и трусцой побежала к сенкам, на ходу крича девкам:
– Карасину малость тащите сюда, помету куриного, масла постного и нож с клюкой.
Вернулась быстро. Перекрестилась! «Господи благослови», – и опустилась на колени перед Кузьмой. Подозвала к себе ближнего мужика.
– Бери клюку… Как бы не запоздать нам. Чуть припоздаешь – помрет. Бери клюку-то…
Поставила полуштоф на землю и между крепко сжатыми зубами Кузьмы протиснула нож. Между зубами приоткрылась щелка.
– Клюку в рот вставляй! – командовала Гудимиха. – Меж зубов толкай. Глубже… Теперча поворачивай, разжимай ему зубы… Будя. – Гудимиха схватила полуштоф, взболтнула. – Ну, святый боже, благослови, – и, вставив горлышко в приоткрытый рот Кузьмы, наклонила посудину. – Эй ты, набок ему голову чуть поверни, не то захлебнется.
– Верую во единого бога отца-вседержителя, – звучала над толпою новая молитва. И никто, кроме Гудимихи, не расслышал, как заклокотало в животе у Кузьмы. Закорежило его, как в огне от гудимихинского снадобья. Икона, свеча упали с груди на кошму. Поджав ноги, Кузьма перевалился набок и, мотая головой, встал на четвереньки. Его выворачивало наизнанку. Вздох облегчения пронесся над толпой.
– Слава те, боже, жив наш заступник!
7
Чувство самосохранения гнало Ксюшу подальше от солдат, от села, от подполковника Горева. Чувство долга звало ее к товарищам в тайгу. Но в селе остался Ваня.
«Пошто он женился на этакой?» – задохнулась она от боли. Вспомнилось детство. Голоногая Ксюша вместе с Ванюшкой дерутся против мальчишек другого края. Вот такую Ванюшке нужно жену, чтоб стояла с мужем плечо к плечу. А эта разве посмеет?
Вот Ксюша с Ванюшкой, еще сарынятами, тащат с реки бадейку воды на полив. Вот скачут на неоседланных лошадях по степи, и встречный ветер поет им песню. До сих пор она звучит в сердце Ксюши.
Свистнули вожжи в руках Устина, и Ксюша-подросток прикрыла Ванюшку, принимая на себя удары. А эта, смазливая пышка, разве она испытала такое? Разве она способна закрыть собой Ваню от беды?
«Не такая нужна жена Ване! Не такая…»
Любовь, ревность гнали ее обратно в село. «Што я делаю? Товарищей предаю?… А иначе не могу! Я увидеть Ваню должна!» – Позабыв про всякую осторожность, побежала к дому Кузьмы. Оттуда неслись
