следующие несколько недель проведу в присутствии Лэндона. Хотя в последнее время я предпочитала проводить время с ним, а не с собственной семьей.
Когда я вернулась домой, стало ясно, что это не лучший вечер для нашей семьи.
Поднимаясь по крыльцу, я услышала гневный крик Мимы. Когда она была очень зла, в ее английском проскакивали испанские слова, а в самые пиковые моменты Мима полностью переходила на испанскую речь.
Я приоткрыла входную дверь и немного постояла, прислушиваясь к голосам, прежде чем все-таки войти в дом. Я знала, что они замолчат, как только я войду, и злилась, что меня не посвящают в подробности.
– Ты не можешь продолжать его оправдывать, Камилла! Я почувствовала запах изо рта, когда вошла в его комнату. Он принял душ и умылся, потому что знает, что я знаю. А ты собираешься сидеть здесь и вести себя так, словно все просто чудесно, пока твой муж снова сорвался и солгал! – Снова?
– Мама, прекрати. Я знаю, что все сложно. Думаешь, я не вижу, что он сломлен и разваливается на части? Думаешь, я не знаю, что он сбивается с пути?
– Конечно я знаю, что ты это знаешь, Камилла. Но ты должна понять, что тебе не нужно в очередной раз собирать его осколки. Он снова и снова приводит своих демонов в этот дом.
– То, что ты срываешься на него по мелочам, не помогает. Ты только все усугубляешь.
– Я не виновата, что он лжец. Это не моя вина, и я бы хотела, чтобы вы перестали придумывать ему оправдания. Таким отношениям ты хочешь научить свою дочь?
Они говорили и говорили о том, что мама должна бросить папу, и, честно говоря, я понимала желание Мимы. Сколько шансов можно дать человеку, прежде чем поймешь, что ничего не изменится? Сколько раз моя мать жертвовала своим благополучием ради него?
Наблюдать за этим шоу становилось все более и более неловко, и с каждым разом я разочаровывалась в том, кем стала моя мама. Я всегда считала ее самой сильной женщиной из всех, кого я знала, и она действительно была такой… кроме тех случаев, когда дело касалось ее любви к моему отцу.
Мы были намного счастливее, когда он был за решеткой.
Я вышла на улицу, не желая оставаться внутри.
Если папа был дома, я не хотела его видеть. Он солгал мне. Он посмотрел мне прямо в глаза и пообещал, что больше не будет попадать в неприятности. Но именно это лжецы умели делать лучше всего – врать. Я ненавидела то, что он снова и снова нас подводил. Я ненавидела то, что мама снова и снова его защищала.
Я ненавидела петлю, в которой мы застряли.
Я вытащила свой телефон и отправила текстовое сообщение Элеоноре.
Я: Ночевка?
Элеонора: Всегда за.
Я направилась к дому своей кузины, который становился моим убежищем всякий раз, когда отец совершал нечто плохое. Всегда, когда я приходила переночевать, мои тетя и дядя понимали, что папа снова оступился.
Тетя Пейдж открыла дверь и, едва меня увидев, произнесла:
– Шей, мне так жаль.
Она выглядела усталой, но не дала мне возможности себя рассмотреть, сразу же заключив меня в объятия. Пейдж обнимала меня каждый раз, когда я к ним приходила.
Она даже не знала, о чем именно она сожалеет, – ей было достаточно того факта, что все мои незапланированные ночевки означали, что в моем доме идет война.
Я лениво усмехнулась.
– Все в порядке.
– Нет, – твердо сказал дядя Кевин, входя в гостиную. – Все не в порядке.
Было приятно это слышать – слышать, что в нашей семье что-то не так.
Если бы только моя семья могла это осознать. Скандалы сводили меня с ума. Было невыносимо каждый день наблюдать за этой войной между Мимой и папой. Иногда они начинали ссориться по совершенно никчемным причинам. Если в раковине оставалась ложка, они затевали скандал из-за того, кто ее там оставил, и, как настоящий миротворец, мама всегда брала вину на себя. Это выливалось в то, что Мима называла ее сообщницей, а не членом команды.
– Твоя любовь мешает ему поступать правильно, – говорила Мима моей матери. – Почему он должен поступать правильно, если ты всегда прощаешь его ошибки?
Я так часто думала, что Мима была права.
Я так часто молилась, чтобы она ошибалась.
В доме Элеоноры всегда было так спокойно. Я задавалась вопросом, ссорятся ли они вообще? Если они и ссорились, то, вероятно, из-за того, какое телешоу им сегодня посмотреть или что-то в этом роде. Я никогда не видела, чтобы три человека так идеально друг другу подходили. Семья Элеоноры была совершенством. Это были те самые улыбающиеся люди, которых вы видите в фоторамке, прежде чем вставить туда настоящую фотографию.
Безупречная картинка.
Моя семья была эпизодом «Реального мира»[28]. Герои переставали изображать вежливость и начинали вести себя по-настоящему.
Я направилась в спальню Элеоноры, где уже лежал надувной матрас. Она устроилась на нем с книгой в руке. Я бы попыталась возразить против того, что она переместилась на матрас, освободив для меня свою собственную кровать, но она делала так всякий раз, когда я оставалась на ночь.
– Тебе уже плохо. Не стоит усугублять твое положение болью в спине, – говорила она.
Комната Элеоноры была заполнена высокими книжными полками. На них расположились сотни романов, и, будь это кто-то другой, я бы подумала, что многие из этих книг никогда не открывались, но, зная мою кузину, я была уверена – каждая из них была прочитана не один раз.
Я плюхнулась на ее кровать, где меня поджидал оставленный ею пижамный комплект. Я издала самый драматичный вздох в истории вздохов.
Элеонора подняла глаза и закрыла книгу.
Я знаю, что большинство людей не увидели бы в этом ничего удивительного, но для Элеоноры закрыть свою книгу ради человеческого общения было большим делом. Моя застенчивая кузина-интроверт отрывалась от книги только ради тех, кого по-настоящему любила.
– Из-за чего они ссорились? – спросила она, усаживаясь на кровать и скрещивая ноги.
– Без понятия. Я услышала крик и сразу же ушла.
– Кажется, в последнее время это происходит гораздо чаще, чем обычно, – заметила она.
Я ничего не ответила – в этом не было смысла.
Да, в последнее время это происходило гораздо чаще.
Да, я ненавидела это каждую секунду своей жизни.
– Как думаешь, твой папа…
Элеонора замолчала, потому что знала, как иногда даже самые участливые слова могут причинить боль. Она не хотела заканчивать фразу, но
