— Н-но… я не брал, — жалкое тихое шипение, в ответ на которое трау так оскалился, что вздрогнули все.
— А доказательства против вас, инар. Ваше слово против моего много ли стоит? Что? Ах, говорите есть артефакты истины! Похвально, что вы все же учили хоть что-то на младших курсах. Я вам скажу, что есть не только артефакты истины, но и маги менталисты. А ещё есть и жрецы… например, жрецы богини правосудия или, может, вам больше по душе бог Справедливости? — Рин вздрогнула, невольно касаясь руки в том месте, где была скрыта жреческая татуировка. Он знает или просто к слову пришлось? А если он посвятил себя враждебному богу?
Испугаться, впрочем, не успела. Да, втоптал он парня в грязь так, что тот ещё нескоро оправится, если вообще не вылетит из Академии, что вполне возможно. Да и следить теперь будут пристально — думать надо, чего и где говоришь. Да и вообще головой думать полезно, а не другим местом. Внутри шевельнулось какое- то жестокое удовлетворение, вызвавшее слабую дрожь. Это было… справедливо?
— Так какого кшаса, вы, инар, не только нарушаете Кодекс чести, не только втаптываете собственными руками в грязь имя своего Дома, повторяя досужие сплетни, и не думаете о последствиях, но и не думаете вообще? — шаг вперед — и иршас пятится, по коже идут волны чешуи — ещё не хватало, чтобы от паники обернулся!
— Может, вас думать не научили? — ещё шаг. — Тогда вам здесь не место, инар!
Мужчина остановился, неожиданно поморщившись и устало коснувшись ладонью виска.
— Идите на место, Даршан, к вашему куратору вы пойдете сами и добровольно и все ему расскажете. Это понятно? Это касается также всех, кто сегодня позволил себе говорить о произошедшей трагедии в таком тоне. Считаете меня тираном и самодуром? А это жизнь, инары. Я не говорю, что вы должны смотреть в рот императорской семье и считать их непогрешимыми априори, нет. Но думайте головой, что говорите. Задумайтесь реально о том, что происходит и к чему вас подстрекают. И неужели главы Великих Домов так глупы, что не настояли на проверке любыми способами?
Сегодняшний урок вы, надеюсь, запомнили. Обвинить можно кого угодно и в чем угодно. Пустить слух, запугать. Вы именно те, кто должен разбираться в подобных вещах.
Золотоглазый темный эльф умел зажигать сердца. Наверняка солдаты и офицеры шли за ним, веря безоговорочно. Вдруг подступила дурнота — резко стало тяжело, голова будто ватная, звуки выцвели, погружая в туман нового видения.
Холодные стены каменной клетки и цепи, укрепленные магией, стягивают тело. Разум затуманен зельями, бродящими в крови, даже губ не сомкнуть — унизительные, мерзкие распорки, с помощью которых в него заливали новую порцию зелий.
Страха нет — есть только долг, который надо исполнить до конца. Он давно уже выбрал свой путь, третий наследник Аладарта — княжества трау, где правили мужчины, а не женщины. Он принес присягу на крови, поклялся в верности императору Шеллариону и его наследнику. Он не сдастся пока дышит.
Глупо держать узником вассала его уровня, попытка разгласить важную информацию закончится смертью. Они знали, на что шли, клянясь, делали это добровольно.
Разбитые губы едва заметно дергаются. Длинные белые волосы грязными сосульками спадают на лицо, закрывая горящие ненавистью глаза.
— Все ещё пытаешься бороться? Очень глупо, мальчик, — ненавистный ленивый голос. Их двое — мужчина, прячущийся в тенях, и женщина в маске. Он не знает, кого ненавидит больше, — твой командир продал тебя, а ты ещё во что-то веришь? Мы снимем поводок присяги, только дай свое разрешение… — вкрадчивый шепот.
Он молчит. Он всегда молчит, даже когда вынимают кляп.
А вот и Она. Холеная рука в перчатке касается щеки, наматывает волосы, сильно дергая. От ярости раньше срывалось дыхание. До тех пор, пока он не узнал её — и она просто не перестала для него существовать, ведь даже Она не посмела бы его тронуть против его воли — её супругу сразу же бы стало об этом известно.
Предательница и интриганка…
И ведь не сможет рассказать о ней…
Устал, как же он устал… Обреченное чувство отравляет душу.
Рывок — и она приходит в себя от пощечины. Глаза резко распахиваются, сбивается дыхание, вырываясь задушенными криками. В аудитории больше никого нет — только она и золотоглазый убийца. Тот, кто смог выжить, пройдя через позорный плен, но не сломался.
Он знает, что она видела. Неясно как, но по глазам видно — лиловые искры мечутся, вспыхивая. Эргрэ великолепно держит себя в руках. Денъялэ Эргрэ, ручной волк всемогущего императора.
Она не знает, почему делает это, просто понимает, что так надо, так правильно — поднимается, чуть пошатнувшись от нахлынувший слабости. Кулак прижат к груди у сердца. Рин медленно выпрямляет руку, раскрывая ладонь в салюте приветствия, и отдает честь. Иногда ей кажется, что с каждым видением её покидает частичка юности, беззаботности, веры в лучшее… Жизнь совсем не так проста, как казалось когда-то. Осудить всегда легко, вот только что будешь делать, когда беда придет к тебе?
— Но почему вы не рассказали, мой генерал? — с губ срывается вопрос, которому лучше бы не звучать.
Мужчина близко — смуглое бесстрастное лицо и лед в глазах. А страха все равно нет — откуда-то она знает, что он точно не причинит ей настоящего вреда, хотя наказать может.
— Мне не за что вас наказывать, Слышащая, — резко отворачивается, усмехаясь уголками губ, — ведь человек не повинен в том, что у него есть глаза или уши, ровно как и мир не спросит тебя, что показать. Но учитесь контролировать свою силу и желания. Думаю, вам придется принести персональную присягу наследнику, раз уж он… — эльф осекся, покачав головой и резко закончил, — идите, инар. И не усложняйте себе жизнь чужими секретами, пока это ещё возможно.
Он не сказал хранить его секрет, но кому рассказать? Отцу? До ал-шаэ, как до звезд, не дотянуться…
С советом она не рискнула бы обратиться даже к Киорану.
преподавателей, ведь если умом не блещешь и успехи посредственны, приходится отрабатывать по-другому…
выстоять. Все же домашние тренировки с матерью не шли ни в какое сравнение с наружу. Быстро оглянулась — нет ли свидетелей. Увы, были. Да, немного, да, в глазах некоторых можно было прочитать осуждение, но… кроме Кио и замершей в боевой стойке Лэи не вступился ни один. Вот так вот. Они улыбаются и смеются в глаза, а за глаза… Наверное, просто накопилось, внутри вспыхнула было боль — тягучая, постыдная, от обиды и унижения. Вдох. Она сжала зубы, медленно поднимая опустившуюся голову. Выдох. На руках отросли длинные алые когти. Нет, это свидетельство слабости, свидетельство её ущербности — ослабленный контроль. Рин поспешно спрятали руки за спиной. Изнутри поднималась жуткая ярость — иршасса внутри требовала крови того тха ше, который посмел её оскорбить. В ушах зазвенело, в виски стучалась тупая боль — все силы уходили только на то, чтобы сдержаться, не допустить оборота.
«Будь достойной». Легко сказать. Сталкивался ли сам отец к таким себе отношением? Мужчина, высокородный и законный наследник, близкий друг ал- шаэ…
Ей казалось, что все сейчас смотрят на нее и смеются, над растерянностью, наворачивающимися слезами, над тем, что она села в лужу. Больней всего жалил упрек про успехи — ведь она старалась, училась и днем и ночью, пытаясь освоить и общую фоновую магическую силу, и свой дар Палача. Да, общие науки давались труднее, неразвитый дар доставал много хлопот и ей, и преподавателям, но… Но…
Ещё один вдох — глубокий, успокаивающий. Она почти насильно вводила себя в транс, хотя отец рекомендовал пока не делать это одиночку. Боль тренькнула глубоко внутри и утихла, сменившись ледяным равнодушием. Рядом кто-то что-то говорил, кричал или спорил — было уже все равно. Глупые, больше не больно и не страшно. Губы раздвинулись в странной улыбке, от которой собеседник вдруг умолк, поперхнувшись. Маленькая смешная пьявка… Что-то мешало с ним разобраться прямо здесь и сейчас, останавливало.
